Зачеркнутому верить

– Столбы жалеешь! – осуждающе промолвил Аграриев.

– И столбы, и еще немножко свой лоб, – улыбнулся в ответ Сережа.

– Прекратили болтовню, – изрек я строго. – Ждем следующего поезда. Если не остановится, будем смотреть удобное место, чтобы на ходу забираться. Лучше всего, конечно, в полувагон[11], желательно, чтобы доски перевозил. Если что, следим друг за другом, потом соберемся в один вагон. Наверху осторожнее, провода желательно головой не сбивать, там напряжение высокое…





Глава третья




Следующий поезд предупредил о своем приближении таким же гудком, как и предыдущий. Сдвоенный электровоз, что тащил состав, светил фарами, и выйти из будки для того, чтобы подготовиться, возможности не было. После того как мы оставили за спиной труп сержанта местной полиции, показываться в форме и с оружием перед машинистом и помощником машиниста было неразумно. Их обязательно будут опрашивать.

Этот состав снижал скорость резче предыдущего, и я понял, что он все-таки остановится. Видимо, будет здесь менять локомотивную бригаду. Приехавшие отправятся в гостиницу, чтобы потом вернуться с другим составом на станцию своей приписки, а здесь отдохнувшая бригада сменит их.

Все так и получилось. Состав остановился. Мы не спешили выходить, потому что видели мелькающий между вагонных пар луч фонарика и слышали стук металла о металл. Мимо нашей будки шел обходчик с молотком на длинной рукоятке и стучал по колесам, по звуку определяя их состояние. Рядом с нами обходчик не задержался, проследовав в сторону электровоза.

– За мной, – скомандовал я только тогда, когда луч фонарика уже стал почти невидимым, а стук металла о металл стих. – Ищем вагон с наибольшими удобствами.

Об удобстве я заговорил, видимо, после поездки в бульдозере между сиденьем и рычагами. Такого места я себе больше не желал. И вообще, еще раньше мне очень хотелось, чтобы поезд остановился, потому что трудно заскакивать в вагон с длинным гранатометом в руках. А старшему лейтенанту Логунову обязательно помешала бы его длинная снайперская винтовка. И только старшему лейтенанту Аграриеву было легче. Он умудрился засунуть в свой рюкзак «жестянку» с патронами для винтовки Логунова, и потому руки у него были свободные.

К сожалению, заглянуть во все вагоны было невозможно из-за высоких бортов. Но некоторые грузы выдавал запах. Несколько первых вагонов, которые мы осмотрели, пахли углем, а потому не стоило даже забираться наверх, чтобы в этом убедиться. Если сейчас там уголь и не перевозили, то вагоны оставались покрытыми угольной пылью, и, значит, дышать в таком вагоне было трудно и небезопасно.

Потом сразу два вагона имели откровенный запах каких-то химических удобрений или чего-то похожего. Мы, как и договорились, искали вагоны с лесоматериалами. И только миновав более десятка вагонов, мы остановились перед тем, откуда шел запах свежих опилок.

Передав гранатомет в руки старшего лейтенанта Аграриева, я полез по лесенке на торцевой стороне вагона и сразу увидел, что внутри лежат доски. Причем вагон был наполовину пустым. Я сделал знак бойцам своей группы. Сначала мне, когда я сел на стенку вагона верхом, передали мой гранатомет, и я опустил его аккуратно на доски, прислонив к борту. Затем поставил рядом длинный кейс с винтовкой старшего лейтенанта Логунова и лишь после этого спрыгнул внутрь. Оба старших лейтенанта за секунды преодолели то же препятствие и оказались рядом.

– Устраиваемся, – предложил я, вытащил свой «планшетник» и включил навигатор с картой, чтобы сориентироваться, в каком месте нам необходимо будет покинуть вагон. Это тоже был вопрос в нашей ситуации не проходной, но решение пришло сразу.

Лучше всего нам было высадиться в поселке Шамхал, где должна была состояться последняя остановка перед Махачкалой. Решение это не было случайным – от поселка удобнее всего было добираться до городка спецназа ГРУ хоть напрямую, хоть по автомобильной дороге. Шамхал считается более значимой железнодорожной станцией, чем Темиргое, он является станцией сортировочной, и там, почему-то подумал я, поезд должен обязательно остановиться.

Обычно в составе бывают вагоны, идущие по разным направлениям. На сортировочных станциях существуют так называемые железнодорожные горки четного и нечетного направлений, где формируют новые составы, идущие в одну из сторон. А я как раз перед этим раздумывал о том, как буду спрыгивать на ходу с гранатометом в руках. И как будет покидать вагон старший лейтенант Логунов со своей длинной винтовкой.

Проблема заключалась в том, что нам было необходимо после прыжка с движущегося поезда погасить силу инерции собственного тела, имеющего скорость движущегося вагона. Если после прыжка бежать вдоль состава, идущего на высокой скорости, то погасить инерцию не получится, обязательно упадешь плашмя, что само по себе небезопасно, не говоря уже о грузе, который несешь.

Потому у нас были выработаны навыки при прыжке с идущего на полной скорости поезда или какого-то другого скоростного транспортного средства, и это отрабатывалось на тренировках. Мы умели, предварительно сгруппировавшись, несколько раз переворачиваться по направлению движения. Инерция при этом гасилась стремительно и безболезненно. Причем мы проделывали это с автоматами в руках. А в завершение переворотов та же самая инерция ставила нас сразу на ноги в боевое положение.

Но автомат намного короче гранатомета, и кувыркаться с ним проще. А что может получиться, если, предположим, граната ляжет на рельс, и на нее наедет колесо вагона! Взрыв в этом случае неизбежен. А взрыв гранаты от «Вампира» в состоянии разнести на кусочки целый вагон. Тогда и поезд полетит под откос. Это в наши планы никак не входило.

Но простое разрешение вопроса могло всех только обрадовать. Время в пути до станции Шамхал было меньше, чем от Кизилюрта до Темиргое, поскольку расстояние несколько меньше, а поезд шел значительно быстрее перегруженного грузовика. По этой причине мы даже не стали устраиваться на отдых. Только присели на деревянные брусья и доски, которыми был до половины загружен вагон, посмотрели, поддержали друг друга взглядом и стали ждать металлического скрипа тормозов, чтобы приготовиться к высадке.

Я предусмотрел вариант, при котором состав не остановится на станции Шамхал, и предупредил об этом своих бойцов. Мало ли что, мы же не знаем всех правил железной дороги… Тогда придется в любом случае прыгать, только необходимо будет особенно внимательно контролировать длинномерное оружие. Возможно, даже придется после приземления сбросить его как можно мягче, чтобы не мешало кувыркаться. И делать это придется сразу после проезда станции, когда поезд еще не наберет полную скорость.

А прозевать станцию мы не сможем никак. Я был там и помнил, что на самой станции между столбами существуют перемычки-пролеты, на которых укреплены приборы освещения. Это, конечно, не современные светодиодные лампочки, но какие-то лампочки стоят и светят вполне сносно, освещая железнодорожные пути в пределах самой станции. Конечно, мало хорошего в том, чтобы выбираться из вагона на свету, когда из темноты тебя может увидеть любой, а ты при этом даже знать не будешь, кто на тебя смотрит. Хорошо, если это проснется какой-нибудь пьяный железнодорожник, рассмотрит наше оружие и решит, что пора с выпивкой завязывать.

Но это может быть и мент из местных, а мы пока не знаем, нашли или нет в кабине бульдозера сержанта со сломанной шеей. Если нашли, то могли уже и сообщить на соседние станции. И тогда мы можем ждать пару пистолетных выстрелов или даже автоматную очередь из темноты. Пару выстрелов потому, что после пары выстрелов кто-то из нас уже среагирует и, предотвращая третий выстрел, даст ответную очередь из пистолета-пулемета. И эта очередь может оказаться решающей. Но куда и в кого попадут пистолетные пули мента – неизвестно.

Бронежилет даже вкупе со шлемом не защищает человека полностью. Учитывая, как плохо стреляют обычно менты, можно предположить, что этот будет целиться в голову одному, а попадет в ногу другому. А наши пластиковые наколенники в состоянии защитить от осколка гранаты, направленного по касательной, но не от пули.

И потому я решил, что высаживаться будем до полной остановки состава, если, конечно, он надумает останавливаться. То есть до того, как состав войдет в освещенную зону. Как только начнет тормозить, мы будем готовиться. Желательно никому из нас не попасть в полосу света, то есть под самые лампы освещения.

Но до того как покинуть вагон, следует провести рекогносцировку. Я буду в тепловизор бинокля контролировать одну сторону вагона, два старших лейтенанта в тепловизоры своих прицелов – вторую сторону. Смотреть надо и вперед, и назад, где тоже кто-нибудь может случайно появиться.

Едва я закончил толкование своего приказа, как сразу же начали сначала легонько, потом все сильнее и сильнее скрипеть тормоза. Без обсуждения мы заняли позиции наблюдения. Я со своей стороны опасности не обнаружил. Ничего не нашли и старшие лейтенанты. Поскольку передвигаться нам предстояло в сторону поселка, то есть вправо от направления нашего движения, выпрыгивать из вагона тоже лучше было вправо. Тем более именно с той стороны находилась лесенка.

Понимая, что с заряженным гранатометом выпрыгивать даже на небольшой скорости все равно опасно, я послал вперед старших лейтенантов. Если при моем приземлении произойдет взрыв, они будут уже далеко от состава.

– Вперед! Друг за другом!

Анатолий Аграриев двинулся первым. Я стоял внутри вагона и потому не видел момента его приземления, не знал, насколько он оказался удачным. Но, судя по тому, как уверенно последовал за ним Сережа Логунов, «за бортом» все прошло нормально. Пока Логунов перебирался на лестницу, я уже подтянулся, сел на борт верхом и подтащил следом за собой гранатомет. Посмотрел на железнодорожную насыпь, поросшую травой. Трава была многолетней, старой, и вполне могла скрывать в себе и камни, и вообще все, что угодно. Кувыркаться там было, возможно, и не слишком жестко, но существовала вероятность покалечиться при встрече с каким-то невидимым предметом.

Я на глазок прикинул скорость состава, который все еще продолжал тормозить.

Анатолия Аграриева видно не было. Пути поворачивали, и он скрылся за поворотом. А освещенный участок станции неумолимо приближался.

– Прыгай! – поторопил я Логунова.

Старший лейтенант спрыгнул и побежал вслед за вагоном, постепенно отставая. Длинный кейс своей винтовки он держал при этом выставленным вперед, зажав его под мышкой, как рыцарь копье перед атакой.

Хорошо зная, что долгие раздумья вызывают сомнения, я не стал выжидать наиболее удобного момента, как делал это Логунов, только перехватил поудобнее нелегкий гранатомет и спрыгнул сразу, как только снова заскрипели тормоза. Теперь уже состав двигался почти с той скоростью, с которой я бежал, хотя бежать мне пришлось изо всех сил. Это дало мне возможность даже некоторое время придержаться рукой за край вагона, только постепенно отставая.


Снова заскрипели тормоза, состав поехал еще медленнее, и я уже мог бы догнать свой вагон. Подумалось, что сейчас бы вот самое время для прыжка, но впереди уже были освещенные участки путей, и я стал останавливаться, чтобы не забежать в свет.

И вовремя остановился, потому что увидел впереди несколько человек в оранжевых железнодорожных жилетах. Люди что-то ставили на рельсы между колесными парами. Я понял, что там работает бригада «башмачников»[12]. Встречаться ни с кем у меня желания не было, и я свернул в высокую траву, где почти сразу умудрился наступить на обломок бетонного пустотелого столба. И хорошо, что я решил не кувыркаться в этой траве. О такой обломок можно было и голову расколоть вместе с каской. По крайней мере, спину сломать было очень легко, несмотря на крепость бронежилета.

