Влюбляться лучше всего под музыку

— Убедился? — Кричу в его удаляющуюся спину. — Иди вон, умой хоть лицо свое под холодной водой, красный весь, как рак. — Спешу следом. — Жаль только, это не поможет от всего остального отмыться!

Зачем я иду за ним? Почему не хочу отпускать? Почему хочу развернуть к себе и броситься на шею, несмотря на то, сколько жестоких слов он мне наговорил. Ноги сами идут. Вот сейчас он выйдет из кафе, даже не оглянувшись. И это зрелище невидимой волной прорвет дамбу моих слез.

Пожалуйста, остановись. Пожалуйста. Не уходи. Скажи еще несколько раз, что ничего не было. Просто скажи. Что любишь, что всегда любил. Попроси прощения. Пожалуйста. Ну же! Ну!

Ни одно из этих слов не срывается с моего языка. Вижу, с какой яростью он дергает дверь на себя, и все безуспешно. Подхожу, огибаю его слева, протягиваю руку, толкаю дверное полотно и говорю надломлено и сухо:

— От себя.

Проходит, наверное, меньше секунды прежде, чем его спина скрывается за дверью и молниеносно исчезает в потоке машин и людей.





17




Паша

Любовь сильнее гордости: можно любить человека даже тогда, когда он тебя презирает.

И Аня, конечно же, теперь презирает меня. Всю дорогу до дома я оправдывал себя тем, что глупо было бы возвращаться обратно в «Кофейного кота» и прилюдно признавать, что был не прав. Глупо ли? На самом деле, мной руководили трусость, лицемерие и эгоизм. Язык — страшное оружие, в пылу спора можно наговорить такого, во что сам абсолютно не веришь. Такого, что тебе раньше и в голову-то не приходило. И эта ужасная ошибка сжигает мосты, она отдаляет вас еще сильнее, делает почти невозможным возвращение к отправной точке. Все, конец.

Надо же, какой я идиот…

Поднимаюсь по ступенькам, поворачиваю ключ в замке, толкаю дверь в квартиру и вхожу. Ноги упираются в мою собственную сумку с вещами, которую завезли парни, пока я был в кафе, пинаю ее, чтобы не мешалась и снимаю кеды. Из своей комнаты выглядывает Машка, грустно, а может радостно, вздыхает и бежит ко мне. Обнимаемся. Крепко обхватываю ее и приподнимаю. Отрываю от земли.

— Наконец-то, — всхлипывает она.

Внимательно осматриваю ее лицо, но слез не замечаю.

— Хоть кто-то рад меня видеть, — усмехаюсь, бросая ключи на полку.

— Ты что, — хмурится сестра, — конечно рада. Все будут рады, тебя так долго не было!

— Ну, да…

Бросаю взгляд на зеркало. Интересно. У меня даже щеки впали за прошедшую неделю. Правильно, почти ничего не жрал.

— Прими душ, разогрею тебе ужин. — Маша встает на цыпочки и задевает кончиком пальца пирсинг в моем носу. Морщусь, подавляя желание чихнуть. Так уже привык к этому тоненькому малозаметному колечку, будто и нет его совсем. Может, уже пора от него избавиться? — Так и не снял эту штуку?

Сестра улыбается.

— Не-а.

— И не надо. Мы привыкли уже все.

Послушно иду в ванную, раздеваюсь, встаю под душ и позволяю прохладным струям свободно падать мне на лицо. Знаю, мама взбесится, что все вокруг будет забрызгано каплями воды, но у меня нет сил сейчас даже упасть на колени. Закрываю глаза и просто дышу. Не знаю, сколько проходит времени, пока Марья не начинает обеспокоенно стучать в дверь.

Протягиваю:

— Иду…

Вытираюсь, натягиваю свежую футболку, шорты и тащу свою задницу на кухню. Сажусь за стол напротив сестры и с глупым видом пялюсь на бледно-розовый борщ в глубокой тарелке. Так долго меня дома не было, а здесь будто ничего и не изменилось.

— Все нормально? — Она подвигает ко мне хлеб и сметану.

— Угу. — Кручу в руке ложку. — Скажи лучше, как у тебя? В универе, например. Больше не донимают?

Я не боюсь вопросов про Аню. Я просто хороший брат. Хочется так думать.

Маша кладет локти на стол, упирает ладонями подбородок и разглядывает меня.

— Меня даже стали замечать. Здороваются.

— А Игорь?

— Ведет себя нормально. Его, вообще, будто подменили. Сначала я думала, что стоит мне прийти на пары без Димы, все изменится, но нет. Даже если он на самом деле не осознал, что поступил со мной мерзко, то сейчас старается всем своим видом показать, что сожалеет. С Викой труднее. Щелчок по носу королеве группы вряд ли прошел незамеченным. Она злится, в мою сторону даже не смотрит, но меня это волнует мало. Я стала сильнее, почувствовала уверенность в себе, и теперь даже без своего парня способна постоять за себя.

— Не боишься ее?


Маша хлопает ресницами и улыбается.

— Кажется, никого теперь не боюсь.

— Выглядишь счастливой, — замечаю я, вяло зачерпывая ложкой суп. Аппетита нет совершенно.

— Так и есть.

— Здорово. Как у вас дела с кафе?

— Завтра завозят новое оборудование. Стены мы покрасили сами, на всем теперь экономим. Отпечатали меню и рекламу, на днях повесят вывеску, и откроемся.

— Быстро вы. — Мой организм отказывается принимать борщ и, вообще, любую пищу, но я старательно толкаю его внутрь.

— Тянуть нельзя. Кафе и так убыточное, чем дольше мы тянем с его открытием, тем больше завязаем в долгах.

— На самом деле, я рад за тебя. Очень. — Глотаю, с трудом проталкивая картошку со свеклой по пищеводу. — Твое это «мы» звучит непривычно, но очень круто.

Сестра краснеет:

— Спасибо.

— Возьмешь меня кем-нибудь? Официантом, дворником, посудомойкой? — Усмехаюсь, заметив, что улыбка сползает с ее лица. — Большим начальником не прошусь. Или ты уже наняла персонал?

— Паш, — произносит она, наклоняясь вперед, — я хотела Аню пригласить… администратором… Как вы… вы с ней…

— Понял, — опускаю глаза.

— Да я просто… — Машка заламывает пальцы.

— Не надо. Все нормально.

— