Всего лишь сон

С каждым разом качество снов становилось все ярче, они все более наполнялись смыслом. Меган поняла, что сны ее еще не рожденной дочери – такое же сверхъестественное явление, как и ее собственные, когда она в них увидела себя. Это выглядело уже совсем иначе, чем раньше: не было ни «мягкой» комнаты, ни шума от бурлящих потоков кровеносной системы Меган, ни «барабанного боя», каким изнутри ей слышался процесс работы ее собственного кишечника. Мозг ее ребенка рос, совершенствовался, наполнялся сознанием, потому Меган видела уже цветные сны, которые снились девочке, в которых узнавала себя и Николаса. Она выглядела немного иначе, но все равно очень похоже, как и Ник. Откуда их ребенок мог знать, как они выглядят на самом деле? Не оттого ли, что зачат он был совсем не так, как обычные дети, не так и не там?

Сознание девочки было таким сильным, что заглушало «сигнал» собственных снов Меган, охраняя их обоих от незваного гостя.

Зарождение произошло не в этом мире, но что будет, если и родится ребенок там же? Об этом Меган думать не хотела и всячески отбрасывала эти мысли от себя.

Однажды, когда до предполагаемого срока родов оставалось не больше трех недель, Меган приснился сон, который она снова смотрела не своими глазами. Ей нравилось это: это было похоже на просмотр фильма в кинотеатре, а их она себе позволяла крайне редко. Сперва во сне она решила, что к ней подходит какая-то девочка лет двенадцати-тринадцати, но, чем ближе та приближалась, тем отчетливее Меган видела рамы вокруг нее – девочка отражалась в высоком зеркале. И тогда она поняла, что глазами дочери смотрит на ее отражение. В тот момент из закрытых глаз Меган на подушку потекли слезы, а губы растянулись в небольшой улыбке. Находясь во сне и понимая, что не видит своего тела, Меган все же дала сигнал мозгу поднять руку. Девочка коснулась ладонью своего отражения в зеркале, с удивлением рассматривая свое лицо. Меган глазами дочери смотрела на нее и не могла оторвать взгляд: длинные русые, почти серые волосы, цвет чем-то напоминал мышиный, были собраны под тонким ободком, карие глаза, совсем непохожие на глаза Меган, аккуратный, маленький, острый носик, пухлые губки правильной очерченной формы, а в мочках ушей блестели камушки сережек-гвоздиков, дополняя миловидный образ девочки.

Но что-то пошло не так. Девочка стала оборачиваться по сторонам, словно слыша какие-то звуки, затем она снова посмотрела в свое отражение, и Меган смогла прочитать по губам беззвучное «Не уходи». Их прервал будильник. Меган взглянула на спящего Николаса рядом, который даже не дрогнул во сне: он спал не больше Меган последние пару месяцев, только в отличии от нее, он еще и ходил днем на работу, поэтому она старалась не тревожить его сон. Ей хотелось расстроиться из-за предательского сигнала, но она улыбнулась, вспомнив о том, какой красивой будет их дочь. Она еще не знала, что ей не суждено увидеть ее, она была счастлива здесь и сейчас. Пролежав какое-то время в тишине, разглядывая запечатленное в памяти лицо дочери, Меган посмотрела на браслет: 03:04. Она закрыла глаза и спокойно проспала до следующего сигнала.





Глава 23




Меган очень любила читать, но с тех пор, как осознала, что в ее случае чтение может нанести больший вред, чем пользу, она избегала этого невероятно важного для развития человека занятия. Детские сказки, которые ей читала мама, преимущественно были добрыми и имели счастливый конец. Но совсем недавно, уже покупая детские книжки для еще не родившейся дочери, ей в руки попалась книга Шарля Перро о Красной шапочке, и в памяти всплыли картинки из детства: Меган вспомнился страшный сон, который она видела, пожалуй, лет в пять, в котором огромный волк, похожий на оборотня из тех фильмов, что смотрел ее брат, целиком проглотил старушку. Меган ужаснулась: а что, если уже тогда из-за ее кошмаров могли страдать люди? А что, если чья-то бабушка в ту ночь бесследно исчезла?

Она поставила книжку обратно на полку в магазине, пересмотрела те книги, какие лежали у нее в корзине и выложила еще две. В отличии от своей матери, Меган подойдет основательно к вопросу необычных снов девочки и будет оберегать ее, а не ругать за них.

