Завтрак для чемпионов
Часть 20 из 32 Информация о книге
Кролик улыбнулся своему отражению в зеркале – в «лужице». Он сам себе скомандовал: «Смирно!» – на миг стал снова безмозглым, бессердечным, бесчувственным солдафоном, каким его учили быть в военной школе. Он пробормотал лозунг школы, который их заставляли выкрикивать раз сто на дню – и поутру, и за едой, и перед уроками, и на стадионе, и на военных занятиях, и на закате, и перед сном. – Будет сделано! – сказал Кролик. – Будет сделано! Глава восемнадцатая «Галактика», в которой ехал Килгор Траут, уже вышла на автостраду и приближалась к Мидлэнд-Сити. Машина еле ползла. Она попала в затор, образовавшийся в час пик из-за машин компаний «Бэрритрон», и «Вестерн электрик», и «Прэри мьючуэл». Траут поднял глаза от книги и увидел плакат, на котором было написано следующее: Так пещера Святого чуда ушла в безвозвратное прошлое. Когда Траут станет совсем глубоким стариком, генеральный секретарь Организации Объединенных Наций доктор Тор Лемберг спросит его: боится ли он будущего? И Траут ответит так: – Нет, господин секретарь, это от прошлого у меня поджилки трясутся. Двейн Гувер находился всего лишь в четырех милях от Траута. Он сидел в одиночестве на диванчике, обитом полосатой кожей под зебру, в коктейль-баре гостиницы «Отдых туриста». В баре было темно и тихо. Толстые портьеры малинового бархата не пропускали свет фар и грохот машин с автострады в час пик. На столиках горели свечи внутри стеклянных фонарей, как бы защищавших их от ветра, хотя никакого ветра в баре не было. И еще на столиках стояли вазочки с жареными орешками и таблички с надписью, чтобы официанты могли отказаться от обслуживания посетителей, которые чем-то нарушали настроение в баре. Вот что гласили таблички: Кролик Гувер властвовал над роялем. Он не поднял головы, когда вошел его отец, да и отец не взглянул в его сторону. Вот уже много лет они не здоровались. Кролик продолжал играть – он играл блюзы белого человека. Медленная мелодия как музыкальная шкатулка, старая-престарая шкатулка. Они звенели, затихали и неохотно, сонно звякали еще и еще раз. Мать Кролика собирала много всяких штук – и среди них были и музыкальные шкатулки. * * * Слушайте: Франсина Пефко сидела в конторе Двейна, в соседнем доме. Она нагоняла всю пропущенную за этот день работу. Скоро Двейн здорово изобьет Франсину. И единственным человеком поблизости от нее, пока она печатала и подшивала бумаги, был Вейн Гублер, черный арестант, выпущенный из тюрьмы: он все еще околачивался среди подержанных машин. Двейн и его попытается избить, но Вейн гениально умел уворачиваться от ударов. В данное время Франсина была чистейшим механизмом – машиной из мяса, пишущей машиной, машиной для подшивки бумаг. Вейну Гублеру, с другой стороны, ничего механически делать не приходилось, а он мечтал стать полезной машиной. Но все подержанные автомобили были крепко-накрепко заперты на ночь. Иногда алюминиевый вентилятор на проволоке над его головой лениво поворачивался от дуновения ветра, и Вейн Гублер отзывался, как умел. – Давай, – говорил он, – крути, крути! Он и с движением на автостраде установил какие-то отношения, замечая все перемены, все оттенки настроения. – Вот люди домой поехали! – проговорил он в час пик. – А теперь все уже дома! – сказал он попозже, когда движение затихло. Солнце стало заходить. – Солнце заходит, – сказал Вейн Гублер. Он не знал, куда ему теперь деваться. Он подумал довольно равнодушно, что может замерзнуть насмерть этой ночью. Он никогда не видел замерзших людей, и ему такая смерть никогда не грозила, потому что он так редко бывал на воле. А знал он, что люди замерзают насмерть, потому что шелестящий голос маленького приемника в его камере иногда рассказывал о людях, замерзавших насмерть. Вейн скучал без этого шелестящего голоса. Он скучал без грохота стальных дверей. Он скучал без хлеба и супа, без полных кружек кофе с молоком. Он скучал и без всяких извращений, без всего того, что с ним вытворяли его сокамерники, и что он вытворял с ними и даже с коровами на тюремном