Выход А

В пятницу утром мне позвонила Пеленгас и голосом нежной людоедки порекомендовала выйти на работу. «Я знаю, мы договаривались, что по пятницам у тебя дополнительный выходной, но вчера ты ушла рано, а здесь жуткий завал. Услуга за услугу», – напомнила начальница. Я мысленно пообещала себе сделать на лбу татуировку «Никогда ничего не просите, особенно у тех, кто Пеленгас», взяла зонт и поплыла на улицу. Ночью выпал снег, а теперь прямо по нему шел дождь, готовил нам ледовое шоу. Всеобщее телевизионное помешательство на фигурном катании не прошло для природы бесследно – скоро мы будем добираться на работу по льду, а вместо зимних сапог организованно закупать коньки.

Пеленгас в редакции не было, и никакого жуткого завала, конечно, тоже. Был маленький текст про матрасы, который я могла бы отредактировать и в следующий понедельник, и в следующем году, и в следующей жизни – и он бы все равно не стал лучше. «Блок независимых пружин», – читала я, и в этой фразе мне чудилось что-то политическое. Как и в решении Пеленгас вытащить меня на работу в выходной.

– Я же говорила, скоро она тебя разлюбит и ты станешь такой, как все! – сказала довольная Инна. Инна работала на Пеленгас уже десять лет, громко страдала, плакала в туалете по полдня, но не увольнялась.

Я решила не реагировать, достала из сумки несколько разноцветных пачек кофейных капсул, которые купила еще в выходные. Раньше капсулы присылали в редакцию по бартеру, потом бартер закончился, и кофеварка грустно стояла в углу без дела. Инна больше всех жаловалась на отсутствие кофе, и мне хотелось ее взбодрить.

– О, обживаешься, – хмыкнула Инна. – Уже и кофе сюда носишь. Засасывает трясина.

Я редакционный кофе не пила – ходила в маленькое кафе через дорогу, там дышалось лучше и можно было полчаса в день побыть вдали от Жизни Прекрасной.

– Угощайтесь, – сказала я Инне и Дине. – Здесь разные ароматы, есть карамель и орехи.

– Как будто это что-то изменит, – ответила Инна.

А я вернулась к нашим матрасам. «Благодаря уникальному наполнителю данного матраса ваше тело примет любую форму», – обещал пресс-релиз. Мое тело хотело принять форму маленького паровозика и укатиться за горизонт.

– Ты не обижайся на нее, – тихо сказала мне Дина, когда Инна гордо вышла, и в предбаннике зашумела обрадованная кофеварка. – Она злая, потому что несчастная. Здесь все злыми становятся.

И, опровергая свои слова, положила мне на стол конфету «Красная Шапочка». Не верю я, что человек может стать злым или добрым от печали или радости. Какой есть, таким и остается – чем в него ни брось. Правда, злые люди, обретя счастье, бонусом получают еще и килограмм самодовольства и принимаются учить других жизни и открывать им неведомые миры. Помню, была у нас в одном женском журнале редактор М. Такая злобная, что от нее цветы вяли. Каждую минуту кого-нибудь с видимым удовольствием обижала, била по больному без промаха. Все говорили: бедняжка М., мужчины у нее нет и счастья в личной жизни, вот и злится. Через год мужчина появился, чудесный, любящий, любимый, да еще богатый. Сделал М. предложение в Париже, встав на одно колено, подарил кольцо с мегабриллиантом. На свадьбу позвали всю редакцию. Ассистентке Оле, студентке с самой маленькой зарплатой, М. вручила приглашение так: «Ну ты постарайся только что-то приличное надеть! Не с рынка». В общем, М. хотела, чтобы на коленях стояли вообще все, а не только жених. Зато мы потом долго за глаза называли ее Несрынкой.

Пока я думала мизантропические думы, текст про матрасы закончился, и рабочий день тоже, не говоря уж о конфете.

Я пошла домой, в пустую квартиру. По дороге наступила в лужу и сломала зонт. В метро проехала свою станцию, вышла, села в обратный поезд и снова проехала. Книжки с собой не было, телефон от холода сел, хотя был заряжен на 46 %. Хотела купить моцареллу и руколу, не нашла. Вспомнила, что Лисицкая мне так и не перезвонила за два дня и даже не знает, что я развелась – полгода назад такое казалось немыслимым. С сестрой Ж. я не хотела разговаривать – боялась вопросов про Гошу и рассказов про Борю, да и она притихла, чем раздражала меня еще больше. Дома я постирала Кузины вещи в два захода, съела вместо моцареллы вареную картошку и полбанки консервов. Думала открыть бутылку шампанского, но испугалась, что выбью себе глаз, а к Антону завтра приду с похмельем, фингалом и словами: «А вот ты совсем не изменился!» Сварила кофе, он сбежал из турки и залил плиту. Хотела посмотреть сериал – не было интернета. Мой звонок был очень важен для провайдера целых двадцать минут.

Вымыла посуду, отбила кружке ручку. Устала бороться со злом и легла в постель. На матрас, да. Четыре часа не могла заснуть – кофе сбежал не весь, – ворочалась, думала о несчастных людях, в основном о себе.