Николас любил детективы и психологические триллеры. Меган завидовала ему и мечтала «выздороветь», как она говорила, чтобы иметь возможность перечитать всю его библиотеку. Нет, он не перевез все свои книги в ее квартиру, в надежде на то, что, когда родится ребенок, они переедут в его дом. Меган восхитила его библиотека, хотя он признался, что прочитал только треть из имеющихся у него книг.

– Чтение – это болезнь, – говорил он, – а человек, который ее подхватывает, больше не может равнодушно смотреть на книжки. Он думает, что они его вылечат, но процесс лечения затягивается, и больной начинает получать от него удовольствие. Болезнь эта поражает головной мозг: от нее он становится слишком восприимчив ко всякого рода глупостям, особо болезненно воспринимается визуализация происходящего в мире через средства массовой информации. Больному каждый день становится все хуже, и он ждет принятия лекарства, чтобы облегчить свои страдания: открыв книжку, ему сразу становится легче, но, приближаясь к ее завершению, симптомы вновь возвращаются, у некоторых даже наблюдается нервозность. Отличительной чертой заболевания является постоянное желание говорить о нем, при этом заражая окружающих, но истинное облегчение и даже наслаждение приходят тогда, когда зараженный встречает человека, болеющего такой же болезнью. Эти двое говорят о ней, обсуждают и сравнивают лекарства, которые принимают, иногда обмениваются ими. А после встречи, лежа на диване со сложенными под головой руками, с улыбкой сумасшедшего смотрят в потолок и вспоминают те неповторимые ощущения, когда приходит осознание того, что он такой не один.

– Это же описание зависимости? – спросила тогда Меган.

– Разумеется, – с умным взглядом ответил Николас и рассмеялся.

Находясь в книжном магазине, она не могла не купить что-то и ему. Она не знала всех книг, какие хранятся в его библиотеке, но предположила, что все они вышли из-под пера известных писателей, поэтому выбрала небольшую книгу неизвестного ей автора – ее заинтриговало название: «Не один дома». Самолично пролистывать и проверять содержимое Меган не рискнула: жанр был указан, как психологический триллер, ужасы – все то, что ей было категорически противопоказано к прочтению.

Для себя она взяла книгу о детях от рождения до года.

– Пора учиться быть матерью, – прокомментировала она свой выбор кассиру, оплачивая книжки.



Придя домой, она выложила купленные книги на полку рядом с детской кроваткой: все было готово, все ожидало нового жителя. Джеймс Блонд был другого мнения: он был уверен, что нежно-розовая кроватка предназначалась для него, и Меган пока не возражала.

Она села в кресло, в котором еще недавно охранял ее сон (или от сна?) Николас, который сейчас был на работе. Садиться и вставать ей давалось уже очень нелегко. Она взяла купленную сегодня книгу о новорожденных детях и стала читать о том, что уже, наверное, и так знала благодаря растущему с каждым днем материнскому инстинкту. Кормление, обработка пупочной ранки, смена подгузника, чистка носика и ушек, купание…

Меган не заметила, как заснула.



На ней были надеты черные брюки для беременных, белая майка и клетчатая красная рубашка, на ногах были черные балетки: Меган их терпеть не могла, но, когда огромный живот не дает тебе возможности наклониться, чтобы завязать шнурки, выбирать не приходится. Она смотрела, как под балетками ломаются пересушенные желтые листья, издавая характерный хруст. Под листьями открывалась тропа из давно потрескавшихся каменных плит. Меган прошагала несколько метров, прежде чем задалась вопросом: что, твою мать, здесь происходит?! И здесь – это где?!!

Она с ужасом осознала, что заснула. И заснула днем, когда до ближайшего сигнала будильника несколько часов. Нет никаких гарантий, что ей может позвонить, разбудив ее, Николас, а родители или Люси и раньше звонили крайне редко, а теперь, когда она жила с Ником – еще реже. Надежда была лишь на то, что дневной сон обычно не бывает крепким и не долгим, но Меган знала, что организм устал от постоянных недосыпов, к тому же она находилась на девятом месяце беременности, и ее тело просто молило об отдыхе.

