Все реки петляют

Дальше приключений не было. Ветер свежий, море неспокойное — как раз те условия, при которых наша шхуна заметно отстаёт от папиного флейта, которому пришлось убавить парусов — не хотел отец выпускать из виду кораблик, на котором собрались все его дочки. Нас здорово качало. Сопровождающие лежали с зелёными лицами и ничего не просили. Даже компот из ананасов им не пошёл.

Дежурившие пары стражников выбирались время от времени на палубу, где немного приходили в себя, освобождая желудки за борт… непонятно, от чего они их освобождали, потому что к еде не притрагивались. Случалось, не угадывали с бортом и получали исторгнутое обратно, если оказывались лицом к ветру. Обычно попадало на бороды. То есть "смотрящие" как-то долг свой исполняли, неся постоянные вахты, однако склонности к общению не проявляли. Особенно это окрепло после сшибки в гирле Белого моря — нас сочли душегубами, что недалеко от истины.

Команда же не страдала — или потому, что молодые все, или привыкли. У самой малоопытной — Рисовальщицы — похоже, очень совершенный вестибулярный аппарат. Её как раз подтягивали по тригонометрии, до которой она в школе не добралась. А ещё мы шили себе из белька куртки с капюшонами. Длинные — до середины бёдер, чтобы попу прикрывали, но ногам не мешали. Опыт скорняжных работ сохранился с той памятной зимы, когда вся Англия страдала от морозов. Да и мы не модели на выставку готовили, а защитную амуницию.

Интуиция подсказывала, что лучше бы была одежда из бобровых шкурок, однако их мы с Софи на ярмарке не встретили. Да и не искали специально. Но и этот мех вполне успешно отталкивал воду и неплохо удерживал тепло. Тем более, что наверху вахтенные находились под защитой стен рубки. Почему не крыши? Так её бы грота-гиком снесло. Она ведь не пригнётся, как голова рулевого. А низко делать нельзя — через фальшборт не видно.

После поспешной переделки нашей шхуны в Порт-Рояле девочки не переставали оплакивать передний артиллерийский кокпит, где и умывальник висел над шпигатом одного борта. А рядом с шпигатом другого борта стояло ведро воды, чтобы смыть после себя. Хотя борт для интимного общения с окружающей средой выбирался в зависимости от направления ветра. И воду сюда не захлёстывало благодаря брезенту, который укрывал пушку.

У нас при полной загрузке расстояние от глади моря до палубы чуть более полутора метров, поэтому задача удаления нечистот нетривиальна. В общем, приходится по-старинке выносить ночные вазы. Как-то оно в качку… ну, вы меня поняли. Я вообще сторонник нахождения всех членов экипажа во внутренних помещениях, потому что наверху слишком много опасностей.

Несмотря на волну, добежали мы до пункта назначения быстро — за три недели. Отец уже в Северном море отвернул вправо, подняв сигнал "Следую своим курсом". Ему в Амстердам. А мы двинулись дальше на юг и прибыли в Антверпен. Лоцман, широкий эстуарий реки Шельды, который называется Базепют. То есть в точности как у нас — река и промытый ею залив называются всяк по-своему. Качка закончилась, и наши сопровождающие вернулись к жизни.

— Не пойду с вами обратно, — заявил старший группы обеспечения. — Сушей вернусь. Все кишки из меня выболтала ваша проклятая шхуна.

Так он мне на обратном пути и даром не нужен. Мы вообще в один конец договаривались.

Что удивительно — нас здесь уже ждали. То есть мешки перенесли в подготовленный склад, а плату за перевоз отмусолили сполна, как и было заранее условлено. Искать фрахта мы даже не собирались — по-быстрому закупились товарами по приготовленному отцом списку и помчались прямиком в Ипсвич. До него отсюда где-то сутки хода всего. Но потратить их пришлось на выход в открытое море под руководством того же лоцмана. Мужика неторопливого и обстоятельного, высокой скорости при движении по фарватеру не одобряющего. Южную оконечность Северного моря мы пересекли под всеми парусами при средней скорости двенадцать узлов. Дожидаясь ночи медленно проползли вверх по Оруэллу до знакомого места — точки, где "работает" Джереми. Его дом отсюда неподалеку на окраине нашего городка. Поскольку мы лично знакомы, единственной задержкой стало ожидание, пока контрабандист запряжёт лошадь в повозку. А номенклатура доставленных по папиному перечню товаров его более, чем устроила.