скотном дворе, – для него это все и было нормальной жизнью на нашей планете. Вот какой памятник подошел бы Вейну Гублеру: Молочное хозяйство тюрьмы поставляло молоко, масло, сливки, сыр и мороженое не только для тюрьмы и городских больниц. Молочные продукты продавались повсюду. Но на фирменной марке тюрьма не упоминалась. Вот какая была марка: Вейн почти не умел читать. Например, слова «Гавайи» и «гавайский» стояли рядом с более знакомыми словами и знаками на многих витринах и даже ветровых стеклах некоторых автомобилей. Вейн старался разобрать таинственные слова по буквам, но ничего не выходило. – У-вай-ии, – читал он, – ву-уу-хи-уу-хи… И так далее. Вейн Гублер вдруг улыбнулся – не потому, что он чему-то обрадовался, а просто ни с того ни с сего вдруг оскалил зубы. Зубы у него были превосходные. Исправительная колония для взрослых в Шепердстауне гордилась своими зубоврачебными достижениями. Колония была настолько знаменита своим зубоврачеванием, что об этом писали в медицинских сборниках и даже в «Ридерс дайджест», самом популярном журнальчике на этой умирающей планете. В основу этой зубоврачебной программы легла та мысль, что по выходе из тюрьмы многие бывшие заключенные не могли или не умели получить хорошую работу оттого, что у них была непривлекательная внешность, а внешность становится привлекательной прежде всего благодаря красивым зубам. Зубоврачебные достижения колонии были настолько широко известны, что полиция, даже в соседних штатах, поймав какого-нибудь несчастного с великолепными и дорогими коронками, мостами и пломбами, почти сразу спрашивала: – Ладно, старик, сколько лет просидел в Шепердстауне? Вейн Гублер слышал, как официантка выкрикивала заказы бармену в коктейль-баре: «Гилби, с хинной водой, с лимонной корочкой!» Он понятия не имел, что это значит: не то «Манхэттен», не то «Бренди Александр», не то лимонад с джином. «Один “Джонни Уокер” с “Роб Роем”! – кричала она. – И “Южную усладу” со льдом, и “Кровавую Мэри” с волфсшмитовой». Для Вейна понятие «спиртное» было связано либо со всякими жидкостями для чистки – он их пробовал пить, либо с сапожными кремами – он их пробовал есть. Он не любил спиртного. – «Блэк-энд-уайт» с водой! – услышал он голос официантки. Надо бы Вейну навострить уши. Как раз этот напиток предназначался не кому попало. Он предназначался человеку, который создал все теперешние горести Вейна, тому, кто мог его убить, или сделать миллионером, или вновь отправить в тюрьму – словом, мог проделать с Вейном любую чертовщину. Этот напиток подали мне. * * * Я приехал на фестиваль искусств инкогнито. Я решил посмотреть на конфронтацию двух человеческих существ, созданных мной, – Двейна Гувера и Килгора Траута. Я не хотел, чтобы меня узнали. Официантка зажгла фонарик на моем столе. Я потушил свечу, прижав фитиль пальцем. В филиале гостиницы «Отдых туриста» в Аштабуле, штат Огайо, где я переночевал, я купил темные очки. Сейчас я их надел, хотя было темно. Вид у них был такой: Стекла были посеребрены, так что в них отражались, как в зеркале, все, кто на меня смотрел. Если кто-то хотел заглянуть мне в глаза, он или она видели лишь собственное отражение. Там, где у других людей в коктейль-баре были глаза, у меня были две дырки в другой мир – в Зазеркалье. У меня были «лужицы». На моем столе, рядом с сигаретами «Пэлл-Мэлл», лежала коробка спичек. Вот послание, написанное на этой коробке, – я прочел его через полтора часа, когда Двейн уже бил Франсину Пефко смертным боем: «Как заработать 100 долларов в неделю, в свободное время знакомя друзей с обувью фирмы «Мэйсон» – удобной, модной, недорогой. ВСЕМ нравится обувь «Мэйсон» особым кроем, создающим комфорт! Посылаем БЕСПЛАТНО набор для демонстрации, можно много выручить, не выходя из дому. Вы узнаете, как даром получить для себя прекрасную обувь – премию за выгодные заказы». И так далее. «Ты пишешь очень плохую книгу», – сказал я самому себе, прячась за своими зеркальными «лужицами» – очками. «Знаю», – сказал я. «Боишься, что покончишь с собой, как твоя мать», – сказал я. «Знаю», – сказал я.