Меган подняла голову: перед ней были ворота, ведущие во двор старинного дома. Кованные, местами погнутые, они крепились к двум кирпичным колоннам, от которых далее шел каменный забор, ограждающий территорию. На воротах поросли и засохли ветки, напоминающие лозу винограда. Мрачности добавляло серое небо, чьи тучи низко нависли над особняком.

– Вот тебе и «Не один дома», – сказала Меган, – хватило названия….

Приоткрытые ворота словно приглашали Меган войти, и она не собиралась отказываться от приглашения. За ее спиной был холодный, осенний лес в котором мог обитать кто угодно. Дом, безусловно, наводил ужас куда больше, чем лес, но Меган хотела войти в него. Она была полна уверенности, что так нужно, что ей суждено там встретится с ним. Необъяснимо даже для самой себя, она желала этой встречи. Возможно, нарастающее присутствие сознания ее дочери влияло так на нее, но Меган уверенно вошла во двор.

Если бы ей были позволены такие роскоши, как чтение готических книг или просмотр фильмов похожей стилистики, она бы поняла, откуда к ней пришли эти образы, но образ этого дома был навеян ей тем, кто на нее охотился. Двор порос травой, скрыв давно утраченные тропинки и дорожки, сухие ветки, которые занесло сюда ветром, спутались с разросшимися кустарниками, выполнявшими когда-то декоративную функцию, а ныне были окутаны вездесущей лозой, которая, как удав, обвивала свои жертвы и сдавливала их. Пробираясь через всю эту растительность, Меган пару раз оцарапала кожу рук и ног и даже порвала край длинной рубашки, которая зацепилась за сухую ветку.

Меган подняла взгляд на дом, и управление тут же переняла та ее часть, которая так долго молчала:

– Теряешь сноровку, дорогуша, – сказала она, рассматривая особняк, – декорации, надо заметить, так себе… И на какой свалке истории ты отыскал это старье? Ты бы еще передо мной представил египетские пирамиды в период расцвета тех, для кого они строились.

Зашумел ветер, зашелестела пожелтевшая трава, где-то об стену дома застучала ставня, что держалась всего на одной петле, привлекши внимание Меган. У дома было два или три этажа – с улицы было не разобрать, так как под очень высокой крышей мог располагаться как массивный чердак (дай Бог без чернокожих изувеченных рабов), чьи маленькие окна выглядывали над высокими рамами окон второго этажа, так и третий этаж с невысокими потолками и небольшими комнатами, построенными, скорее всего, для прислуги. Окна первого и второго этажей местами были разбиты, но увидеть, что в них не представлялось возможным: внутри было темно, а подойти ближе не позволяли густые заросли кустарников. Над широкими двойными дверями, выполненными в виде арки, располагалось два небольших окна с ромбовидными решетками на них. Некогда светлая краска на облицовке дома осыпалась, оголяя каменный скелет старого особняка, черепица на крыше потрескалась и кое-где уже отпала.

Дом умирал. В нем давно уже не теплилась жизнь. И тем не менее, он не хотел умирать в одиночестве.

Меган ступила на каменное крыльцо, усыпанное листьями, и ее ноги обдул ветер. Странно, но ветер дул со стороны массивный дверей.

– Ты еще дышишь? – ехидно спросила Меган и потянула на себя ручку двери.

Запах затхлости ударил в нос, но уже знакомого Меган запаха смерти – его запаха – она не почувствовала. Это и обрадовало ее, и разочаровало. Она вошла вовнутрь.

Перед ней открылась большая, пустая, пыльная площадка с лестницей, ведущей наверх. Влево и вправо вели коридоры, с изучения которых Меган и решила приступить. Слева располагалась столовая, в которой уже давно никто не собирался. Большой стол был покрыт таким толстым слоем пыли, что, если бы на нем лежали вилки или ложки, их, пожалуй, было бы не разглядеть. В этой комнате, как ни странно, стекла в окнах были целы, но из других комнат, в которых оконные рамы пустовали, сюда все же принесло сухие листья. И не за один год.


