Зеркальный паук

– Домой, – просто сказал он.

– Ян, я не хотела… Извини…

– Не надо. Вот просто не надо и все.

Он прекрасно знал, что Алиса поймет его неправильно, но тут уж ничего не поделаешь. Она решит, что попала в точку со всеми этими нелепыми теориями о влюбленности близнецов друг в друга. Потом она подумает, что зря разворошила осиное гнездо, ведь она все равно не сможет помочь. Что дальше? Скорее всего, будет рыдать всю ночь и наутро явится на работу опухшей и несчастной.

А настоящая проблема все это время была на поверхности: Яну просто не хотелось разбираться еще и с этим, когда на него половина мира рухнула.

Не думать об Александре. Не думать об Алисе. Думать только о Викторе Сосновском, вот что сейчас по-настоящему важно.

На следующий день вернулся Аркадий Церевин и вызвал к себе Яна. Он с порога заявил, что дело нужно срочно закрывать. Сообщение неприятное, но ожидаемое: Ян к такому готовился. Поэтому соглашаться он не спешил.

Церевин был еще не самой страшной преградой. Старший следователь был умен, Ян всегда это признавал, поэтому ему можно было рассказать обо всем. Показательная и неискренняя жестокость первого преступления, необъяснимая поспешность второго, мелкие нестыковки – все это, по мнению Яна, было достойным основанием продлить расследование, рассмотреть те версии, которые остались без внимания. Особенно теперь, когда появился новый подозреваемый!

Его собеседник и сам это понимал, но вид у Церевина все равно был предельно мрачный.

– Извини, Ян, на этот раз не получится. До конца недели сдашь все документы – и вперед, работаем дальше.

– Не понял…

– Придется понять. Сам ведь знаешь, как начальство не любит слово «маньяк». Когда речь заходит о маньяках, там, наверху, начинается нервная почесуха во всех местах.

– И что, их чесотка – повод закрыть дело?

– Отсутствие поводов не закрывать дело – вот повод закрыть дело! – указал Церевин.

– Но то, что Мотылев был левшой…

– Ничего не значит. Мотылев был психом. Пока это негласно, но скоро наши уважаемые эксперты напишут соответствующие заключения, подогнав под них диагноз. Он додумался убить четырех ни в чем не повинных девушек, одну из них он долгое время преследовал и насиловал. На этом фоне ты думаешь, кого-то удивит, что он не той рукой себе горло перерезал?

– Между прочим, на месте убийства женщин не нашли ни одного отпечатка Мотылева.

– А на месте смерти Мотылева не нашли посторонних отпечатков, в доме были только он и его мать. Видишь? Это намного важнее, чем рука, в которой он держал нож. Тот самый нож, кстати, которым были убиты предыдущие жертвы. Характер ран и сила удара совпадают. Все это сделал Антон Мотылев, точка.

– Ну а Виктор Сосновский?

– Виновен только в том, что пришел на похороны девушки. Насколько я помню, это у нас в стране пока не запрещено!

Ян откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза.

– Дело ведь не только в руководстве, да? Давит кто-то еще?

Церевин не стал отпираться:

– Давыдов. Но он изначально там крутился. Его можно понять – он потерял дочь, поэтому ему позволяют мельтешить. Если бы речь шла только о нем, я бы не торопил тебя, Ян. Но Давыдов – это так, слишком шумная вишенка на торте. Толпа народа заинтересована в том, чтобы дело закрыть, и никто не хочет, чтобы в нем копались и дальше.

Не нужно было злиться. Злость всегда ослабляет, замутняет мысли, Ян знал это – и ничего не мог с собой поделать. Он воспринимал это расследование чуть ли не как вопрос чести. Как личное! А это уже неправильно. То, что в этом деле он пытался укрыться от собственных проблем, не должно было иметь никакого значения.

