Заклятая невеста

– Гордость хороша, но жизнь я ценю больше, – отвечаю я и отворачиваюсь.

Узор, привязавший меня к нему, пульсирует, отзываясь дикой, чуть ли не болезненной жаждой. От этого меня трясет, а еще трясет от мысли, что я сижу к нему слишком близко и могу чувствовать его желание.

Чтоб его разорвало!

Впрочем, когда яростный крик переходит в жалобный, я зажимаю уши и закрываю глаза. Мне нельзя показывать свою слабость, но я не могу на это смотреть. Не хочу этого слышать, но не чувствовать не могу. Все мое существо противится тому, что здесь происходит, и, если Золтер действительно хотел для меня наказания, лучше он придумать не мог.

Когда мы наконец опускаемся, меня трясет. Сильные руки ставят меня на землю, надо мной раздается голос:

– Открой глаза, Лавиния.

Я открываю и смотрю только на него. Смотрю, чтобы не смотреть по сторонам, дышу глубоко, но мой голос все равно кажется сорванным и хриплым.

– Уберите руки, – говорю еле слышно. – Если вы притронетесь ко мне сейчас, вам придется меня убить, потому что я за себя не отвечаю.

Странное дело, но он меня все-таки отпускает.

– Далеко не отходи, – следует приказ.

Мне хочется ударить его по лицу, вместо этого я разворачиваюсь и иду сквозь ряды элленари. Одежда в грязи, на лице брызги крови, возбуждение и азарт бьются о камни, бурлят горной рекой. На меня особо никто не смотрит, но сейчас меня это полностью устраивает. Хрустят под копытами мелкие камни, хлопают мощные крылья коней, слышатся крики-ржание.

Я подхожу к скале, зубцами вырастающей в небо, касаюсь ладонью гладкого камня.

Мне нужно найти способ достучаться до Эльгера или до брата. Вот только как? Аурихэйм не откликается на магию смертных.

Эту мысль перебивает яростное рычание, вой, а следом – тонюсенький, жалобный писк. Не совсем отдавая себе отчет в том, что делаю, срываюсь и бегу на него вдоль скалы. Дыхание сбивается, ветер отбрасывает волосы назад, когда я вылетаю прямо на свору псов.

Бъйрэнгал, скорее всего самка, рывками отбрасывает назад загоняющих тварей, которых привела охота. У нее уже разодран бок, задняя лапа волочится по острым камням, а у скалы, сжавшись в комок, ощетинившись, дрожит… детеныш. Именно до него пытаются добраться псы, потому что самка уже проиграла.

– Пошли вон! – ору я. – Вон! Вон! Вон!

Магия вспарывает пространство, я помню, что так делать нельзя, что всегда надо контролировать расход сил, но сейчас обрушиваю всю свою силу на псов. С визгом и воем они шарахаются назад, бросаются врассыпную. Кошка показывает зубы, рычит.

– Я не причиню тебе вреда, – говорю я.

Остаюсь на месте, пытаясь справиться с силой, бушующей внутри. Магия жизни только кажется легкой, на самом деле – это буйство природы, укротить которое очень сложно. Именно поэтому магов жизни перво-наперво учат держать себя в руках и только потом допускают к первой практике. Винсент учил меня очень долго, именно благодаря ему мне сейчас удается восстановить дыхание и контуры силы.

Из-за спины раздается яростное:

– Сдохни, тварь! – И метко брошенный кинжал ударяет самку бъйрэнгала в грудь в ту самую минуту, когда та взлетает в броске.

– Нет!

Кошка падает в камни и пыль, а я оборачиваюсь: за моей спиной стоит Ирэя.

– Зачем?!

– Она бы убила тебя, – цедит слова элленари. – Но по этому поводу я вряд ли особо расстроюсь. На самом деле я просто хотела, чтобы ты это увидела.

Ее глаза сверкают, волосы – один в один как у Золтера – бьются на ветру алым пламенем. Расстояние до меня она преодолевает в несколько резких шагов, останавливается, и детеныш с утробным рычанием прыгает на нее. Элленари рывком выдергивает кинжал, замахивается, и я бросаюсь вперед. Накрываю котенка собой, но в миг, когда сталь должна обжечь кожу, ничего не происходит. Поднимаю голову, оборачиваюсь: занесенную для удара руку сжимает Золтер.

– Потрудись объяснить, что здесь происходит.

Говорил он с ней, но смотрел на меня. Так, словно требовал объяснений: за то, что вытащил сюда, за то, что заставил меня на это смотреть. Все это всколыхнуло в груди такие темные чувства, что вряд ли я сумела бы их обуздать.

– Твоя шлюшка, – процедила Ирэя, отменяя мой смертный приговор, – решила поиграть в спаси…

Договорить она не успела: черная петля захлестнула ее шею, вздернула наверх. Раздались крики – изумленные, возбужденные, громкие, – к нам стянулись все участвовавшие в охоте элленари.

– Ваше аэльвэрство. – От толпы отделился высокий темноволосый элленари. Кажется, именно он целовал Лизею, но я была не уверена, отметила только, что над его бровями тоже узор, знак принадлежности к высокому роду. – Ее аэльвэйство сказала правду. Смертная отозвала псов, она остановила…

– Молчать.

Короткий рубленый приказ прозвучал как удар хлыста. Ирэя билась в смертельных путах, пытаясь вырваться, хрипела.

– Тот, кто еще хотя бы раз посмеет пренебрежительно отозваться об аэльвэйн Лавинии, будет казнен, – сказал Золтер. – Тебя это тоже касается, Ирэя.

Плеть тьмы растаяла в воздухе, и кузина его аэльвэрства рухнула с высоты пяти футов прямо в пыль. Сейчас мне даже жаль ее не было: возможно, именно потому, что рядом с ней лежала убитая ею кошка, детеныш которой яростно шипел, вздыбив короткую шерсть.

– Она остановила охоту, Золтер, – процедила Ирэя, пальцы ее сжались, собирая в горсти мелкие камни. – Она не имеет права, и ты это прекрасно знаешь. Это ты ей тоже спустишь? Тоже накажешь кого-то другого, как тогда наказал Льера за один поцелуй?!

– Замолчи, Ирэя. – Его голосом можно было убивать.

– Я не стану молчать! – Глаза рыжей сверкнули. – Ты убил его! Из-за нее! Из-за тебя он погиб, слышишь?!


Она швырнула в меня горсть колючих камней, которые не достигли цели: ударившись о сорвавшийся с руки Золтера странный иссиня-черный щит, рассыпались прахом.

– Арестуйте ее аэльвэйство, – коротко произнес Золтер. – Она будет наказана за неподчинение прямому приказу до первого слова.

Ирэя широко распахнула глаза, но к ней уже шагнули элленари. В мундирах, точь-в-точь похожих на мундир Льера, они смотрелись в этой пестрой толпе чернильными кляксами. Стоило им приблизиться, как рыжая отпрянула.

– Сама пойду, – прошипела она. Вскочив на ноги, метнула на меня ненавидящий взгляд, шагнула к толпе.

– Аэльвэйн Лавиния, – жестко произнес Золтер, протягивая мне руку.

– Надо его добить. – Кто-то кивнул на детеныша бъйрэнгала, который подошел к матери и лизал ее в морду.

Как ни странно, ни слова Ирэи про Льера, ни приказной тон Золтера, ни все эти собравшиеся жадные до потехи нелюди не сумели выдернуть меня из оцепенения, в котором я оказалась, а эти слова – смогли. Я подхватила выпавший из рук Ирэи кинжал и взметнулась ввысь. Оттолкнув руку его аэльвэрства, шагнула вперед, закрывая малыша и его мертвую мать.

– Тот, кто попытается к нему приблизиться, должен будет перешагнуть через меня.

Толпа застыла, когда ко мне подошел Золтер. Одним движением перехватил мою кисть и вывернул так, что пальцы разжались сами собой. Металл звякнуло о камень.