Меган уже выходила из этой комнаты, когда увидела у стенки мертвое животное: то ли енота, то ли небольшую собаку – уже было не разобрать. Трупик высох и превратился в мумию, а о том, что это был зверек, напоминали только торчащие из-под шерсти на тонких лапах когти и оскалившиеся на морде желтые зубы. Меган решила, что несчастное животное, возможно, болело или было ранено, забралось в дом много лет назад и тихо умерло. Но потом Меган вспомнила, что все хоть и выглядело до невозможности реальным, все же происходило лишь в ее голове. И зверек этот, выходит, издох в ее сознании.

– Когда это уже прекратится, – пробормотала она себе под нос, понимая, как устала от постоянного и уже неконтролируемого осмысления того, что с ней происходит.

Она прошла в коридор, что был напротив. Гостиная с камином, книжным шкафом, двумя небольшими столиками, диваном и многочисленными стульями искусной работы. Только все портил вид ужасного запустения и заброшенности: ободранные стены, грязь и листья на вздувшемся полу, дыры в потолке, обнажающие старые деревянные перекрытия; полки в книжном шкафу и серванте, что стоял рядом, долгое время впитывающие в себя влагу, проникающую в дом в сырую погоду, набухли и деформировались настолько, что книжки и посуда, стоявшие на них, упали, став частью инсталляции тотального разрушения.

Меган подошла ближе к одному из трех высоких окон в гостиной, на две трети лишенному стекла, и выглянула в него. Она не знала, как жутко ее собственная фигура выглядит со стороны: посмотри кто в этот момент, стоя около ворот, в сторону этого мрачного особняка, от страха задрожал бы всем телом: готический, заброшенный дом, в разбитом окне которого стоит фигура женщины, смотрящая вдаль, словно призрак, охраняющий свои кошмарные владения. Свои кошмары.

– Кошмары, – шепнула Меган, еще раз окинув взглядом старую гостиную, – этот дом – это мои кошмары. Не один кошмар, а все сразу, их начало, их колыбель…

Над головой у Меган послышались шаги: ровные и четкие. Кто-то прошел по комнате, что была над ней, от окна, по всей видимости, к двери. Меган подошла к камину, в котором уже давно не было огня, взяла тяжелый серебряный подсвечник для трех свечей, что стоял на нем, смахнула с него паутину и пыль и направилась к лестнице. Бежать ей было некуда, да и Николас ее не спасет: он сейчас не спит, а сидит на работе, смотрит в монитор компьютера, медленно попивая кофе из автомата и мысленно выбирая имя дочери, ведь этим вечером ими было решено принять окончательное решение по этому поводу. Меган понимала, что против демона с подсвечником она не пойдет, но вот очередную «декорацию», им подосланную, остановить этой занятной и тяжелой вещицей можно. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она подумала, что было бы неплохо проснуться в этот момент, держа серебряный подсвечник в руке: он бы неплохо смотрелся в доме Николаса, когда они туда переедут…

Но это потом. А сейчас она шла по скрипучим старым ступеням, оставляя следы на слое пыли, что покрывала каждый сантиметр как ступеней, так и перил, а это значило, что до Меган здесь никто уже очень давно не проходил. Однако на втором этаже кто-то был, и в этом у нее сомнений не было.

Поднявшись, Меган оказалась в центре узкого, длинного коридора, с каждой стороны которого были расположены двери комнат. В коридоре был полумрак, ведь окон было всего два: в торцах дома с каждой стороны. Меган свернула влево и на мгновение пожалела о том, что ее подсвечник служит ей только оружием для защиты, а не выполняет свою прямую функцию: от хотя бы пары зажженных свечей она бы сейчас не отказалась.

Она медленно передвигалась по коридору, прислушиваясь к каждой двери, и обратила внимание, что почти во всех замочных скважинах торчат ключи. От одной двери вдруг повеяло теплом, почти так же, как это было в том страшном сне в подземелье замка Елизаветы Батори. Только на этот раз тепло было куда сильнее, и оно словно тянуло Меган к себе. Она уже хотела открыть дверь, когда решила сперва вытащить ключ, опасаясь, чтобы ее не закрыли, пока она будет внутри.

Уже выйдя из этой комнаты и закрыв ее на ключ, она спрятала его в карман брюк. Тепло все еще шло от двери. Дверь напротив показалась Меган знакомой, к тому же она отличалась от остальных по стилистике: она была состарена, но явно принадлежала ни к этой эпохе. Это была дверь, ведущая в ее комнату. Ключа с замочной скважине не было, потому что не было самой скважины: Меган долгое время жила одна, и ей не за чем было ставить замки в межкомнатных дверях. Поэтому она просто открыла дверь.

Да, определенно, это была ее комната, но выглядела она так, словно в ней не жили… сколько лет этому дому? Триста? Четыреста? Полвека? Потемневшие стены, с которых местами обсыпалась штукатурка, грязь на полу, с потолка свисали гирлянды из толстой паутины, занавеска на окне превратилась в дряхлую грязную тряпку, которая едва держалась на карнизе. Меган подошла к окну, но сквозь грязное, мутное стекло было совсем невозможно что-то увидеть. Неприятнее всего было смотреть на свою постель: грязь, пятна, рваные дыры в одеяле.

Меган поняла, для чего в этом доме находится эта комната: он приготовил ее для нее самой, ведь он уверен, что Меган уже отсюда никуда не денется. Но надо всего лишь проснуться…

И ведь никто не позвонит, потому что привыкли без особо веского повода не беспокоить Меган, которая всегда так ценит уединение и личное пространство.

– Теперь с личным пространство проблем не будет, – иронично сказала она сама себе. Но лишь в шутку. Она не собиралась здесь оставаться. – А что тут у нас?

Под кроватью что-то лежало, что-то из реального мира: без пыли и серости. Это был ее красный блокнот, который ей когда-то подарила Люси, и он был слишком яркий, чтобы быть ненастоящим. Меган пролистала его: да, это были ее записи. Не оставлять же его здесь! Для чего-то он оказался в этой комнате. Все в жизни имеет смысл.

Меган вышла в коридор, бросила короткий взгляд на дверь, от которой шло тепло, направилась дальше. Комнаты пустовали и были похожи на гостиную, что располагалась на первом этаже, но уступали ей в размерах. В противоположном крыле Меган попала в небольшую комнату, которая наверняка служила кабинетом: несколько книжных шкафов, пара некогда удобных кресел, наверняка кожаных (надеюсь, это не дело рук Ильзы? – промелькнула мысль), массивный стол и высокий стул на своем месте. Меган подошла к столу ближе: ее заинтересовали разбросанные листы бумаги и чернила, стоявшие рядом. Что-то ей подсказывало, что именно здесь и были написаны все те письма, которые она получала. Хотелось сжечь это место, но была вероятность и самой сгореть здесь заживо. К тому же спичек у нее с собой не было. Меган обошла стол и встала за стулом, на котором сидел тот, кто писал это, несмотря на толстый слой пыли на нем. Она не ошиблась: возле чернильницы лежало еще несколько заклеенных листов, на которых значилось одно единственное имя – ее имя. Она решила, что эти послания навсегда останутся непрочитанными.

Она отодвинула тяжелый стул, оставив бороздки в пыли от его ножек, села за стол, смахнула рукой пыль, насколько у нее это вышло, положила красный блокнот и открыла его. В блокноте был небольшой отдел для хранения ручки или карандаша, и Меган когда-то положила туда механический карандаш. От последней записи она отступила одну страницу и решила написать все, что здесь увидела и что с ней здесь произошло. Хотя на самом деле еще ничего и не случилось… за ней просто наблюдали. Любовались, если позволите, предвкушая момент полного овладения ею.

Но сейчас она должна была написать… Это было необъяснимое чувство: в один момент она ничего не ощущала, но через мгновение в голове родилось явное осознание того, что ей нужно писать. Так ли приходит вдохновение? Или здесь было что-то большее? Что-то, что подтолкнуло ее, отбросив всякий страх, войти в этот умирающий дом, изучать его разлагающиеся «внутренности», покрытые вековой пылью, что-то заставило ее войти в «теплую» комнату и, выходя из нее, положить ключ в карман (описывая подробно эти события, Меган проверила наличие ключа в кармане). Что? Или кто?