Ему пришлось сдаться – у него и выбора-то не было. Но злость кипела в нем, он давно уже такого не испытывал. Церевин, кажется, заметил это, а может, просто решил перестраховаться. В любом случае, он дал Яну выходной.

Покидая участок, он увидел собственное отражение в затемненном стекле. Лицо Александры сейчас было бы другим, но глаза – такими же. Как будто она посмотрела на него…

«Что бы ты сделала на моем месте? – мысленно спросил он. – Что бы ты сделала, если бы расследовала это преступление вместе со мной?»

Если за резней в загородном доме стоит не маньяк, дело нужно рассматривать по-другому. Необходимо отвлечься от кровавых подробностей, потому что все это – декорации. Ищи, кому выгодно… Но это не выгодно никому!

Ему необходимо было отвлечься, а он даже к Алисе поехать не мог – уже не мог. Ян не знал, удастся ли им выкрутиться из этой ситуации и общаться, как прежде. Если и удастся, то не сейчас и не в ближайшие дни.

Придется решать проблему по-другому. Отвлекаться можно на хорошее – хорошим в его жизни была Алиса. А можно – на плохое, и порой это даже более эффективно. Осознанно причинить себе боль, зная, что на некоторое время она затмит все остальное… Ян был готов к этому.

Дома его никто не ждал, и ему не перед кем было отчитываться. Ян пересек город быстро и нагло, скоро он уже вывернул на шоссе, а там ожидала свобода, по которой он успел соскучиться. Сейчас – просто гнать вперед и не думать ни о чем. Если бы старшие брат и сестра знали о его планах, они бы попытались вмешаться. Но им сейчас не до того, а когда им сообщат, будет слишком поздно.

Никто из тех, кто хорошо знал Михаила Эйлера, не мог точно сказать, жив он сейчас или мертв. Ян, который из всех детей отличался наименьшей любовью к нему, иногда называл его «кот Шредингера». Это неизменно вызывало обиду у Нины и бурные вспышки гнева, угроз и оскорблений у Павла. Но даже эти двое не могли с уверенностью сказать, можно ли назвать человека, ныне носившего это имя, их отцом.

В прошлом Михаил Эйлер обладал удивительным умом – пытливым, острым, способным разобраться даже в самых запутанных делах. Это позволило ему стать великолепным следователем, одним из лучших в свое время. Для нового поколения он был чуть ли не легендой, для ровесников – поводом заявлять: «Вот были раньше следаки, сейчас таких не делают!»

Он даже бой со временем, который все обязаны проиграть, вел дольше, чем другие. Физически он оставался крепок, здоров и силен, он выглядел намного моложе своих лет. Но ближе к шестидесяти он столкнулся с врагом, которому даже он не мог противостоять, – деменцией.

Первые проявления болезни были незначительными, еще не страшными, не способными слишком уж сильно нарушить привычный ритм жизни вышедшего на пенсию Михаила. Однако он быстро разобрался, что к чему. Он никогда не отступал перед проблемами, гордость не позволяла. Вот и теперь он принял уготованную ему долю с гордо поднятой головой.

Он прекрасно знал, что дальше будет только хуже, и дал своим детям четкие указания. Его должны были спрятать подальше от друзей и знакомых, обеспечить должным уходом, но навещать не слишком часто – и пореже привозить к нему внуков. Михаил хотел, чтобы его запомнили сильным и мудрым, лишь немногим было дозволено увидеть то, во что он превратился.

Дети выполнили его волю. Они определили его в частный пансионат, пребывание в котором стоило примерно как жизнь на элитном курорте. Но их было трое, они неплохо зарабатывали и могли позволить себе это. Михаила поселили в отдельном коттедже, к нему приставили личную медсестру, и пока этого было достаточно.


Его нынешнее состояние, несмотря на прием многочисленных лекарств, напоминало американские горки. Иногда он был спокоен, смотрел в одному ему известную точку и мог часами вообще не двигаться. Но иногда к нему возвращалась полная ясность сознания, когда он все прекрасно помнил. В такие периоды он спешил работать над книгами и научными трудами – однако случались они все реже и реже.

