Возможная жизнь

Все оказалось безнадежным. Мы поели, попили вина, вернулись на ферму и снова разворошили огонь. Оба выпили лишнего, три бутылки на двоих, я сразу полез к Лори с поцелуями, запустил под трусы пальцы, ласково потирал ее, и скоро ей стало невмоготу, и она опустилась передо мной на колени и расстегнула мою молнию, – я уже откинулся назад, прижавшись затылком к спинке дивана и сомкнув в отчаянии веки, – и почти сразу мы с ней оказались на белом ковре, она внизу, я сверху, и ее так и оставшиеся в ковбойских сапогах ноги обвили меня, и после немалых моих усилий, от которых меня прошибло потом – в свете пламени, в снежной ночи, – я почувствовал, как что-то накапливается в Лори: поначалу она пыталась сопротивляться, потом сдалась и кончила с жалобным криком, пронзившим меня насквозь.

Конечно, я не мог честно признаться себе, что понял смысл этого крика, и потому просто гладил Лори по волосам, целовал и отвел наверх, и мы вместе почистили зубы, пошатываясь, стукаясь друг о друга, смеясь, выбора у меня не оставалось – только обнять ее, поцеловать и взять снова, в своего рода надежде, что, пока мы остаемся пьяными и прижимаемся друг к другу, реальность существует всего лишь как вариант, один из многих.

Я не уверен, что между мной и Лори вообще произошел какой-то разрыв. Произнесли мы некие последние слова? Если и произнесли, я их не помню. Я провел на ферме неделю, а потом позвонил Рик Кёлер, сказал, что я нужен в Нью-Йорке, необходимо обсудить весеннее турне в поддержку пластинки. «Ты ее менеджер, дружок. Волоки сюда свою задницу». Уж не с Аниной ли это подачи, подумал я.

Утром перед моим отъездом мы с Лори говорили о том, долго ли меня не будет и чем в это время займется она. Лори думала позвать свою сестру, недавно закончившую Северо-Западный университет, пусть приедет, поживет на ферме. Я посоветовал ей не бросать работу в баре – не ради денег, их я переводил Лори регулярно, но чтобы не чувствовать себя одинокой. Она сказала, что постарается. Мы ухитрились как-то так повернуть тему, что мое исчезновение на неопределенный срок стало выглядеть естественным, словно я – какой-нибудь моряк торгового флота. Такова жизнь мужчины, работа есть работа – вот как мы себе это объясняли.

Я укладывал сумку помертвевшими руками. Лори стояла у двери спальни, молча наблюдая за мной. Обернувшись, я увидел на ее щеках дорожки от слез. И промолчал: ведь мы уже придумали некую спасительную фикцию, так зачем же ее разрушать?

Такси ожидало меня у ворот. Лори, так и не переодевшаяся, в одном халате, стояла рядом со старым автомобильным сиденьем на холодной веранде. Я обнял ее, пообещал позвонить, как только доберусь до Нью-Йорка.

– Конечно, – сказала она.

Я попытался изобразить веселость:

– Черт, холодрыга какая. Одевайся потеплее, милая. Береги себя. Пока. Я позвоню.

– До свидания, Джек.

Хрустя по гравию, я прошел через двор к машине, отравлявшей чистый воздух облачками выхлопов. Оглядываться не стал.

Водитель включил передачу, машина тронулась, и только тогда я обернулся, чтобы взглянуть на дом сквозь заднее стекло. Лори все еще была на террасе, но стояла теперь на коленях, прижавшись лбом к деревянным перилам.



В Нью-Йорке произошло много чего. Пока я и Бреккер возились со звуком, Аню фотографировали в Лорел-Каньоне. В художественном отделе решили обыграть тему первых поселенцев, поэтому на фотографии Аня сидела перед поддельным срубом – в очень короткой юбке, и, хоть колени ее были сдвинуты, не удавалось думать о чем-либо, кроме того, какие на ней трусы и есть ли они вообще. Самой ей снимок не понравился, и она закатила фирме скандал. В конце концов остановились на размытом погрудном снимке Ани на фоне фотографии сельского пейзажа. Выглядело это лучше, чем можно заключить по моему описанию. И хорошо сочеталось с названием пластинки, «Сумеешь взлететь», и набранным заглавными буквами именем «Аня Кинг». Общее настроение – да идите вы все. вот я такая! Нам всем понравилось, однако лейбл оставил за собой право использовать первую фотографию, ту, в юбочке, для рекламы.