Короткая глава получилась, правда?





13. Именем короля




Холодным субботним утром я шла от метро «1905 года» в сторону квартала модных кафе. «Давай позавтракаем вместе», – сказал Антон, и я, конечно, согласилась: «Хорошая идея!» Кролик удаву наверняка то же самое отвечает. Я шла и дрожала – то ли от мороза, то ли от волнения и страха, то ли от злости на себя. Встать в субботу в восемь утра, чтобы позавтракать на другом конце города, – идея лучше некуда! На Мантулинской улице мне нужно было повернуть налево. Клуб «22.20», Гошин дом и дуб оставались справа.

Кофейню, в которой захотел встретиться Антон, я нашла почти сразу, хотя у нее была малозаметная вывеска и темные стекла. Нашла и встала у двери соляным столбом. С ужасом поняла: не войду, ни за что. Ноги подкашивались, сердце билось где-то в горле, а перед глазами расплывались написанные на доске мелом малопонятные слова «лавандовый раф». Имя бариста, наверное.

Господи, что я здесь делаю, а?

Я тронула деревянную ручку двери – скорее чтобы не упасть, чем войти. Развернулась и приготовилась бежать. Но дверь открылась, и за локоть меня, все-таки падающую, подхватил Антон. Бородатый и в клетчатой рубашке.

– Привет! – сказал он. – Не уходи, ты правильно пришла.

Я хотела возразить, но вовремя поняла: он имеет в виду, что я пришла в правильное кафе, а о моих сомнениях и планах побега не знает. Поэтому я просто сказала «привет» и шагнула внутрь. Сдалась.

Внутри оказалось много народа – удивительно для такого раннего часа в субботу и для такого неприметного кафе. Публика была яркая, красивая, жизнерадостная, хорошо одетая и уверенная, что лавандовый раф – это очень важно. Мне снова захотелось исчезнуть.

Но Антон провел меня к угловому столику у окна, взял мою куртку, аккуратно повесил на вешалку. Подвинул мне кресло, сам сел на деревянную табуретку. Потом вскочил вдруг, наклонился и порывисто меня обнял.

– Как же я рад! – сказал он. – Я тебя через стекло заметил. И сразу узнал! Ты совсем другая и все равно такая же.

С тех как мы расстались, я приобрела 10 кг жизненного опыта и перестала краситься в блондинку. А он, если не считать бороду и смелую клетку на рубашке, почти не изменился.

– Я тоже рада, – честно ответила я. – Но очень хочу кофе. Меня, знаешь ли, по-прежнему тошнит по утрам.

Глаза Антона округлились, и я вспомнила, что последний раз он видел меня беременной.

– Нет-нет, – замахала я руками. – Мне всего лишь нужен кофеин. Не выспалась, я же поздно ложусь.

– Да нет, я просто думал, что ты жаворонок, – улыбнулся он, будто извиняясь. – Выбирай, конечно, кофе.

И положил передо мной меню, полное волнующих слов: лунго, харио, аэропресс.

Он меня помнит, но совсем не знает – поняла я. Для Антона я как это меню – вроде бы буквы знакомые, но что они означают, когда складываются вместе, ни черта не ясно.

Конечно, раньше я казалась ему жаворонком. Просыпалась, когда просыпался он, жила в его ритме, старалась дышать потише и с ним в унисон. Это было легко и совсем не больно – любовь действовала как анальгетик. А потом прошло семь лет, и я так же легко согласилась встретиться с ним в несусветную рань после двух часов сна. На автомате, по привычке – привычке любить Антона и зависеть от него. Он и не знал, что меня тошнит от недосыпа – откуда ему это знать, разве в 20 лет можно вообще произнести слово «тошнит» при любимом человеке!

Я поняла это все, пока читала меню и выясняла, что некоторые кладут в кофе огурец.


– Капучино, – объявила я. – Самый большой. Без огурца.

И захлопнула бы меню, если бы оно было книжечкой, а не листом шершавой бумаги, пришпиленной к деревяшке.

Когда мне принесли кофе, мы наконец стали разговаривать. Неловкость пропала, страх ушел. Но у меня было странное ощущение – что я одновременно участвую в беседе и вижу ее со стороны. Как будто я отправила на встречу с Антоном своего официального представителя, который задает вопросы, выслушивает ответы, правильно реагирует на все реплики, вовремя улыбается, кивает головой, рассказывает о себе. А в это время я, настоящая Антонина, вишу над столиком невидимым облаком и наблюдаю. И грущу.

Мой официальный представитель слушал Антона.

Живет в дальних Химках, недавно купил квартиру. К нему приехала младшая сестра, учится в Вышке, завела кролика и бойфренда, о которых нельзя рассказывать маме Гале. Бойфренд – прораб, делал у Антона ремонт. Кролик любит прыгать с дивана. Антон временно на фрилансе. Раньше работал на телевидении корреспондентом – сначала в расследовательской журналистике, потом в новостях, потом на бизнес-канале. Даже вел собственную программу об экономике. На канале сменилось руководство, старую команду уволили, передачу Антона закрыли. Он собирается вернуться в новости – знакомые обещали устроить на центральный телеканал, ждет вакансию после Нового года. А пока ездит в пресс-туры по разным странам, пишет статьи в тревел-журналы – одним из них руководит его бывший лысый начальник из программы о расследованиях – и продает им свои фотографии. Вот решил написать книгу о том, как строить бизнес, – за время работы на деловом канале разобрался в теме, познакомился с кучей предпринимателей.