В этой ситуации нас интересовала не выручка от противозаконной операции, а добрые отношения с человеком, способным быстро и негласно подогнать целый обоз. В конце лета Гиппинг обмелел — при нашей осадке туда соваться рискованно, поэтому до дома добрались посуху. А на шхуне остались только Рисовальщица, которой почему-то не очень хотелось домой, и Кэти с Консуэллой, матушка которых нынче не в поместье, а в городе Амстердаме.

Скажете слабая команда? Сёстры Корн, между прочим, дважды не в качестве пассажиров пересекли Атлантику и принимали участие в трёх морских сражениях. А Рисовальщица просто широка в кости — крепкая девушка. Только физического труда не любит, как и грязной работы. Не так, чтобы уходила в отказ, но уклоняется по-возможности. Да и задача у девочек несложная — спуститься по Оруэллу до места, где в него впадает эстуарий соседней реки Стор. И в этом самом Сторе встать на якорь у северного берега. Да и подождать весточки. Места там немноголюдные, а мимо Гарвича они пройдут ещё в темноте. Младшенькая-то вполне нормальный штурман, хоть и малявка. А Консуэллка не только с котлами и поварёшками ладит — за матроса действует уверенно.





* * *


Школа продолжала работать — нынче мамки здешние ребятишек сами привели, потому что новый пастор воды не мутил и лишними глупостями головы прихожан не забивал. Так что, может быть, моя паранойя и могла бы, наконец, приутихнуть.

"Лишняя предосторожность не помешает" — в ответ на эту мысль подумала Софи, и присела за заднюю парту в классе, где вёл урок Гарри Смит. Да, уже наступил сентябрь, и занятия начались.

Сначала новички запоминали буквы, из которых складывается слово "Том". Потом на арифметике прошли первые цифры, а на природоведении опытным путём убедились в том, что при нагревании тела расширяются — всё шло по разработанному мной и проверенному в течение многих лет учебному плану. Мы заторопились к затону с вышкой — там сейчас самое важное для нас — лодки.

Две штуки оказались полностью готовыми — двенадцатиметровой длины плоскодонки с гребными колёсами сзади. Остроносая и тупоносая. При ширине корпуса в семь футов, то есть два метра и десять сантиметров, они до смешного мелко сидели в воде, чуточку приопустив корму. Такое впечатление, будто мои Эдисоны перебдели в вопросе лёгкости конструкции.

Третья лодка, на которой испытывали водомёт, тоже приведена во вполне приличное состояние — устав бороться с разрушением прохода вала через борт из сухого пространства в воду, парни поступили грубо и не по-европейски. Вал, приводящий в действие крыльчатки обоих центробежных насосов закрепили в "мокром" пространстве, а вращение на него передали через шестерню сверху. То есть ведущая шестерня оказалась на две трети над водой вместе со своей осью. Нагородили, в общем.

Ума не приложу, долго ли такое сооружение прослужит, но пока оно бегает, не протекает и не ломается. Довели до ума мотор с трёхдюймовым поршнем — он получился компактным и неожиданно мощным, потому, наверное, что "полюбил" более высокие обороты, чем его шестидюймовый предок. Хотя объём — всего триста пятьдесят кубиков. С вариатором, как я и думал, ничего путёвого не вышло, но попытки продолжаются.

Химики не порадовали меня успехами с полиэтиленом — он по-прежнему рыхлый. Зато показали прорезиненную верёвку. Она не намокает, но стала плохо завязываться. А развязываться совсем не желает. Вообще-то я не особенно вникал в здешние дела — время поджимало. Нам ведь нужно в Архангельск — зима не за горами.

— Гарри, Билл, — обратился я к самым авторитетным ребятам. — Пришло время перебираться в места, где наши умения будут востребованы настолько, что, потрудившись, мы окажемся состоятельными людьми с устойчивым положением в обществе.

— Туда, где по улицам ходят медведи? — улыбнулся Билл.

— Уже не ходят, — ответил я. — При батюшке ныне здравствующего царя это запретили. Так же, как всякое другое увеселение. Менестрелей тамошних и трубадуров бродячих прогнали отовсюду, а музыкальные инструменты поломали или сожгли, — при этих словах я почувствовал, как внутри нашего сознания вздрогнула Софочка. Она не то, чтобы страстная меломанка, но струны гитары иногда пощипывает и под нос мурлычет.

— То есть медведи в Московии для потехи? — потребовал уточнения Билл.

— В города их приводили тамошние актёры — скоморохи. Не диких, конечно, а обученных танцам. Но сейчас этого ничего больше нет. Так что бояться медведей не стоит — они не дурные, чтобы соваться к людям, где их непременно убьют. На медведей, между прочим, охотятся.

— А что, сразу всем нужно уезжать? — поинтересовался младший Смит.

— Нет, поэтапно переберёмся. Вам с Биллом школу беречь и учебный процесс обеспечивать. Брату твоему старшему тоже здесь быть при отце и за гвоздильным производством присматривать. А средний уже, считай, вылетел из родительского гнезда. Аптекаря я бы тоже пока тут оставил — где он ещё найдёт такую лабораторию и доступ к книгам, если не под крылышком у сэра Исаака? А вот Майкла Коллинза очень хочу пригласить в Архангельск прямо сейчас, первым же рейсом.

Мы поочерёдно перебрали по именам наших старших, тех что от основания школы за партой или наковальней — ещё двух парней решили позвать. И двоих не самых старших. Вообще-то не так уж много кадров успел я наковать. До уровня мастера околовсяческих наук человек пятнадцать доросло, но у многих здесь начаты работы, бросать которые, не окончив — как-то не по-нашему, не по-бразильски. А эти юноши свои замыслы уже осуществили — фонарь Ратьера для ночных перемаргиваний морзянкой, компас масляный, прожектор керосиновый с отражателем — не только разработаны и изготовлены в образцах, но и наделаны в некотором количестве для практического применения. Даже с применением нашлифованных дядей Эдиком линз собраны новые экземпляры артиллерийского дальномера, где снова реализован принцип совмещения изображений посредством зеркал. И угломер использован конструкции Ивана… не его одного, потому что элементы коллективного творчества в среде школяров расцвели махровым цветом. Оно обычно, если кучей навалиться, куда быстрее получается, да и веселее… пока не взыграли в ком-нибудь амбиции.

Отвлёкся. Так вот, в этой немудрёной оптике имеются перекрестья из тонких чёрточек, как в оптическом прицеле — по ним точнее выходит совмещение изображений. Сам-то я не додумался бы до такого — ребята без моих подсказок сообразили. Впереди теодолит и нивелир, но это уже не здесь, а на новом месте. Ну и анероид сделали со стрелкой, да откалибровали по ртутному барометру. Сам-то ртутный барометр у нас давно. Аптекарь его сделал почти сразу, как научился выдувать стеклянные трубки. Вещь тривиальная, вот и не упоминал о нём — не к слову было.





* * *


— Профессор! — отозвал меня Гарри в химический сарай и подвёл к наковаленке. Добыл из кармана бумажный пакетик и осторожно высыпал из него буквально несколько крупинок. — Только не пугайся, — предупредил он, и стукнул молотком. Ох и грохнуло!


— Аптекарь нахимичил? — спросил я почти не сомневаясь в ответе.

— Не так, чтобы совсем уж сам. То есть сэр Исаак продолжает испытывать разные способы получения золота из всякого там разного, давая нашему товарищу поручения провести тот или иной опыт. Аптекарь не говорит ему, что это невозможно, а просто проводит эксперименты и потом изучает результаты. Все формулы, какие ты подсказала, он уже проверил и реакции провёл. Но тут же всё время что-то новое. А алхимики всерьёз подозревают, что золото должно получаться или из ртути, из-за её блеска, или из свинца из-за его плотности.

Ртуть удалось растворить в азотной кислоте. А то, что получилось, Аптекарь перегонял вместе со спиртом. И вот у него такое выделилось.

— А на удар он всё "такое" проверяет? — удивился я.