В траве я остановился и присел, оставшись незамеченным железнодорожными рабочими. Судя по громким голосам, я бы сказал, неестественно громким, они были сильно навеселе. При их работе это считалось, как я слышал, вполне естественным делом. Жизнью «башмачники» рисковали даже больше, чем спецназовцы. Все-таки бойцы спецназа предпочитают о своей безопасности заботиться в отличие от «башмачников». Я вообще не представляю, как бы мои подчиненные солдаты шли в бой, приняв хотя бы по сто граммов водки. А железнодорожные рабочие принимают, и несравнимо больше.

Но рассматривать бригаду за работой у меня интереса не было. Пользуясь тем, что «башмачники» были на свету, а я еще в зоне темноты, я двинулся в обратную от движения поезда сторону и быстро увидел двух старших лейтенантов своей группы, которые уже нашли друг друга и вместе искали меня.

– Все в порядке? – спросил я.

– Пистолет при кувыркании потерял, – пожаловался Аграриев. – Когда через голову летел, ничего не чувствовал, все мысли были, как бы ноги сложить правильно, чтобы ничего не сломать. Скорость тогда была еще приличная. Потом хватился. Искать пошел. Еле нашел. Не думал, что так далеко убежал. Видимо, при первом кувырке вывалился.

– В войну за потерю оружия расстреливали, – напомнил Логунов.

– В войну воевали чем придется, – возразил Анатолий. – У меня дед рассказывал, что у него три пистолета было. И ППШ[13] в придачу. ППШ свой, пистолеты – трофейные: «Парабеллум» и два «Вальтера». А мне по большому счету за пистолет сейчас отчитываться не перед кем…

– Будем надеяться, что вернется еще необходимость перед кем-то отчитываться, – возразил я. – А пока отчитываешься перед своим непосредственным командиром. Передо мной то есть… И потому, как командир довольно мягкий, даже, думаю, неприлично мягкий, делаю тебе пока только устное замечание…

Я никогда не был мягким командиром и даже, напротив, считал, что порой своей повышенной требовательностью вызываю недовольство не только солдат, но и офицеров. Но в данном случае пистолет нашелся, и показывать высокую требовательность необходимости не было. Хотя, если бы потом кто-то подобрал этот пистолет, могли бы возникнуть серьезные неприятности. Население здесь в округе воинственное, мужчины перед оружием трепещут, никто не понес бы находку сдавать в полицию, что для нас, естественно, большой плюс, иначе соответствующие структуры могли бы выяснить, где мы были, и связать наше пребывание с гибелью сержанта полиции на станции Темиргое. Но потом нашедший пистолет, оставив его у себя, мог бы когда-то его и применить. И неизвестно, против кого. Не все же понимают, что оружие в руках еще не дает лицензии на убийство, точно так же, как и погоны на плечах…

Я вытащил из кармана свой включенный «планшетник», и он показал, что меня несколько раз кто-то пытался вызвать на связь. Коммуникатор «Стрелец» у нас был выключен, и потому вызова мы не слышали.

Я предполагал, что разыскивает меня полковник Самокатова. Но что она может сказать мне? Хорошего, доброго слова от нее я не услышу, это ясно. Алевтина Борисовна надеется на мою наивность, она желает запеленговать меня в момент осуществления связи, чтобы узнать местонахождение группы. Что мы сейчас уже все трое объединились, она должна предполагать. По крайней мере, точно знает, что мы объединились, вернее, не разъединились со старшим лейтенантом Аграриевым. Что вертолет «Bell 407» совершил удачную посадку с помощью авторотации, она уже, вероятно, знает. Это узнать несложно.

Подполковника Сокурова должны были уже доставить в ближайшую больницу. Оттуда его наверняка переведут в госпиталь. Поскольку от самого вертолета «Bell 407» ничего практически не осталось, кроме обгоревших обломков, смысла убирать Сокурова нет. Никто не сможет доказать, что вертолет был умышленно поврежден для того, чтобы в воздухе произошла авария. Подполковника подлечат и выпишут. Скорее всего, он после инфаркта выйдет на пенсию. По крайней мере, к полетам его больше не допустят.

Обо мне и старшем лейтенанте Аграриеве он ничего толком не знает. Что мы за люди? Почему нас требовалось срочно доставить в Моздок? Значит, жизнь подполковника вне опасности. Но допросить его обязательно допросят. Хотя бы люди Самокатовой или люди Валентина Валентиновича Саенкова. И Сокуров подтвердит, что мы с Анатолием остались живы и здоровы. Это же подтвердят и двое дальнобойщиков, что доставляли Сокурова в больницу. Возможно, найдут и возьмут показания и у водителя того внедорожника, что не остановился по нашему требованию после посадки вертолета «Bell 407», в результате чего был обстрелян.

Все они подтвердят, что нас двое. Двое – это опаснее, чем один. А трое – это намного опаснее, чем один или два. Для той же Самокатовой, вероятно, опаснее. Для подполковника Саенкова опаснее. Иначе нас не стремились бы уничтожить. И хорошо, что мы выключили коммуникаторы. Самокатовой и ее компании ни к чему знать, что нас трое. Если противник будет знать нашу численность, он сможет против троих выставить больше сил, чем против двоих. Хотя, говоря честно, те силы, что были выставлены на дороге, когда прилетел Сережа Логунов, были подходящими для поиска целого взвода, не говоря уже о трех офицерах.

– В «планшетники» себе загляните, – потребовал я. – Кто-то многократно вызывал меня на связь. И это в течение последних пятнадцати минут. Когда я в вагоне смотрел карту, сообщений еще не было. Подозреваю, это волнуется Самокатова. Пусть поволнуется, у меня нет настроения с ней беседовать. У кого что техника показывает?

Старлеи приказание выполнили, в «планшетники» посмотрели. Ни у того, ни у другого вызовов не было. Но полковник могла пожелать поговорить со мной как с командиром группы. Вовсе не обязательно, что она будет пытаться добраться до всех троих. Сережа Логунов для нее вообще пропал, как в воду вместе с автожиром канул. Вылетел из Моздока с применением силовых методов. Но дальше его следы появляются только один раз, когда он искал нас и был обстрелян снайпером.

Самокатова обязана была предположить, что мы с Аграриевым, увидев мощный десант МВД Чечни и ФСБ Дагестана, стремительно покинули место, не дождавшись автожира Логунова. То, что нас не нашли вертолеты ФСБ, Алевтину Борисовну никак не убедит. Она сама наблюдала в тепловизор, как на полигоне базы делался невидимым для чутких приборов снайпер группы. Так же мы могли спрятаться и от вертолетов ФСБ. Это полковник должна была понимать.

Здесь важное значение имеет формулировка «могли», потому что мы могли и не прятаться, а просто далеко уйти. Так далеко, что нас не нашли поисковики. Но мы в той ситуации могли с Логуновым и не встретиться. И никаких доказательств того, что группа сейчас состоит из трех бойцов, как состояла изначально, не существует. Нас не видели ни чеченские менты, ни спецназовцы ФСБ Дагестана, ни посты ГИБДД на дорогах, ни дальнобойщики, невольно ставшие нашими помощниками. Только один сержант полиции на станции Темиргое видел нас троих, но он уже не в состоянии никому ничего сообщить. Шею ломать я умею профессионально, а на лице, как и на затылке, которых я касался рукой, отпечатков пальцев не осталось. Правда, они могли остаться на кобуре и на пистолете сержанта. Но связать эти отпечатки со мной будет трудно. И вообще, кто будет снимать отпечатки с пистолета, который остался при мертвом… Просто посчитают это ненужным делом.

Решение вопроса с поиском меня по связи никак не задерживало нас на станции Шамхал. Посмотрев в «планшетнике» карту, я убрал его, не выключая, в карман и рукой показал направление движения. Жест требовал молчаливого выполнения команды, и старшие лейтенанты двинулись за мной.

