Завтрак для чемпионов

Глава двадцать четвертая




Слушайте: Двейн Гувер так здорово избил несколько людей, что пришлось вызывать специальную карету «скорой помощи» под названием «Марта». «Марта» была крупным трансконтинентальным автобусом завода «Дженерал моторс», из которого были вынуты сиденья. Внутри помещались койки для тридцати шести жертв разных несчастных случаев, да еще кухня, туалет и операционная. В машине был запас пищи и всяких медикаментов, так что она могла независимо просуществовать целую неделю без помощи извне.

Полностью эта карета «скорой помощи» называлась «Санитарный отряд скорой помощи имени Марты Симмонс». Она была названа в честь покойной жены Ньюболта Симмонса, уполномоченного по охране общественной безопасности округа. Умерла Марта от водобоязни – ее укусила бешеная летучая мышь, запутавшаяся в длинной, до полу, оконной гардине в гостиной дома Симмонсов. В это утро Марта как раз читала биографию Альберта Швейцера, который считал, что люди должны с любовью относиться к более простым живым существам. Летучая мышь только слегка куснула руку Марты, когда та заворачивала зверька в бумажную салфетку. Марта осторожно отнесла мышь на клумбу из искусственной травы, называемой «Астро-газон», во внутреннем дворике.

Муж Марты на некоторое время сблизился с Двейном, потому что обе их жены умерли такой странной смертью в один и тот же месяц.

Они вместе купили песчаный карьер, но потом Строительная компания братьев Маритимо предложила им двойную цену против того, что они заплатили. Они продали карьер и поделили прибыль, а потом их дружба постепенно как-то выдохлась. Но они по-прежнему посылали друг другу поздравительные открытки к Рождеству.

Последняя открытка, посланная Двейном, выглядела так:





Последняя открытка Ньюболта Симмонса имела такой вид:





Моего психиатра тоже зовут Марта. Она собирает нервных людей в одну маленькую семью, и раз в неделю они все встречаются. Это очень занятно. Доктор Марта учит нас, как правильно успокаивать друг друга. Сейчас она в отпуске. Я ее очень люблю.

И сейчас, когда мне скоро исполнится пятьдесят лет, я думаю про американского писателя Томаса Вульфа, которому было всего тридцать восемь лет, когда он умер. В издании его книг ему очень помогал Максвелл Перкинс, редактор издательства «Чарльз Скрибнер и сыновья». Я слыхал, что Перкинс посоветовал Вульфу в каждом романе проводить сквозную линию – герой как бы все время ищет отца.

А мне кажется, что в американских романах, если они правдивы, и герои и героини должны искать не отца, а мать. И это никого смущать не должно. Потому что это правда.

Мать куда нужнее каждому человеку.

Я лично вовсе не обрадовался бы, найдя для себя второго отца. И Двейн Гувер тоже. Да и Кил-гор Траут, пожалуй, тоже.



А в то время, как выросший без матери Двейн Гувер на стоянке подержанных машин учил уму-разуму сироту Вейна Гублера, личный самолет человека, фактически убившего свою собственную мать, сделал посадку на аэродроме имени Вилла Фэйрчайлда, по другую сторону автострады. Это и был Элиот Розуотер, покровитель Килгора Траута. Убил он свою мать совершенно нечаянно, когда был совсем мальчиком: их яхта потерпела крушение. Мать Элиота стала чемпионом США по шахматам среди женщин в одна тысяча девятьсот тридцать шестом году предположительно от рождения Сына Божьего. Через год после этого Розуотер ее убил.

По сигналу летчика, который вел самолет Розуотера, на посадочной дорожке вспыхнули огни – и эти огни стали для бывшего арестанта воплощением волшебной страны. Когда зажглись эти огни, Розуотер вспомнил драгоценности матери. Он взглянул на запад и улыбнулся розовой прелести Центра искусств имени Милдред Бэрри, сиявшего в излучине Сахарной речки, как полная луна. Он вспомнил лицо своей матери, когда он глядел на нее мутными глазками новорожденного.



Конечно, это я выдумал его и его пилота тоже. Я посадил за штурвал самолета полковника Лузлифа Харпера – того, кто сбросил атомную бомбу на Нагасаки. В другой книжке я сделал Розуотера алкоголиком. Теперь он у меня стал почти что трезвенником под влиянием Анонимного общества алкоголиков. В этом трезвом состоянии он, как я придумал, должен был обследовать всякие общественные явления, в том числе влияние сексуальных оргий с малознакомыми людьми на физическое и психическое здоровье жителей города Нью-Йорка. Но от всего этого он только пришел в полное смятение. Разумеется, я мог убить и его и летевшего с ним пилота, но я решил оставить их в живых. И они приземлились вполне благополучно.



Врачи, работавшие на спасительнице в несчастьях по имени «Марта», звались Сиприан Уквенде из Нигерии и Кашдрар Миазма из только что народившегося государства Бангладеш. Оба происходили из частей света, прославившихся тем, что там время от времени иссякала всякая пища. Оба эти района, кстати, были особо упомянуты в книге Килгора Траута «Теперь все можно рассказать». Двейн Гувер прочитал в этой книге, что роботы во всем мире то и дело оставались без горючего и падали замертво, так и не дождавшись прихода единственного Существа со свободной волей, на чье появление они питали смутную надежду.



Вел санитарную машину Эдди Кэй – чернокожий юноша, который был прямым потомком Фрэнсиса Скотта Кэя, белого патриота-американца, автора национального гимна. Эдди знал, что он – потомок Кэя. Он мог перечислить более шестисот своих предков и о каждом рассказать хотя бы один анекдот. Среди его предков были африканцы, индейцы и белые люди.

Эдди, к примеру, знал, что с материнской стороны его предки когда-то были владельцами фермы и на их земле была открыта пещера Святого чуда. Он знал, что его предки называли эту ферму «Синей птицей».



Кстати, вот по какой причине в больнице служило столько молодых врачей-иностранцев. В стране на всех больных не хватало врачей, но зато денег было ужасно много. Вот правительство и выписывало врачей из тех стран, где денег было совсем мало.

Эдди Кэй знал так много о своих предках, потому что в его семье черные сделали то, что и до сих пор делают в Африке многие африканские семьи: одному из молодых представителей каждого поколения вменяется в обязанность учить наизусть всю предыдущую историю своего рода. Уже с шестилетнего возраста Эдди стал запоминать имена и биографии своих предков как с отцовской, так и с материнской стороны. И, сидя за рулем кареты «скорой помощи», глядя сквозь ветровое стекло, он сам чувствовал себя как бы каретой, а глаза свои – ветровыми стеклами; теперь сквозь него на мир глядят его предки – конечно, если им это угодно.

Фрэнсис Скотт Кэй был только одним из тысячи предков Эдди. И на тот случай, ежели Фрэнсис Скотт Кэй сейчас, быть может, смотрит его глазами – какими же теперь стали Соединенные Штаты Америки, Эдди поглядел на американский флажок, прилепленный к ветровому стеклу, и тихо сказал:

– Развевается, брат, по-прежнему.

Оттого что для Эдди Кэя прошлое было живым, его собственная жизнь стала куда полнее, чем, скажем, жизнь Двейна, или моя жизнь, или жизнь Килгора Траута, да и вообще жизнь любого из граждан Мидлэнд-Сити в этот день. Не было у нас ощущения, что кто-то смотрит нашими глазами. Действует нашими руками. Мы даже не знали, кто были наши прадеды и прабабки. Эдди Кэй плыл по людской реке из глуби веков к сегодняшнему дню. А мы с Двейном Гувером и Килгором Траутом лежали камешками на берегу.

И оттого, что Эдди Кэй так много помнил наизусть, он умел глубоко и наполненно сочувствовать и Двейну Гуверу, и доктору Сиприану Уквенде. Двейн был из той семьи, которой досталась ферма «Синяя птица». Уквенде был из племени индаро, и его предки поймали на западном берегу Африки предка Эдди по имени Оджумва. И эти индаро продали или обменяли предка Эдди на мушкет у британских работорговцев, и те отвезли его на корабле под названием «Скайларк» в Чарлстон, в Южной Каролине, где его продали с аукциона как самодвижущуюся, саморегулирующуюся сельскохозяйственную машину.

И так далее.

Двейна Гувера втащили в «Марту» через двойные дверцы и поместили сзади, поблизости от мотора. Эдди Кэй сидел за рулем и смотрел на все происходящее в зеркальце. Двейн был так крепко спеленут в смирительную рубашку, что его отражение показалось Эдди похожим на большой забинтованный палец на чьей-то руке.

Двейн не чувствовал тесноты рубахи. Ему казалось, что он сейчас на той девственной планете, о которой ему рассказал в своей книге Килгор Тра-ут. Даже когда Сиприан Уквенде и Кашдрар Ми-азма уложили его плашмя на койку, ему казалось, что он стоит на ногах. Книга ему рассказала, что он окунулся в ледяную воду на девственной планете и что он постоянно выкрикивает какие-то неожиданные фразы, выскакивая из ледяной воды. Создатель вселенной старается предугадать, что сейчас прокричит Двейн, но Двейн каждый раз одурачивает его.


Вот что выкрикнул Двейн в карете «скорой помощи»: «Прощай, черный понедельник!» А потом он решил, что прошел еще один день на девственной планете, и снова закричал. «Тише воды, ниже травы!» – заорал он во все горло.



Килгор Траут, хоть и раненный, пришел сам. Он мог без посторонней помощи взобраться на «Марту» и занять место подальше от серьезно раненных. Он схватил Двейна Гувера, когда тот вытащил Франсину Пефко из конторы на тротуар. Двейн хотел избить ее при всех: вредные вещества в его организме внушили ему, что она заслуживает хорошей взбучки.

Двейн еще в помещении конторы успел выбить ей зуб и сломать три ребра. Когда он вытащил ее на улицу, там уже столпились люди – они вышли из коктейль-бара и кухни гостиницы «Отдых туриста».

– Вот лучшая в штате машина для любовных делишек! – объявил Двейн толпе. – Только заведи ее, она тебя так ублаготворит, что небу станет жарко, и до тех пор будет твердить «я тебя люблю», пока ей не купишь лицензию на закусочную, – хочет продавать жареную курятину, приготовленную по рецепту полковника Сандерса из Кентукки!

Он все еще плел чепуху, когда Траут схватил его сзади.

Безымянный палец правой руки Траута каким-то образом ткнулся в рот Двейну, и Двейн откусил ему кончик пальца. Тут Двейн выпустил из рук Франсину, и она упала на асфальт. Она была без сознания. Двейн ее искалечил сильнее всех. А сам он рысцой побежал к бетонному руслу речки у автострады и выплюнул кусочек пальца Килгора Тра-ута в Сахарную речку.



Килгор Траут решил не ложиться на койку в «Марте». Он сел в кожаное кресло позади Эдди Кэя. Кэй спросил его, что с ним случилось, и Тра-ут поднял правую руку, завязанную окровавленным платком, – вид у руки был такой:





– Слово сболтнули – корабли потонули! – заорал Двейн.



– Не забывайте Пирл-Харбор! – крикнул Двейн.

За последние три четверти часа он причинил много зла ни в чем не повинным людям. Но он пощадил хотя бы Вейна Гублера. И Вейн снова околачивался среди подержанных машин. Он поднял солдатский браслет, который я нарочно бросил туда, чтоб он его нашел.