Ян ездил к отцу не чаще раза в год. Нельзя сказать, что он затаил злобу, но и забыть прошлое не мог. Поэтому он посещал пансионат, если его сопровождали Нина и Павел. Сегодня он впервые ехал туда без особого повода, без приглашения и даже без предупреждения. Он не был уверен, что это правильное решение. Но сейчас его привычная жизнь разлеталась, превращалась непонятно во что, так что… хуже не будет.

Неподалеку от ворот пансионата раскинулась просторная парковка. В будний день она была занята в основном машинами персонала, и свободных мест здесь хватало. Ян оставил автомобиль в тени старой березы и направился к воротам. Вдоль забора были высажены мелкие рыжие бархатцы, присыпанные сверху сухими листьями. Их запах, теплый, чуть пряный, заполнял собой все вокруг, легко переплетаясь с прохладным воздухом. Он был отдаленно похож на запах лилий, однако Ян с удивлением обнаружил, что здесь и сейчас это почему-то не имеет особого значения.

У ворот он предупредил охрану о том, кто он, показал пропуск, хранившийся в боковом кармане бумажника с прошлого визита. Заодно Ян позволил охранникам заметить полицейское удостоверение. Это было не обязательно – но значительно упрощало ему жизнь.

Нина, кажется, знала распорядок жизни в пансионате наизусть, именно она в большинстве случаев организовывала семейные визиты. Яну было плевать, кто здесь чем занимается, он понимал, что это никак не влияет на состояние его отца. Либо старик будет в норме, либо нет, третьего не дано.

Сиделка отца, конечно же, знала Яна – и была удивлена его визитом. Чувствовалось, что ей хотелось возмущаться, однако она не решилась. Ян почему-то всегда немного пугал ее, хотя он ничего для этого не делал.

– Михаил Леонидович сейчас в саду, – только и сказала она.

– Каковы шансы, что он меня узнает?

– Сегодня утром он был разговорчив, так что попробуйте… Принести вам чего-нибудь? Кофе, чаю?

– Нет, благодарю. Я бы хотел побеседовать с отцом наедине.

– Что-то случилось?

– Это… личное.

Отец сидел в высоком деревянном кресле, расположенном у небольшого пруда. Оттуда можно было наблюдать, как листья старых кленов, срываясь вниз, кружатся и садятся на воду. Прекрасное развлечение для умиротворенной пожилой дамы – но никак не для человека, которым был Михаил Эйлер. Все меняется. Если бы Ян верил в карму, он бы решил, что тут она потрудилась на славу.

Михаил был накрыт теплым пледом, на коленях у него лежала книга, но, когда Ян подошел, он не читал. Название стерлось, да оно было и не важно. Взгляд отца оставался равнодушным, будто его и правда интересовали только клены. Ян опустился на небольшую старую лавку, вкопанную в землю у пруда.

В этой части сада пахло прелыми листьями – главный запах осени, вступающей в свои права.

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне, как опознал ее, – ровно и спокойно сказал Ян.

Он до последнего не признавался даже самому себе, что едет сюда именно за этим. Теперь вот пришлось – он должен был привлечь внимание отца.

Он и сам не знал, зачем это ему нужно. Когда он просил о беседе Павла, он еще верил, что Александра может быть жива, вот в чем истинный смысл оставленных ему посланий. Теперь уже нет. Цель могла быть лишь одна: сделать больно самому себе, чтобы болью заглушить все остальное.

Отец не отреагировал, но Ян и не надеялся, что это будет так просто.

– Ты никогда никому не рассказывал, как именно это было, – продолжил он. – Мне так точно нет. Возможно, ты рассказал бы Пашке, если бы он попросил тебя. Но ему и так хватило сюжетов для ночных кошмаров, это я уже понял! Ему было не так важно знать это. Для него Александра была просто сестрой. Для меня она была чем-то большим.

