Завтрак для чемпионов

Где бы шимпанзе ни появлялся, оркестр играл гимн «Слава Вождю!». Шимпанзе обожал этот гимн. Он даже подпрыгивал на месте вверх и вниз, вверх и вниз.



Грузовик остановился у закусочной. Вот что было написано на вывеске этой закусочной:





И они стали есть.

Траут увидел слабоумного, который тоже ел. Этот слабоумный белый мужчина находился под наблюдением белой сиделки. Говорить слабоумный не мог, и ел он с трудом. Сиделка привязала ему на шею слюнявчик.

Но аппетит у этого больного был потрясающий. Траут смотрел, как он набивает рот вафлями, свиной колбасой и запивает апельсиновым соком и молоком. Траут поражался, до чего этот слабоумный похож на большое животное. Изумляло и то, с каким восторгом этот идиот подтапливал себя калориями, которые должны были продлить его жизнь еще на целый день.

Траут так и подумал: «Накапливает топливо еще на день».



– Извините, – сказал водитель, – пройдусь насчет лужицы.

– Там, откуда я родом, – сказал Траут, – «лужицами» называют зеркала.

– В жизни не слыхал такого, – сказал водитель и повторил: – Лужицы. – Он ткнул пальцем в зеркало на автомате для сигарет: – Вы это зовете «лужицей»?

– А вам не кажется, что похоже? – спросил Траут.

– Нет, – сказал водитель. – Откуда, говорите, вы родом?

– Родился на Бермудских островах, – сказал Траут.

Через неделю водитель рассказал своей жене, что на Бермудских островах зеркала зовут «лужицами». Жена рассказывала об этом всем своим знакомым.



Когда Траут с водителем возвращались к грузовику, Траут впервые как следует, целиком рассмотрел это средство передвижения издали. На боковине грузовика огромными оранжевыми буквами, в восемь футов высотой, было написано название. Вот оно:





Траут подумал: интересно, что при виде этой надписи подумает ребенок, который только еще учится читать? Ребенок решит, что это – очень важная надпись, раз кто-то так расстарался, что написал ее этакими огромными буквами.

И тут Килгор Траут, как будто он сам ребенок, стоящий у обочины, прочел вслух надпись и на другом грузовике. Надпись была такая:





Глава одиннадцатая




Двейн Гувер проспал в новой гостинице «Отдых туриста» до десяти часов утра. Он прекрасно отдохнул. Он заказал Завтрак Номер Пять – при гостинице был отличный ресторан, который назывался «Ату его!». Прошлым вечером все гардины были задернуты. Теперь их раздвинули во всю ширь. И солнечный свет хлынул внутрь.

За соседним столом, в таком же одиночестве, сидел Сиприан Уквенде, нигериец из племени индаро. Он просматривал разнесенные по рубрикам объявления в одной из газет Мидлэнд-Сити «Горнист-обозреватель». Ему нужно было жилье подешевле. Пока он осваивался, главная окружная больница в Мидлэнд-Сити оплачивала его счета в гостинице, но в последнее время там что-то забеспокоились.

Ему нужна была еще и женщина или, скорее, целый гарем – пусть бы они ублажали своего повелителя. Его так и распирали страсти и гормоны. И он тосковал по своим родичам-индаро. Там, на родине, он мог перечислить поименно шестьсот родичей.

Лицо Уквенде было совершенно бесстрастно, когда он заказывал Завтрак Номер Три с тостами из пшеничного хлеба. Но под этой маской таился молодой парень, которого поедом ела тоска по дому и распаленная похоть.



Двейн Гувер сидел на расстоянии всего шести футов от Уквенде, уставившись в окно на забитую машинами и залитую солнцем автостраду. Он сознавал, где находится. Вот знакомый кювет, отделяющий стоянку при гостинице от автострады, – бетонный желоб, по которому инженеры пустили Сахарную речку. За ним – знакомый барьер из упругой стали, чтобы грузовые и легковые машины не сваливались в Сахарную речку. За ним проходили три знакомые полосы, по которым движение шло на запад, и дальше – знакомая разделительная полоса, поросшая травой. После нее шли три знакомые полосы на восток и потом – снова знакомый заградительный барьер из стали. Дальше был знакомый аэропорт имени покойного Вилла Фэйрчайлда, а еще дальше за ним – знакомые поля и луга.



Да, за окном все было плоским донельзя – плоский город, плоские пригороды, плоский округ, плоский штат. Когда Двейн был еще малышом, он думал, что почти все люди живут на плоской земле без единого деревца. Он воображал, что океаны, и горы, и леса сохранились только в заповедниках и национальных парках. В третьем классе маленький Двейн нацарапал сочинение, где доказывал, что необходимо создать национальный парк в излучине Сахарной речки – единственного сколько-нибудь заметного «водохранилища» в восьми милях от Мидлэнд-Сити.