Что же касается меня, то я держался на почтительном расстоянии от всей этой заварухи, хотя я сам создал и Двейна, и его буйство, и весь город, и небо над ним, и землю под ногами. И все же я пострадал – разбил стекло на часах и, как выяснилось немного позже, сломал палец на ноге. Какой-то человек отскочил назад, сторонясь Двейна. И хотя я сам создал и его, он разбил мне стекло на часах и сломал палец.

Не такая это книжка, в которой каждый в конце концов получает по заслугам. Только один человек заслужил побои от Двейна, потому что он был плохой человек. Это был Дон Бридлав. А Бридлав был тот белый газовщик, который изнасиловал Патти Кин, официантку из закусочной Двейна «Бургер-Шеф»: это произошло на стоянке автомашин возле стадиона имени Джорджа Хикмена Бэннистера после матча, в котором университет «Арахис» побил «Невинножертвенную школу» в районных состязаниях средних школ по баскетболу.





* * *


Дон Бридлав находился в кухне гостиницы, когда Двейн сорвался с цепи. Дон чинил газовую плиту.

Он вышел на минутку – подышать свежим воздухом, и Двейн подскочил к нему. Двейн только что выплюнул кусочек пальца Килгора Траута в Сахарную речку. Дон и Двейн были давно знакомы, так как Двейн продал Дону новый «понтиак» модели «Вентура», про который Дон говорил, что это «лимон». «Лимоном» называли автомобиль, который плохо работал, а чинить его никто на брался.

По правде говоря, Двейн потерял немало денег, заменяя части и приводя в порядок эту машину, чтобы утихомирить Бридлава. Но Бридлав был безутешен. В конце концов он нарисовал ярко-желтой краской на крышке багажника и на обеих дверцах такой рисунок:





А машина, кстати говоря, была испорчена вот чем: соседский мальчишка налил кленового сиропа в бензобак машины Бридлава. Кленовый сироп был такое лакомство, которое делали из крови деревьев.

И вот Двейн Гувер протянул правую руку Бридлаву, а тот, не подумав, взял эту руку в свою. Они сцепились вот так:





Рукопожатие было символом дружбы между людьми. Считалось, кроме того, что по рукопожатию можно определить характер человека. Двейн и Бридлав обменялись сухим и жестким рукопожатием.

Двейн крепко сжал руку Бридлава правой рукой и улыбнулся, словно говоря: «Кто старое помянет…» А потом сложил левую руку во что-то вроде чашки и этой чашкой врезал Дону по уху. Это создало жуткое давление воздуха в ухе Дона. От нестерпимой боли он свалился с ног. Этим ухом Дон уже никогда ничего не услышит.



Таким образом, Дон тоже попал в карету «скорой помощи», он тоже сидел, как и Килгор Траут. Франсина лежала без сознания, но стонала. Беатриса Кидслер тоже лежала, хотя могла бы сидеть. У нее была сломана челюсть. И Кролик Гувер лежал: лицо у него стало неузнаваемым, даже вообще непохожим на человеческое лицо. Сиприан Уквенде сделал ему укол морфия.

В карете «скорой помощи» ехали еще пять жертв Двейна: одна белая женщина, двое белых мужчин и двое черных мужчин. Трое белых вообще никогда не бывали в Мидлэнд-Сити. Они приехали втроем из города Эри, штат Пенсильвания, поглядеть на Великий каньон – самую большую трещину на планете. Им хотелось заглянуть в эту трещину, но не пришлось. Двейн Гувер напал на них, когда они вышли из своей машины и собирались зайти в бар новой гостиницы «Отдых туриста».

Оба черных служили на кухне в гостинице.



Сиприан Уквенде старался снять башмаки с Двейна Гувера, но и башмаки, и шнурки, и носки были покрыты пластиковой пленкой, налипшей на его ноги, когда Двейн переходил вброд Сахарную речку.