Все было не так

Позже, на собрании, директор не стал говорить о новой политике нулевой терпимости к насилию. Или о гражданских исках, поданных против школы. Он сосредоточился на единственном позитивном, что смог найти.

Он сказал, что, к удивлению школьного совета, в старшую школу вернулись все бывшие девятиклассники, десятиклассники и одиннадцатиклассники, а наш новый девятый класс стал самым большим в истории школы. Он сказал, мы все вернулись в нашу школу. Он сказал, мы не позволим победить страху или ненависти. Он сказал, это – наш дом.

Но вот о чем он умолчал: вернулись почти все ученики.

Все, кроме одного.





Я провожу много времени в Интернете, читая про убийство. Это нечто вроде хобби. Или привычки.

Началось все через месяц после стрельбы, в одну из тех ночей, когда сама мысль о сне в темной комнате пугала так, что ее невозможно было измерить. Я прошла по коридору в гостиную и впервые за несколько недель включила компьютер. Мама старалась держать меня подальше от СМИ, но я слышала то одно, то другое от остальных выживших. И хотела знать, что говорят о Саре.

Одна ссылка вела к другой, третьей, четвертой. После каждой статьи или поста в блоге я нервничала все больше, все больше паниковала. Сердце колотилось, глаза щипало от слез. Но я не могла остановиться. Понимала, что надо. Понимала, что ни к чему хорошему это не приведет. Но это было круговоротом, из которого я не могла выбраться.

В итоге я оказалась на форуме о стрельбе, где писали, что это был заговор. Десятки комментаторов пытались продемонстрировать «доказательства» того, что ничего не было. Что это правительство пыталось нас разыграть, чтобы забрать у всех оружие. И все выбегающие из здания подростки – включая меня – были обычными актерами катастроф. «Конечно, это бутафория, – сказал один из комментаторов. – Руководствуйся разумом, Америка».

…конечно…

…разумом…

В шесть утра мама застала меня у монитора плачущую, с красными глазами.

– Ли, что ты делаешь? – спросила она.

– Как они могут такое говорить? – спросила я ее, чувствуя спазм в горле. – Они говорят, этого не было. Как они могут так говорить, мам? Зачем они это говорят?

– Ох, Ли, детка…

– Зачем они так говорят?!

Я толкнула стол сильнее, чем хотела, и монитор поехал, с грохотом врезался в стену. Я начала паниковать и задыхаться от слез.

В тот день мама не пошла на работу и позвонила моему психотерапевту. Мы решили увеличить дозу лекарств и количество часов терапии. Еще мама установила лимит на использование Интернета и разрешила мне пользоваться телефоном только тогда, когда я оказывалась вне дома без нее, хотя иногда я выбиралась тайком, пока она работала или поздно возвращалась. Я чувствовала себя жалкой, но идея была навязчивой, а я знала, как очищать историю поиска.

Если вы задаетесь вопросом, где все это время был мой папа, значит, у нас есть что-то общее. Его никогда не было в моей жизни. Моя мама забеременела, когда была подростком, а отцу было слегка за двадцать. Он сбежал до моего рождения, и за это время я получала от него только чеки на алименты, назначенные судом. После стрельбы я думала, он появится на пороге нашего дома. Считала, новость о том, что его дочь стала частью чего-то настолько ужасного, пробудит в нем отцовский инстинкт. Но этого не произошло.

Маме всегда приходилось играть роль двух родителей. Иногда я гадала, не испытывает ли она двойную боль за произошедшее со мной. Мне кажется, я больше злилась на него за то, что он не находился рядом с мамой, когда мне было совсем плохо, чем на его отсутствие с самого моего детства.

Хотя это больше не имело значения. Он погиб два года назад в автокатастрофе. Я знаю это, потому что в завещании он оставил нам с мамой немного денег. Кажется, какая-то его часть все же ощущала вину. И этого было достаточно, чтобы оплатить часть моего обучения в колледже.

В любом случае папа не был чем-то важным для меня. Его не было рядом. А мама была. Но как бы сильно она ни старалась тем утром, ей не удалось оградить меня от Интернета.

Прошло три года, и я до сих пор залезаю на страницы «Тамблера» и форумы, читаю посты о стрельбе, написанные людьми, которых там не было. Сейчас об этом уже почти перестали говорить. Это уже не новость. Но некоторые упорные блоггеры до сих пор практически ежедневно писали про нашу школу. Некоторые из них – настоящие зацикленные на преступлениях. Другие сформировали так называемый «фандом».

Может, «фандом» – сильно сказано, но я не преувеличиваю. Там есть мемы, фан-арты и – я не шучу – фанфики про убийство. Иногда под прицел попадают Сара или Майлс. Но в основном обсуждают стрелявшего.

Кстати, если вы ждете, в этом тексте я не буду упоминать его имени. О нем уже и так много сказано. И я не собираюсь добавлять еще.

Так вот, как бы я ни злилась и ни чувствовала отвращение, до сих пор тайком зависаю на нескольких форумах и сайтах и проверяю их как минимум пару раз в неделю. Чем тревожнее мне становится, тем больше времени я провожу онлайн. Естественно, в годовщину мне всегда тревожнее всего. Потому, вернувшись домой вечером после того, как столько времени провела в лесу в нашем тайном месте, я, как ни странно, направилась прямиком к компьютеру, хотя понимала, что нельзя.

Было поздно. Мама уже спала. А я точно не смогла бы заснуть тем вечером. Поэтому включила компьютер и зашла на один из самых активных форумов об убийстве в нашей школе.

Я ожидала увидеть привычную картину: дебаты о прежних теориях заговоров, обсуждения на тему, зачем стрелявший это сделал, такого рода вещи. Уже несколько лет не появлялось новостей о стрельбе, поэтому обсуждалось одно и то же, только новыми людьми.

Но в этот раз появилось кое-что новенькое.

На первом месте находился пост постоянного посетителя под ником VCHS_Obsessed. Он написал короткое сообщение: Привет, ребят, вы это видели? Ниже шла ссылка на статью. У меня внутри все сжалось, когда я прочитала заголовок: «Родители жертвы стрельбы в школе напишут вдохновляющую биографию дочери».

И в самом начале статьи фотография Сары. Там весь ее девятый класс, этот же снимок через два месяца после ее смерти напечатали в ежегоднике. Именно он до сих пор смотрит на главную улицу со знака напротив баптистской церкви округа Вирджил.

Из-за этой фотографии я после школы еду домой длинным путем. Потому что не могу смотреть, как моя лучшая подруга улыбается мне, ее рыжие волосы заплетены в две косички, отчего она кажется еще младше, а карие глаза горят так ярко и не подозревают, что скоро случится.

И, конечно же, дело в цепочке. Я достаточно часто видела эту фотографию, чтобы знать – ее маленький серебряный крестик на тонкой цепочке выделили с помощью программы. Он висел у нее на груди, прямо над воротом лавандовой футболки. Эта дурацкая цепочка. Она не надевала ее в день стрельбы. Знаменитая цепочка. Но люди считают эту фотографию доказательством. Они уверены, что знают, кем была Сара.

Но дело в том, что она надела эту цепочку для снимка с классом только из-за того, что бабушка подарила ее на день рождения, а мама посчитала, что было бы неплохо сфотографироваться в ней. Сара почти отказалась – по простой глупой причине, ей больше нравилось золото, чем серебро, – но в итоге решила порадовать бабушку.

Жаль, она ее не сняла. Если бы она ее не надела, то… Но я слишком легко позволяю себе сорваться с крючка.

Потому что она надела ее. И теперь все знают ее как Сару Макхейл, девушку с крестиком на шее. Все верят, что она была тем, кем не была. Что умерла во имя чего-то, но это не так. И винить надо не цепочку.

А меня.


Я прокрутила страницу с фотографией вниз, из живота к груди уже поднималась вина. Я не решилась сделать ничего, кроме как пробежаться глазами по статье. Руки тряслись, а взгляд никак не мог сосредоточиться на одной точке хотя бы на несколько секунд. Но основную суть я уловила.

Родители Сары собирались опубликовать ее биографию. Они нашли ее старый дневник и хотели использовать выдержки, как они сказали, «вдохновляющей истории отказа отречения от веры даже перед лицом смерти». Книгу продали на аукционе, издатель заплатил за нее шестизначную сумму. А Голливуд уже заинтересован в том, чтобы адаптировать ее для фильма.

«Ее забрали у нас три года назад, – писала Рут Макхейл. – Нам было сложно. Иногда нам с мужем казалось, что у нас не осталось сил жить. Но Господь не оставил нас. Вознес, когда мы больше всего в Нем нуждались. И я знаю, Он хочет, чтобы мы не дали угаснуть памяти о Саре. Убедились, что никто не забудет, какой храброй и преданной своей религии она была. Хотелось бы всем нам быть такими же сильными, как Сара».

Я несколько раз перечитала цитату, и с каждым разом мне становилось хуже. Во мне одновременно боролось сразу несколько чувств: злость, грусть, вина.

И страх.

Если это действительно происходит, если появится книга и, возможно, фильм, на нас снова обратят внимание. Убийство появится в новостях. Перескажут по-новому и повторят истории. Все, что в первый раз мир понял неправильно, снова вытолкнут на поверхность. Мало мне реальных воспоминаний того дня, так теперь меня будет преследовать и перекрученная версия.

И Келли будет только хуже.

Я едва успела добраться до ванной, как мой желудок сдался и вывернул съеденную по пути домой из леса картошку фри. Как глупо с моей стороны было думать, что можно спокойно купить фастфуд по пути, что эта годовщина станет первой без тошноты. Нет. Три из трех.

Я нажала на кнопку смыва и села на пол, прислонив голову к стене, начала медленно дышать. У нас маленький дом, тонкие стены, так что я не удивилась, когда в коридоре со скрипом открылась мамина дверь.

– Ли? – спросила она сонным голосом. – Детка, все хорошо?

До стрельбы она спала не так чутко, но после было достаточно незначительного шума, чтобы она проснулась, знака, что что-то не так. Иногда я была благодарна за это, например, когда мне снились кошмары и она будила меня. Но в целом я бы с радостью осталась одна, без гнетущих мыслей о том, что беспокою ее.

– Все нормально, – ответила я. – Я в порядке, мам. Можешь вернуться в кровать.

– Хорошо… Не засиживайся допоздна.

– Не буду. Спокойной ночи.

Дверь комнаты снова скрипнула, но я не слышала, чтобы она захлопнулась – значит, мама оставила ее приоткрытой. Она не будет спать, пока не услышит, что я легла.

Я вздохнула и поднялась. Пока чистила зубы, мой пустой живот крутило. Я прошла по коридору до комнаты и переоделась в самую уютную пижаму. Хотя это не имело значения. Эта ночь не будет спокойной.

Я уже чуть больше часа пялилась в потолок; мне пришло сообщение.

Не спишь?

Я быстро напечатала ответ.

А ты как думаешь?

Встретимся?

Слишком холодно. Но можешь позвонить.

Секунду спустя телефон зазвонил.

– Привет, – сказала я.

– Чем занимаешься? – пробормотал Майлс на другом конце провода.

– Ничем. А ты?

– Только что посмотрел на YouTube документальный фильм.

– Про что?

– Про обвал фондового рынка в 1929 году.

– Это… величайше депрессивно.

– Ого. Даже Денни не шутит так плохо.

– Эй.

Он усмехнулся, и этот звук согрел меня, как глоток горячего шоколада в холодный зимний вечер. Я перекатилась на бок и свернулась в клубок, подтянув колени к груди и прижав телефон к уху.

– Расскажи мне о нем.

– Ты… хочешь, чтобы я рассказал тебе о Великой депрессии?

– Да.

– А что именно?