И Двейн произнес название этой знакомой речки про себя, чтобы никто не слышал: «Сахарная речка».



Теперь Сахарная речка, у той излучины, где, по мнению маленького Двейна, следовало разбить национальный парк, была всего в два дюйма глубиной и пятьдесят ярдов шириной. А вместо национального парка там устроили Мемориальный центр искусств имени Милдред Бэрри. Он был очень красивый.

Двейн нащупал свой лацкан, а на нем – значок. Он отколол его, потому что совершенно не помнил, что написано там. Это был пропуск на фестиваль, который должен был открыться сегодня вечером. У всех сколько-нибудь заметных людей в городе были такие значки. Вот что было написано на этом значке:





Время от времени Сахарная речка разливалась. Двейн помнил, как это бывало. На такой плоской местности вода, разливаясь, представляла удивительно красивое зрелище. Сахарная речка бесшумно выходила из берегов и расстилалась широкой гладью, в которой без всякого риска могли плескаться дети.

По этой зеркальной глади местные жители видели, что река протекает по долине, а они могут считать себя «горцами», так как жили на склонах холма, который повышался на целый дюйм с каждой милей, отделяющей город от Сахарной речки.

Двейн снова неслышно произнес это название: «Сахарная речка».



Двейн кончил завтракать и стал надеяться, что его душевная болезнь прошла, что перемена места и спокойный ночной сон вылечили его.

Дурные вещества, не вызывая у него никаких странных явлений, позволили ему пройти через гостиную и коктейль-бар, который еще не открылся. Но когда он вышел из боковой двери коктейль-бара и вступил в асфальтовую прерию, окружавшую и его гостиницу, и принадлежащую ему контору по продаже автомобилей «понтиак», он обнаружил, что кто-то превратил асфальт в некое подобие трамплина.

Асфальт пружинил под ногами Двейна. Он прогнулся под тяжестью Двейна гораздо ниже уровня земли, потом поднял его немного вверх. Двейн оказался в неглубокой, как бы резиновой ямке. Он сделал второй шаг в сторону своей конторы. Он снова опустился, снова поднялся немного вверх и опять оказался в новой ямке.

Он стал озираться кругом – не видит ли кто-нибудь, что с ним творится? Обнаружился единственный свидетель. Сиприан Уквенде стоял на краю ямки и не проваливался. И Уквенде, невзирая на необычайное состояние Двейна, только сказал:

– Славный денек.



Двейн перескакивал из ямки в ямку.

Так он прочмокал до стоянки подержанных машин.

Он стоял в ямке, поднял глаза – и перед ним оказался второй чернокожий. Этот молодой человек протирал тряпкой темно-коричневый «бьюик» модель «Скайларк» 1970 года с откидным верхом. Одет он был совсем не для такой работы. На нем был дешевый синий костюм с белой рубашкой и черным галстуком. И вот еще что: он не просто протирал машину – он ее надраивал до блеска.

Молодой человек продолжал драить машину. Потом он ослепительно улыбнулся Двейну и снова принялся наводить блеск на машину.

Все это объясняется довольно просто: молодого чернокожего только что выпустили из исправительной колонии для взрослых в Шепердстауне. Ему нужно было немедленно найти работу, чтобы не подохнуть с голоду. И теперь он показывал Двейну, какой он работяга.

Он с девяти лет скитался по сиротским приютам, детским колониям и по тюрьмам всякого рода. Теперь ему было двадцать шесть лет.

Наконец-то он свободен!



Двейн принял молодого человека за плод галлюцинации.

Молодой человек старательно начищал автомобиль. Жизнь его не баловала. И он не очень-то за нее держался, он считал, что планета – жуткое место и что его не должны были посылать сюда. Где-то произошла ошибка. У него не было ни друзей, ни родных. Его все время перегоняли из клетки в клетку.

Он знал название лучшего мира, и этот мир ему часто снился. Название было тайной. Его бы засмеяли, вздумай он произнести его вслух, настолько это название было ребяческое.

Стоило молодому чернокожему скитальцу по тюрьмам захотеть – и он мог увидеть в любую минуту это название. Оно вспыхивало огоньками-буквами в его мозгу. Вот как оно выглядело:





У него в бумажнике хранилась фотография Двейна. На стенах его камеры в Шепердстауне тоже висели фотографии Двейна. Достать их было нетрудно, потому что улыбающаяся физиономия Двейна с его девизом красовалась на всех объявлениях, которые он давал в местной газете. Фотография менялась каждые полгода. Девиз оставался неизменным в течение двадцати пяти лет.

Вот какой это был девиз:



СПРОСИ ЛЮБОГО —

ДВЕЙНУ

МОЖНО ВЕРИТЬ.



Бывший арестант еще раз улыбнулся Двейну. Зубы у него были отлично запломбированы. Зубоврачебное обслуживание в Шепердстауне было первоклассное. Еда – тоже.