Аня сделала эскиз задней сторонки обложки, тексты песен отпечатали на вкладыше. В феврале пришел сигнальный экземпляр пластинки. Мы собрались, чтобы прослушать его, в офисе Джона Винтелло на Шестой авеню. Когда секретарша Джона мягко вытряхнула черный поблескивающий виниловый диск из внутреннего конверта, Аня сжала мою ладонь. От статического заряда бумага на секунду прилипла к пластинке, потом отпустила ее. Секретарша, осторожно сжимая ободок пластинки ладонями, приподняла ее, точно стоящий за алтарем священник, установила на диск проигрывателя, и опустила иглу на дорожку. Тысячедолларовая стереосистема Винтелло воспроизвела первый аккорд «Крепче» с изумительной точностью. Перед моим мысленным взором поплыли «фасадный» номер «Звезды Пасадены», его мини-кухня, Сэмми Дэвис-младший. И я почти ощутил привкус джина.

Помимо Рика, Ани и меня присутствовало человек семь-восемь, все из «Эм-Пи-Ар рекордз». Винтелло сидел, положив ноги на стол, и курил «Честерфилд». На стене за его головой красовались вставленные в рамки золотые и платиновые диски. Время от времени он одобрительно кивал; остальные высказывались между песнями: «Это моя любимая» или «Какая красота!»

Фальшиво все было до неимоверности. Мы с Риком рассуждали, чтобы разрядить обстановку, о тонкостях воспроизведения звука. Наконец прозвучали мощные заключительные аккорды «Я не гибну», следом откупорили шампанское. В общем, мы с Аней были рады выбраться оттуда и отправиться на Седьмую улицу.

Альбом вышел в марте, Аня дала несколько интервью музыкальным изданиям, в том числе и андерграундным. Журналистов интересовала история ее жизни, подкалывать Аню они не пытались, хоть один и упомянул обо мне как о «продюсере-менеджере-бойфренде». Не знаю, видела ли эту статью Лори, впрочем, я полагал, что и другие упоминания подобного рода долго себя ждать не заставят.

Появились рецензии, положительные. Кое-что благосклонное было сказано даже о вкладе продюсера – «тонком, но сердечном», как выразилась одна газета. Авторы статей не имели достаточного музыкального образования, чтобы анализировать услышанное. Они лишь строили догадки о том, какие из песен связаны с личными обстоятельствами Ани, а какие не связаны, и только один понял: Аня стремилась уничтожить такое различие и в лучшие мгновения цели своей достигала. Впрочем, радиостанции, передававшие фолк и рок, да и просто местные станции крутили нашу пластинку вовсю. Продавалась она хорошо, пробилась в первую сотню, потом в сороковку. Дело шло не очень быстро, однако Анин альбом находил отклик в душах, люди обсуждали его.

Затем в один прекрасный день Джон Винтелло позвонил, чтобы сообщить: альбом вошел в первую двадцатку, восемнадцатый номер. К тому времени мы уже были в пути.



Турне состояло из двадцати четырех выступлений в течение тридцати дней. Организовано оно было в спешке. Кое-где публику разогревали для нас местные музыканты, обычно авторы-исполнители, иногда музыкальная группа. Но чаще всего были только мы и наполненный студентами зал. Ну, что такое турне, известно всем. Аэропорт, полет, отель, потом осмотреть зал, проверить звук, отель, снова прибыть в зал, выступить, потом отметить это дело. Правда, мы в основном разъезжали на автомобиле. Мы попросили Томми Хокса поехать с нами и подыграть на акустической гитаре, однако он оказался занят в другой программе: выступал с джазовым оркестром. Потом позвонил Стивен Ли, сказал что готов играть, если мы захотим, на контрабасе, да и на любом другом инструменте, – в итоге он с нами и отправился. Я уговорил его постучать в «Городе в резервации» на тамтаме, а сам на это время смывался со сцены, чтобы выкурить сигаретку.

Анн-Арбор, пришедшийся на середину нашего пути, показался поначалу просто очередными пунктом турне. Мы приехали туда из Детройта часов в двенадцать и сразу отправились проверять звук, чтобы освободить себе вторую половину дня. Потом забросили вещички в отель, и Аня пошла со мной в бар кампуса, славившийся своими чизбургерами. Она, как обычно, ограничилась большим бокалом красного вина и сигаретой.

– Люблю смотреть, как ты ешь, – сказала она. – Хоть оно и отнимает кучу времени.

– А что тебе в этом нравится?

– Мысль о том, куда идет все, что ты слопаешь.

Она ткнула меня пальцем в ребра.

– Возьми себе жареной картошки.

– Нет, спасибо, я лучше еще вина выпью. Почти не спала эту ночь. Мне надо обязательно поспать перед концертом.

Рука, которой она взяла второй бокал мерло, немного подрагивала.

Я попытался представить себе, каково это, когда твоя внутренняя жизнь оказывается всеобщим достоянием. Я продал множество записей нашей группы, нам уделяла внимание пресса, но личной нашей жизни она не касалась. В Анином случае все обстояло иначе. Над большей частью публикаций она смеялась, словно и не ждала никакого понимания, и радовалась, что пишут хотя бы вежливо. Думаю, впрочем, что отчасти она испытывала разочарование. Ты тратишь четырнадцать часов своей жизни на запись «Джулии в судилище снов» не для того, чтобы ее назвали «неторопливым завершением первой стороны».

А тут еще реакция публики. Прирожденной сценической исполнительницей Аня не была. Временами она играла так, точно находилась в классе музыкальной школы или в студии звукозаписи. Она была чрезвычайно строга к себе, вслушивалась в каждый диез и бемоль, очень часто подстраивала гитару между песнями, а публика между тем остывала. Когда же какая-нибудь песня получалась у нее и вправду хорошо – с «Дженевив» это происходило чаще, чем с другими, более энергичными, – на лице Ани появлялось недоумение. Временами казалось, что, исполняя «Крепче», она сама удивляется удовольствию, которое получает, и Аня останавливалась и широко улыбалась, а в конце взмахивала рукой, но публику это по-настоящему не заводило.

После завтрака Аня около часу проспала в отеле. Когда мы упаковывались, чтобы отправиться в зал, она была какая-то притихшая – и снова заснула на заднем сиденье машины. Я тряхнул ее, разбудил.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, просто таблетку приняла. Получила их в Нью-Йорке от Рика, когда ты уехал. Мне в те дни было трудно заснуть.

– К выступлению очухаешься?

– Конечно, надо будет только кофе выпить.


Артистическая оказалась голой и убогой. Пол без покрытия, просто бетонная плита; лишь частично – денег у них не хватило, что ли? – оштукатуренные стены. Сломанная педальная тарелка, пробитые барабаны, две крашеных доски – остатки декораций, надо полагать, какой-то студенческой постановки. Мы отправили нашего роуди за кофе.

Аня сидела в литом пластмассовом кресле и смотрела на себя в зеркало. Свет люминесцентных ламп бил в глаза, отражаясь от серых стен. Она подкрасила веки, попудрила нос и лоб. Тихо плача.

Постучали, Стивен Ли просунул голову в дверь.

– Я просто проверить, – сказал он. – «Ты в следующий раз» по-прежнему играем в новой редакции?

– Ага. Аня даст знак, поднимет руку.

– Ладно. У вас все путем?

– Конечно. Как там зал?

– Вроде полон. Разогрев, правда, дерьмовый.

Стивен взглянул на Аню, сжимавшую ладонями голову, перевел взгляд на меня, приподнял брови.

Я посмотрел на часы.

– У нас есть еще десять минут.