Обойдя по полю поселок городского типа и слушая лай собак за заборами частных дворов, не углубляясь в улицы, мы по мосту перешли канал, вышли к шоссе и двинулись не по старому разбитому асфальту, а в стороне от него. Света звезд и луны хватало для того, чтобы идти и не спотыкаться на каменистых холмах кавказского предгорья. Машины в это время суток на шоссе были редкостью, и мы не опасались попасть в свет фар. Если бы на дороге появилась машина, мы всегда могли бы вовремя залечь и остаться незамеченными. Да и двигались мы от шоссе метрах в пятидесяти, что само по себе давало определенную гарантию безопасности.

Сверившись с навигатором в «планшетнике», я сам «планшетник» наконец-то выключил, чтобы поберечь заряд аккумулятора. Я и без навигатора хорошо знал эту местность. И потому дважды срезал путь, удаляясь от шоссе, но приближаясь к городку сводного отряда спецназа ГРУ. Так мы обошли стороной еще два населенных пункта, которые считались то частью Махачкалы, то пригородными поселками – все зависело от того, кто и с какой целью их называл. Новое шоссе, на которое мы вышли, даже не попав на перекресток, повело нас в нужном направлении. Но шли мы опять не по самому шоссе, а сбоку, по другую сторону обочины, впрочем, от дороги не отдаляясь.

Идти нам предстояло немногим более шестнадцати километров, а сил еще хватило бы даже на то, чтобы пробежать это расстояние. Но пришлось остановиться и залечь, потому что по дороге со стороны Махачкалы двигалась целая колонна.

Я присмотрелся и по конфигурации фар пришел к выводу, что едут несколько бронетранспортеров, боевых машин пехоты и три грузовика. В голову пришла смелая мысль, и я, оставив своих старших лейтенантов лежать в стороне, перебежал ближе к дорожному полотну. И сумел при боковом свете луны рассмотреть на башне передовой боевой машины пехоты эмблему с изображением летучей мыши. Это ехала колонна из нашего отряда. После этого я вышел на дорогу в открытую и спокойно поднял руку.

Вторая БМП остановилась, а за ней и вся колонна. Но люк БМП не открылся. Видимо, шел разговор по связи с командиром. А командир, если колонна движется не в боевом порядке, обычно едет во главе подразделения.

Первая машина тут же сдала задом. Только тогда открылся люк, из которого показался офицер. Он спрыгнул на дорогу и направился в мою сторону. По фигуре и по движениям, когда офицер спрыгивал с брони, узнал старшего лейтенанта Шершнева. Значит, это была колонна бывшей моей роты. Меня в темноте дороги, похоже, не узнали. Узнал только Шершнев, когда подошел вплотную. Но Николай держался почему-то непривычно холодно.

– Здравия желаю, товарищ капитан, – сдержанно пожал он мне руку.

– Я тут с товарищами в отряд направляюсь. Возьмешь попутчиков?

– Вы знаете, товарищ капитан, что вы и ваши товарищи, если это они самые, находитесь во всероссийском и международном розыске?

– Слышал что-то такое, правда, только про местный розыск. Считал, что до международного еще не дорос. Но тем больше мне чести, если в международный объявили. Может быть, я просто догадываюсь, что так должно было быть. Нас просто круто и крупно подставили – направили на операцию, и теперь, когда мы все выполнили, пытаются за выполнение приказа уничтожить. Видимо, мы выполняли то, что нужно было определенным лицам, но не высшему командованию. Задерживать нас, если случай подвернется, не будут, сразу откроют огонь на поражение, чтобы мы не смогли дать показаний. Я так понимаю ситуацию. А у тебя откуда сведения?

– У нас в отряде вчера днем был подполковник Саенков, следователь следственного отдела ФСБ. Он так объявил майору Оглоблину. В моем присутствии. И потребовал вашего задержания, если вы появитесь в расположении отряда. Начальник штаба пообещал ему. Не знаю, насколько серьезно, но слово прозвучало…





Глава четвертая




– Ну вот, а я как раз хотел обратиться к Оглоблину с просьбой о помощи. Значит, был приказ о задержании? Не на уничтожение? Это точно?

Шершнев замялся. Он сам заметил странность приказа: