Влюбляться лучше всего под музыку

Когда соединение обрывается, оборачиваюсь и обнимаю своих друзей. Нет слов, а в душе будто все еще продолжают все внутренности переворачиваться.

— Ань, — Пашка краснеет, — ноутбук тоже тебе. С днем рождения…

— Мне?

— Да. Будешь писать свои заметки для газеты.

— Ох… — Бросаюсь ему на шею и крепко обнимаю. — Спасибо. Но как… Это слишком дорогой подарок. Не нужно было.

— Да брось, — смущается он, когда мои руки соскальзывают вниз. — Давайте теперь поднимем тост за именинницу!

Хватает стакан, передает мне, затем еще один Машке, Диме, берет свой. Ребята переглядываются, возможно, ожидая от меня каких-то признаний. Но я встаю, крепко обхватив стаканчик с пивом, и задыхаюсь от волнения.

И молчу.

Пашка что-то долго говорит, что-то желает, а мне едва удается справиться с головокружением. Все пьют. Делаю вид, что пригубила спиртное. Машка, глядя на меня, качает головой, выпивает свой стакан почти залпом, и пока ее брат берет со стола закуски, меняет его на мой — наполненный до краев.

— Ты чего ничего не ешь? — Спрашивает Суриков, снова разливая пиво.

— Не знаю. Не хочется. Ни колбасы, ни… — Оглядываю стол. — Ни сыра, ни мяса…

— Вот мы тупанули. Надо было для вас с Машей салатиков каких-нибудь прихватить. Или сладкого.

Ловким движением Дима меняет свой пустой стакан на мой, снова наполненный доверху.

— Да ладно, не надо.

Пашка хмурится.

— Слушай, ты так устала с работы, пришла голодная. Давай я сбегаю в магазин?

Пробую отказываться:

— Не надо, все нормально, правда. Там, в холодильнике может… есть чего…

Он идет в коридор, плетусь за ним. Неловко-то как…

— Говори, что купить.

Растерянно топчусь на месте:

— Хочу торт «Наполеон»…

— Правильно, — Пашка уже завязывает шнурки на кедах, — какой праздник без торта. Сейчас сбегаю.

— К пиву самое то, — усмехается Дима из гостиной. — И орехов возьми. Лучше грецких!

— Я быстро. Если что-то еще придумаешь, позвони.

Дверь закрывается, иду к ребятам.

— Мы сегодня такими темпами точно сопьемся. — Смеется Машка, разваливаясь на диване. — Скажи ты ему уже. А то мне сначала пришлось твои витамины для беременных к себе в сумку прятать, потом пить за двоих. Дальше что? Куда пузо будешь прятать?

— Нет. Тогда он откажется ехать с группой. Нет.

— Скажи уже, Солнцева! Любит тебя парень. И он обрадуется, я уверен. — Дима закидывает ногу на ногу. — Будет хуже, если узнает это от других.

— От кого? — Взрываюсь я. — Вы же так со мной не поступите?

— Не знаю, — ухмыляется наглец, — сколько еще смогу держать это в себе…

— Маша? — Обращаюсь за поддержкой к подруге.

Та разводит руками:

— Он — мой брат.

— О, боже! — Бегу к окну, запрыгиваю с размаху на подоконник, открываю форточку и кричу. — Паш! Паша-а! Не надо торта, слышишь? Слышишь?! Купи ананасы! Те, которые колечками в банке!

— А, ага, понял! — Слышится в ответ.


Суриков показывает жестом «окей».

Закрываю форточку, сажусь на подоконник и краснею под укоряющими взглядами ребят. Пожимаю плечами, беру телефон, набираю Пашку и говорю:

— Паш, слышишь, не надо ананасов, купи мне чизбургер и крылышек. Хотя подожди. Не надо крылышек. Давай тортилью с брокколи. Ага.

Сбрасываю, кладу телефон рядом с собой.

— Молодец, — закатывает глаза Калинин. — Вот так он точно ни о чем не догадается! Просто молодец. Верная стратегия, Солнцева.

И пока я закрываю от стыда лицо руками, они тихо ржут.





22




Паша



Чувствую онемение.

Не рук, не ног, даже не языка.

Души.

Странно все это.

Держу гитару, плавно пробегаю по струнам пальцами и слышу первые аккорды, буквально сразу накаляющие воздух резкими звуками. Продолжаю играть. Вдруг вспоминаю, из-за чего так люблю музыку. Позволяю ей течь по моим венам, жесткими струнами вплетаться в мой организм. Понимаю, наконец, почему эти громкие, отрывистые, взрывные отзвуки в ушах так нужны мне. Они дают ощущение бесконечности жизни, ее наполненности, будто приподнимают тебя на мгновение над землей. Это нереальный кайф. Честно.

Но теперь почему-то я не ощущаю прежнего эффекта отрешения от всего мира. Не могу отдаться во власть музыки полностью. Чувствую, что все это неправильно. Именно то, как все сейчас происходит, неправильно. Парни балдеют от работы, репетиций, нового ритма жизни, обсуждают условия контракта и будущий промотур. А мне все это дико и чуждо. Я, как и прежде, лишь чужак среди них, лишь слабое подменное звено. Временное.

У меня теперь словно есть якорь. Он держит меня там, на берегу. Не то, чтобы я халтурил и нарочно подводил их. Нет, на этой репетиции выкладываюсь полностью. Но… И нужно самому себе в этом признаться. Мое сердце будто вырезали и оставили там, с Аней, в родном городе, и поэтому у меня больше не получается вкладывать в музыку свою душу.

Она не должна была так поступать. Не знаю, почему уперлась, почему заставила уехать меня с ними, почему уговорила. Почему я не сопротивлялся, не проявил твердости… И совершенно не понимаю, что между нами теперь творится… Мне придется целых два месяца жить здесь, в столице. Видеться с ней только по видеосвязи, ловить короткие мгновения общения и тихо умирать, пока она не позовет меня назад.

Если позовет.



Анна



Касаюсь кончиками пальцев его щеки. Все, что мне хочется сейчас, глядя в темноте на спящее лицо, это обнять крепче, прижать к себе, поцеловать. Прямо в губы. Но стараясь сдерживать подступающие слезы, просто замираю и молчу. Снова осторожно глажу мягкие каштановые волосы, перебираю их пальцами, медленно вдыхаю запах. Все ровно так же, как было в прошлый раз, когда он лежал с температурой.

Я рядом.

Я его обнимаю.

Я знаю, что чувствую к этому человеку.

И не хочу, чтобы он об этом знал. Потому что все это не правильно. Нельзя лишать его мечты, нельзя заставлять любить себя, рассказать про будущего ребенка и позже стать причиной того, что его жизнь полетела под откос.

Мне безумно хочется большего. Мой организм играет со мной в злые игры. Желание загорается маленьким огоньком внизу живота и разливается тягучим пламенем по всему телу. Мне нужно чувствовать Пашу, быть с ним, принадлежать ему. Дрожать от поцелуев, задыхаться от ласк, покрываться мурашками от прикосновений горячих рук, обвиваться ногами вокруг поясницы, отдаваясь его грубой мужской силе. Отдавать всю себя до последней капли, подчиняясь нашей неистовой страсти и неимоверной всепоглощающей нежности.

Но я не буду этого делать. Нет. Потому что пожалею. Непременно буду сожалеть о содеянном. В любом случае. Если оттолкну его, заставлю уехать, и если попрошу остаться из-за вновь открывшихся пока лишь мне одной обстоятельств.

Знаю одно. Мне нужно время.

Подумать. Решить. Пережить.

Боже, Аня, что же ты делаешь?

Прикасаюсь к его губам. Легонько. Едва-едва. Ощущаю их непередаваемую мягкость и исходящий от них жар, от которого мои губы будут гореть еще долго. И целую их нежно-нежно. Так, чтобы он не проснулся. Паша… Мне бы хотелось передать через этот поцелуй все недосказанное, все потаенное. Может быть, ты когда-нибудь меня простишь. Может, будешь злиться. Но так лучше, поверь.

Смахиваю слезы. Спасибо тебе за прекрасный подарок, спасибо за день рождения, спасибо за торт, который утром непременно будет проситься из меня наружу. Спасибо за все. Спасибо за то, что ты был в моей жизни. И прости, что опять все только порчу.

— А-ань? — Его тяжелые веки закрыты, лицо выглядит расслабленным, губы едва шевелятся.