– Никогда не поднимай оружие, если не в силах его удержать.

Оттеснил меня в сторону, рывком поднял шипящего котенка за шкирку.

– Не надо, – прошептала я. – Не надо. Пожалуйста.

Золтер метнул на меня убийственный взгляд, после чего резко развернулся к толпе.

– Здесь только я решаю, – произнес, вскинув руку с отчаянно верещавшим зверенышем, пытающимся извернуться и зацепить его когтями или зубами, – кто будет жить, а кто умрет.

Выкрикнувший призыв добить под его взглядом попятился, элленари склонили головы.

– Возвращаемся, – коротко произнес он, кивнул в сторону, откуда пришла я и куда увели Ирэю.

Толпа хлынула между скал, звереныша Золтер сунул в руки первому попавшемуся элленари, как выяснилось, прислужнику.

– Отмоешь и принесешь мне. Целым и невредимым.

Тот склонил голову, покрытую короткой разноцветной шерстью, и попятился. Спиной, продолжая удерживать котенка за шкирку и морщась от того, что защитные шипы бъйрэнгала впивались в кожу шестипалой ладони.

– Руку. – Это уже относилось ко мне. – Немедленно. Ты сегодня достаточно испытывала мое терпение.

Достаточно испытывала?! Я?!

– Вы притащили меня сюда, – с трудом, из последних сил сдерживая клокочущие в груди чувства, ответила я. – Притащили на эту охоту, прекрасно представляя, что это для меня значит. Вы хотели для меня наказания?! Что ж, вам оно удалось!

Я не повышала голоса, но смотрела ему в глаза, хотя давно уже поняла, что ничего человеческого в них никогда не найду.

– Вы заставили меня смотреть на всю эту боль и смерть, заставили меня ее чувствовать. – Вся моя годами взращиваемая выдержка трещала по швам. – Вы хоть представляете, каково это? Чувствовать смерть, будучи жизнью?! Что вы чувствуете сейчас, ваше аэльвэрство?

Мне казалось, что он и сейчас ничего не ответит, но Золтер неожиданно вплотную шагнул ко мне.

– Боль, – произнес он, глядя мне в глаза. – Я чувствую твою боль, Лавиния.

Я не успела больше сказать ни слова, когда меня подхватили на руки и под сотнями хлынувших на нас взглядов шагнули сквозь толпу.





3




Возвращались уже в темноте: здесь, в Аурихэйме, ночь падала на мир в одно мгновение, накрывая его собой. Вряд ли сейчас для меня имело значение время суток, я не слышала даже биения собственного сердца. Зато биение сердца Золтера – отчетливо, как набат. Он по-прежнему прижимал меня к себе, а я не находила сил вырваться.

Сколько себя помню, я никогда не была сильной, эту характеристику всегда примеряла на себя Тереза. Но Тереза такой и была – яростной, жесткой и непримиримой, готовой бросить вызов всему миру. Она была влюблена в магию, практиковалась в заклинаниях, самых разных – от простых плетений до боевых, постигала глубины некромагии и мечтала о том дне, когда сможет открыто использовать свою силу. Увы, в Энгерии женщин-магов не поощряли. По большому счету их особо не поощряли нигде, но в нашей стране особенно.

Я же никогда не стремилась постичь больше, чем мне давал Винсент. Должно быть, природа моей магии была не такой агрессивной, напротив – мягкое и плавное течение жизни не подразумевало ярких силовых заклинаний и погружений в глубину по самую макушку. Мне всегда казалось (возможно, отчасти из-за матушкиного воспитания), что магия – не самое главное в жизни, что главное в жизни – это жизнь. Любовь к ней.

Любовь.

И вот теперь, когда моя любовь к Майклу, пусть даже оставшаяся в прошлом, оказалась фальшивкой, а сама я очутилась в мире, где любви места нет, во мне не осталось сил, даже чтобы оттолкнуть мужчину, которого ненавижу и презираю. Это было дико, но единственная близость и намек на заботу отозвались во мне щемящим, давно забытым чувством.

Тепло.