«…

…Эта комната, – писала Меган, – этот кабинет… Я бы не отказалась увидеть его в дни, когда он жил, когда здесь читались книги, изучались документы, подписывались важные бумаги, а по вечерам из глубоких бокалов распивалось элитное выдержанное вино. Но я ведь не люблю вино? Здесь это неважно. Атмосфера, которая наверняка здесь царила раньше, способствовала тому, чтобы восхищаться изысканным видом наполненных хрустальных бокалов. В этом кабинете я даже мыслю иначе, словно я погрузилась в прошлое, стала одной из тех, кто любил здесь собираться. Или кабинет принадлежал одиночке, такому, как я? О, это было бы прекрасно. Если это так, то тот человек был здесь счастлив. Тогда не было бокалов, был один бокал, и он всегда был наполнен. Сколько мыслей родилось в этой комнате, сколько открытий в познании себя свершилось под лучами солнца, которое когда-то светило в это огромное окно? А сейчас здесь я.

Вполне вероятно, что этот дом существует на самом деле, быть может, в нем любят собираться бездомные, наркоманы или любители готической старины. Но они не чувствуют того, что чувствую я. Я бы не рекомендовала им бывать здесь. Да, здесь живут призраки. И я это знаю. Здесь обитают те, кого он «забрал». И теперь здесь приготовлена комната для меня. Если я проиграю и останусь здесь, в мою комнату в этом доме лучше никому не входить. Я слишком ценю уединение, чтобы становиться добрым приведением»

Меган нарисовала смайлик, улыбнулась, а затем, прислушавшись, посмотрела на дверь кабинета.

«Я что-то слышу за дверью это кабинета, – продолжила она писать. – Шаги? Может быть, но не уверена. Я слышу какой-то цокот… Когти? Ну, что ж, у меня есть подсвечник… и я им воспользуюсь. Но, если серьезно, пожалуйста, разбудите меня. Я пишу правой рукой, а левая в это время безостановочно ее щипает. Страшно ли мне? Мне было бы не страшно, если бы в этот пыльный и грязный стол не упирался мой живот, в котором…

Ключ я кладу в блокнот туда, где должен лежать карандаш. Он важнее карандаша.

Я не останусь здесь. Нет, я не достанусь ему. И уже тем более он не получит ее…»



Блокнот Меган затолкала в брюки за спиной, прикрыв его своей длинной клетчатой рубашкой, механический карандаш – в карман, где еще недавно лежал ключ. Она взяла подсвечник и подошла к двери.

Сперва она решила, что в коридоре никого не было, но затем всмотрелась вдаль и увидела у окна, того самого, которое располагалось в торце дома, человеческую фигуру, рядом с которой, кажется, сидела собака. Было темно, поэтому ничего, кроме их очертаний, Меган не могла разобрать.

– Это ты, или снова прислал кого-то выполнять всю грязную работу? – наглым голосом спросила Меган, все же понимая, что у нее трясутся лодыжки. Коридор стал наполнятся уже знакомой ей вонью.

– Это всегда был я, дорогая, – Меган показался этот голос знакомым. – Я знал, что ты оценишь мой кабинет. Да, я тоже люблю бывать там. Видишь дверь напротив него? Открой ее. Смелее, там сюрприз для тебя.

– С чего мне верить тебе? – Меган посмотрела на дверцу, что была напротив двери кабинета. Ключ был в замочной скважине.

– Ни с чего… И все же я не обманываю.

Меган повернула ручку, дверь со скрипом открылась и Меган увидела комнату, чем-то напоминающую ее собственную спальню, однако эта больше подверглась процессу разрушения временем: и на стенах, и в потолке, и в полу были большие дыры, из которых торчали гнилые доски, поросшие паутиной. На высокой кровати лежало толстое одеяло, сплошь усеянное дырами и коричневыми пятнами. В воздухе стоял запах сырости и плесени. Но все это не имело никакого значения, важно было лишь одно: на кровати, лицом к грязному окну, сидела маленькая девочка.

– Тебе ее уже не спасти, – послышался голос из коридора, и часть сознания Меган автоматически переключилась на новое задание: найти в картотеке памяти файлы, в которых хранилась запись о том, кому именно принадлежал этот голос. – Я забрал ее так же, как заберу и тебя.

– Анна? – с опаской спросила Меган. – Это ты?

Девочка медленно повернулась. Ее лицо было бледным, а глаза безжизненными. Она была живой, но не жила. Меган подошла ближе: на девочке была надета детская пижама, голые бледные ножки, на которых даже не было носков, свисали с кровати, не доставая до грязного пола.

– Оставайся со мной, Меган, – сказала она.

– Но я не могу. Мне так жаль, Анна… Мне очень жаль.