— Ты же сама предупреждала, что может получиться нитроглицерин, от которого добра не жди. Поэтому всё твёрдое или жидкое обязательно проходит через наковальню. Крошечка, или капелька. Но нитроглицерина не получилось. Ну и, конечно, трезвонить о таком веществе мы не стали.

— Вы просто молодцы, — с полным удовольствием заключил я. Дело в том, что способ получения гремучей ртути мне никогда не был известен, но то, что синтезировал Аптекарь — несомненно она. И для чего её используют мне прекрасно известно. У нас будут капсюли. Это великолепно — электроподжиг в револьверах нередко даёт осечки. Хорошо, что в боевой обстановке мы их применили всего один раз, да и то из двадцати четырёх выстрелов удачно прошли только девятнадцать. Примерно такой же результат фиксируется и при ежемесячном "отстреле" — мы регулярно проверяем оружие, чистим его и перезаряжаем.

— Мастеру-бомбардиру докладывали? — спросил я на всякий случай.

— Побоялись без тебя, — ничуть не смутился Гарри. — Да он и занят был. Французскую двенадцатифунтовку прошлифовывал и казённую часть ей обтачивал. Что-то у него опять в голове шевелится. Он то нарисовать пытается, то на пальцах изобразить. Пойдем, я тебе макет покажу. А то у него в металле понятней выходит, чем на бумаге или словами передать.

Посмотрели мы на макет — не очень понятно, что из этого получится, потому что в роли поршня откатника используется сам ствол, но масло он вталкивает сам в себя. То есть, в собственный канал, по которому вперёд проталкивается дно зарядной каморы. А кто после этого будет накатывать ствол вперёд? Чересчур мудрёно. И Леонардо наш задумчив. Ладно. Тут главное не спугнуть. Да, ребята у нас очень разные и тараканы в каждой голове свои.

Зато теперь окончательно понятно, что делать.





* * *


Выбранные нами для переезда в Россию в этом году парни с родителями договорились без особых проблем. И без того уже много лет в школе пропадают целыми днями, а порой и неделями. Да и возраст у них по нынешним временам вполне подходящий для начала самостоятельной жизни — в семнадцатом веке дети простолюдинов взрослеют быстро. Сами же ребята привыкли доверять Софочке. Груз для Архангельска был отчасти собран заранее, отчасти мы добавили кое-что и уже стали грузить в лодки — а входило в них двадцать семь тонн — как в поместье прибыли папа с мамой. Верхом прискакали с "точки", которую "держит" всё тот же Джереми. Им нужно было срочно пошептаться с Бетти, нашей домоправительницей.

К разговору призвали и Софочку с Мэри. Поначалу был заслушан финансовый отчёт по записям в толстой книге, которую для неграмотных отца — дворецкого Джона — и матери — домоправительницы Бетти — вёл их старший сын Ник. Оказалось, что доходы с поместья устойчивы, а выручка от продажи гвоздей с лихвой перекрывает расходы на содержание школы. Образуются некоторые накопления. Ничего нового в этом не было. Не овёс же для кобылы интересовал родителей! Дальше разговор зашёл о том, когда передать права на дом и земли следующему в очереди на наследство папиному брату дяде Эдуарду.

— Рановато решать, — рассудила Софочка. — Сейчас как-то поутихли страсти вокруг его католического величества, то есть обстоятельства нас не торопят. С другой стороны, непонятно как будут обстоять дела на Ямайке. Ведь гасиенду могут посчитать приданым католички. Как на это посмотрят — ума не приложу. Она теперь весьма ценное имущество, потому что дела на ней хорошо налажены и приносят устойчивый доход. От Спаниш-Тауна рукой подать — обязательно кому-нибудь приглянется. Формально, она принадлежит протестанту, но до Ямайки от Лондона очень далеко, а право сильного всё ещё никто не отменял.

— Не знаю, сработает ли это во второй раз, — развёл руками отец. — Дело в том, что дедушкины рабы не совсем рабы. То есть совсем не рабы, а наоборот. Они получили свободу ещё при захвате Ямайки нами, англичанами. И ушли в леса — там ведь не так-то трудно прокормиться. Но некоторых устраивает лёгкий труд на свежем воздухе вместо того, чтобы прятаться от солдат, которых посылают для их поимки и возвращения на плантации. Кое-кто из дедушкиных отпущенников вернулся на насиженное место к покинутым хижинам и огородам.

Чтобы хозяйство не простаивало, сеньор Родригес стал нанимать некоторых и, поскольку брошенное хозяйство новых хозяев земли не интересовало, так и остался жить на старом месте. Бумаги, подтверждающие его права на гасиенду он сохранил, да и в архивах, частично уцелевших в разграбленной столице, остались нужные записи. Документацию тогда вели спустя рукава, вот и усидел он без особых трудностей. Продолжалось это лет пятнадцать. Бывшие рабы понемногу сходились под его крыло. Те, кому хотелось спокойной жизни. Новые рождались. И все в случае чего, если солдаты хватали их, подозревая, что они беглые, утверждали, что принадлежат твоему дедушке. Естественно, их возвращали хозяину, то есть приводили домой. Бывало, и накостылять успевали, но портить чужое имущество опасались, поэтому обходилось без членовредительства. А в это время основная масса отпущенных жила в необжитых местах и сопротивлялась англичанам. Да, давали колонизаторам вооружённый отпор. Даже название для таких придумали отдельное — маруны. Их до сих пор много на острове. Так вот дедушкины работники иногда уходят к этим самым марунам. А иногда и возвращаются.

Для тех, кто прижился, гасиенда — дом родной. Вот поэтому они и взялись за мачете, когда я со своим отрядом пришёл отбирать имущество у испанца.

— А эти маруны. Их много? — потребовала уточнения Софи.

— Кто же считал? В разы больше, чем белых.

— Но ведь среди рабов и белые встречаются, — припомнила Мэри.

— После огораживания, когда пахарей здесь, в Англии, согнали с земли, многие продавались целыми семьями. Лишь бы добраться до мест, где есть работа и пища. Кого-то в северные колонии привезли, кого-то на острова Карибского моря. Одни освободились со временем, а другие так и остались в рабстве. Да и каторжники на плантации попадали.

— А эти… страшненькие?.. — продолжила любопытствовать Мэри.

— Дети негров и индейцев. Их очень мало, потому что с индейцами ещё испанцы расправились.

— Раритет, — добрался я до речевого аппарата призадумавшейся реципиентки. — На лицо ужасные, добрые внутри.

— Марунов много. Они сопротивляются англичанам. Осталось их организовать и вооружить. И добиться перехода под их контроль окрестностей Спаниш-Тауна. Столица сейчас всё равно в Порт-Рояле.

Отец с матерью переглянулись и ничего не ответили. Видимо, были не готовы к подобному повороту.





* * *


Флейт, конечно, вернулся в открытое море, откуда придёт завтра. Однако больше груза взять не может, потому что купчина, привёзший пеньку, и товар свой успел продать, и нового закупить опять полный трюм. Зато большое судно примет на палубу обе наших двенадцатиметровых колёсных моторки. А маленькую водомётную мы и на шхуне перевезём. До этого я думал разобрать большие лодки для перевозки через море, а тут можно обойтись без лишней канители.

Наверняка не скажу, но сильно подозреваю, что отец нарочно так подстроил, чтобы кровиночек своих подстраховать, ведь намерения наши он знал, да и Софи ему из Антверпена отписывала. И, разумеется, мама тоже ознакомилась с содержанием письма от дочурки.

Дальше всё было не просто, а очень просто — негромко ворча моторами, но отчётливо баламутя воду колёсами, две длинных лодки и одна не очень длинная выбрались в Оруэлл. В густых сумерках обменялись морзянкой с идущим навстречу флейтом, на который папа с мамой и поднялись. А лодки бодро направились мимо засыпающего Гарвича в Стор, где по ответу на наше моргание, легко отыскали шхуну. А потом мы перекладывали почти тридцать тонн груза с лодок в трюм. Это в четырнадцать пар рук из которых пять — девичьи. Короче, ручку лебедки накрутились до одури и вообще упахались в хлам. Зато рассвет встретили уже в море, следуя за "Агатой", с которой без труда уравняли скорости.





* * *