Михаил все так же смотрел вперед, не моргая. Там, куда он смотрел, ничего не было.

– Ты хотя бы помнишь Александру? Ее имя что-то значит для тебя? Ты не имеешь права забывать. Только не ее! Себя забывай сколько угодно, свои эти подвиги, все равно тебе напомнят. Но ее – никогда! И то, что ты сделал. Это остальные думали, что у вас просто какое-то там противостояние, битва характеров. Я все знал. Я помню ее слезы – и свою беспомощность. Я знал, что до добра это не доведет, я надеялся, что ты остановишься… А ты отнял ее у меня. Ты хоть понимаешь это? То, что произошло, нельзя назвать несчастным случаем. Это твоя вина. Раз уж у тебя такой должок передо мной, тебе не кажется, что я имею право на компенсацию? Я должен знать все!

Михаил наконец повернулся к нему и уставился на младшего сына, но даже сейчас невозможно было понять, насколько он адекватен. Ян не первый раз отмечал, какие жуткие у их семейства глаза – и как окружающие выносят это постоянно? Белесые, словно затянутые первым осенним льдом… Эти глаза унаследовали трое из четырех детей Михаила Эйлера. Павел остался не у дел, всегда делал вид, что его это не беспокоит, – и всегда врал.

– Почему ты не сказал мне, что увидел там? – в который раз спросил Ян. – Почему не позволил узнать?

Отец никогда не отвечал ему. А сегодня почему-то ответил.

Он наклонился вперед и произнес тихо, четко и равнодушно:

– Когда ее нашли, жуки сожрали половину ее лица. Но самым страшным было не это. Самым страшным было то, что они не сожрали все ее лицо. И тогда я мог бы позволить себе не думать, что это она. Но половина осталась – и я видел, что это она.

Что ж, старик по-прежнему умел правильно подбирать слова. Ян почувствовал, что ему хочется отшатнуться или хотя бы отвести взгляд. Но вместо этого он и не моргнул, продолжая уверенно смотреть на отца.

Он слишком хорошо знал Михаила. Это было испытание.

– Не думаю, что с этого все началось, – только и сказал Ян.

Михаил откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. Стало чуть легче.

– Нет, не с этого. Все началось, когда она была совсем одна, а мы были на другой стороне океана. Ее сначала приняли за манекен. Она была белой и сломанной, лежала в грязи. Там редко кто ездит. Это не значит, что ее выкинули, а потом нашла первая попавшаяся машина. Многие просто не смотрят, что там лежит в грязи, и она лежала много дней, под дождем. Пока мы верили, что она все еще жива и это скоро закончится.

Ян знал, что ему нужно просто слушать и ничего не представлять, а не представлять не получалось. В работе следователя умение легко воспроизводить образы из слов помогало, а сейчас играло против него. Но Ян точно знал, что выдержит это.

– Когда ее наконец нашли, они не знали, кто это. Нет одежды – нет документов. Но она была достаточно похожа на человека, чтобы ее лицо сравнили с базой данных пропавших без вести. Я настоял, чтобы она была во всех таких базах. Я не думал, что ее найдут мертвой… Думал, что будут опознавать, когда поймают с каким-нибудь мужиком в клубе… Но все сложилось вот так. Они опознали ее и вызвали меня.

– Они сказали тебе, что с ней случилось?

– Они и не могли сказать, не знали. Ее вышвырнули у шоссе – неизвестно кто, неизвестно когда. Свидетелей нет. Нам должно быть за счастье, что труп нашли! У некоторых и трупа нет, нет могилы, нет чувства завершенности. У нее все это было. Разве не чудесно?

И снова Ян не знал, насколько отец вменяем, что сейчас происходит в его искаженном болезнью сознании.