Настоящая Антонина-облако понимала: он фотографирует и пишет книгу, потому что его не пускают в кадр. Тоскует по своему телевидению, хочет обратно и глушит тоску как может. Бедный мальчик. Отличная мы все-таки были пара – два зависимых человека, один от работы, другой от любви.

Кафе заполнялось все новыми модными посетителями, и многих из них Антон знал. Они подходили, здоровались с ним, некоторые обнимались и целовались. Он в ответ с готовностью улыбался – специальной улыбкой, в которой было чуть больше энтузиазма, чем хотелось бы. Я вспомнила, как раньше ненавидела эту улыбку для нужных людей. Мне тогда казалось, что он меня ею предает.

А он просто налаживал связи и делал карьеру.

Мы заказали еще кофе, и мой официальный представитель рассказал Антону о том, как я живу без него. Получалось, что неплохо живу. Работаю в журнале, воспитываю сына, люблю читать и смотреть кино.

– Надо же, твоему ребенку уже шесть лет. Скоро в школу. Как его зовут?

– Кузя, – ответил мой официальный представитель.

В этот момент Антонина-облако с тихим звоном растаяла в воздухе.

А я снова стала собой. И ясно поняла: больше я ни капельки от Антона не завишу.

Это было удивительно – мне даже хотелось себя ощупать, убедиться, что я все еще живая и настоящая. Так, говорят, бывает с людьми, когда они просыпаются после серьезной операции и понимают, что у них теперь не болит то, что долго болело.

У меня больше не болел Антон.

Именно поэтому я не сказала ему, что назвала ребенка в его честь: это казалось лишним, да и вообще неправдой. Также поэтому я не стала ввязываться в спор о телевидении и говорить, что в наше время и в нашей стране работать там просто стыдно. Моя зависимость излечилась, а его – нет. Зачем обижать человека.

Мы еще часа два завтракали. Говорили о его будущей книге – это не очень интересно.

Потом поехали ко мне и не выходили из моей квартиры до утра – это уже интереснее.

Не знаю, зачем я это сделала.

Немножко ради девочки по прозвищу Нафаня – она еще скучала по Антону, а у меня в тот день то и дело случались раздвоения личности.

Немножко ради самого Антона – он казался очень одиноким, и мне хотелось его утешить.

Немножко, как ни смешно, ради Гоши – чтобы наша с ним поездка на Кипр отменилась не просто так.

Ну и наконец, Антон был красивый мужчина, нравился мне, и борода ему шла.

Для того чтобы провести с кем-то ночь, совсем не обязательно захлебываться от любви к нему и умирать от ненависти к себе – вот главное открытие октября.

Утром Антон рано встал – нужно было ехать сначала в Химки, потом в Корею. Ходил по квартире босиком в одних джинсах, шутил, варил кофе. Высокий, стройный, смуглый. Я им любовалась.

В дверях я крепко его обняла, потерлась носом о ткань рубашки, подпрыгнула и поцеловала в ухо.

– Пока, Антон! – сказала я.

Я не могу произносить вслух имена людей, в которых влюблена. Антона я назвала Антоном впервые за одиннадцать лет нашего знакомства.

И он уехал.



Оставшись одна, я медленно побрела в комнату, где всего неделю назад мы большой компанией детей и взрослых ели Жозефинины брауни и Борину чиабатту.

С тех пор лет сто прошло. А я вон сколько успела: развестись с мужем, переспать с бывшим любовником, разрушить едва начавшиеся отношения, отредактировать текст про матрасы.

Квартира показалась мне вдруг необычайно огромной и пустой. И моя жизнь – тоже. Но меня это почему-то не пугало. Скорее озадачивало, удивляло. Мне было интересно, что дальше.

Я пришла на кухню. На столе стояла чашка, из которой Антон пил кофе. Одинокая такая.

Когда мне было девятнадцать лет, я думала, что в двадцать девять наконец-то выйду замуж за Антона и тогда начнется мое престарелое тихое счастье.

Вениамин говорил, что, когда Кузя пойдет в школу, надо будет родить второго ребенка – чтобы я ушла в декрет и у меня было время на младенца и первоклассника. Это тоже должно было произойти в этом году.

Семен Грановский разводился с женами раз в семь лет. Значит, сейчас как раз пришла очередь его жены Вики. Где-то и он ходит, свободный и вечно виноватый, ждет моего звонка. Возможно, ночует в квартире с правильно выставленными тапками – более новые квартиры он обычно оставлял женам.

Мой школьный парень Денис Давыдов в одиннадцатом классе утверждал, что к тридцати годам уедет в Америку и возьмет меня с собой. Тридцать ему исполнилось позавчера – я помню все дни рождения всех бывших. Пока он не покинул даже Белогорск. Работает там в автосервисе.