Он кивнул и ушел. А я думал о том, что мне, к черту, делать, если Аня не придет в себя. Никакого запасного плана у нас не было.

Я положил руку ей на плечо. Ее трясло.

– Фредди, по-моему, я не смогу.

– Что случилось, любимая?

– Мне страшно. Я не хочу выходить на сцену.

Я пододвинул к ней второе кресло, сел, обнял ее. Стал ей что-то бормотать – в общем, получился жалкий лепет.

Она отстранилась, взглянула на меня, я увидел на ее щеках черные потеки туши.

– Одно – петь для тебя, в студии. Или наедине с собой. А тут я вдруг почувствовала, не знаю. Боюсь, я поступила неправильно.

– Не понимаю.

– Я чувствую вину. – Она уже всхлипывала. – Что использовала мой опыт и переживания, опыт других людей. Выставилась всем напоказ. Я думаю, что они раскусят меня.

Втолковывать ей, что она уже дала дюжину концертов и каждый без сучка без задоринки, что людям нравится ее музыка, было бессмысленно. Страх сцены – штука иррациональная.

Думать следовало быстро, и лучшим, что я придумал, было:

– Милая, ты – вестник. Люди, о ком ты поешь, становятся живыми. Помнишь, как мы записывали «Дженевив»? Ты тогда влезла в ее шкуру. Вот и теперь, когда пойдешь на сцену, оставь Аню Кинг здесь.

Вроде немного помогло. Аня умылась, снова подкрасила веки.

– Мне нужно выпить, Фредди.

Лицо у нее было совсем бледное.

– Есть только пиво. Ну да выбирать не приходится. – Я вскрыл банку, протянул ее Ане. – Завтра принесу джин. Мы прорвемся, Аня. И выступишь ты хорошо.

Она быстро глотнула, опустила банку на столик у зеркала – резко, со стуком, так что выплеснулось пиво, – громко рыгнула и на миг улыбнулась.

– И еще, – продолжал я. – Подумай о публике. Это почти дети. Студенты. Им ужасно хочется увидеть тебя – настоящую живую звезду. И бояться их нечего.

Аня взглянула на меня, попробовала улыбнуться снова, но в глазах ее стоял страх.

Когда пришел администратор и сказал приготовиться, я буквально выпихивал Аню по обшарпанному коридору до самых кулис. Парень, открывавший концерт, шагнул нам навстречу со сцены с гитарой в руке, а потом, не говоря ни слова, протиснулся мимо нас в коридор. Я не понимал, почему было не сделать небольшой перерыв между его выступлением и нашим, однако администратор настаивал, чтобы мы вышли сразу, он сослался на распорядок в кампусе и вечерний отбой.

Обычно два первых номера Аня исполняла в одиночку, а потом представляла публике меня. Мы смотрели на сцену, на ведущего концерт молодого парня, тоже, наверное, студента.

– …хитовый альбом «Сумеешь взлететь», леди и джентльмены, и вы сможете рассказывать вашим внукам, как во время первого турне слушали поразительную мисс Аню Кинг!

Я слегка нажал ей на спину. Ну ладно, не слегка – вытолкнул ее из-за кулис под свет мощного прожектора. Колледж там или не колледж, но зал у них был большой. Она застыла, словно ослепла или растерялась, затем подошла к табурету, немного подтянула к себе микрофон. На ней были джинсы – после скандала по поводу фотографии в юбочке Аня практически только их и носила. Она облизнула губы, откашлялась. Выглядела она лет на двенадцать, не старше.

Вынув из стойки любимую гитару, попробовала струну, подкрутила один из колков.

– Спасибо, что пришли.

Она и всегда говорила низким голосом – но не настолько хриплым. Предполагалось, что начнет она с «Ты в следующий раз», главного хита альбома, однако вступление Аня заиграла вовсе не к нему. Она могла, когда хотела, импровизировать на гитаре, и все же прошла минута, а я так и не сообразил, что, собственно, Аня играет. Ну что ж, хоть не бросила гитару и ни одной ноты не смазала, и на том спасибо.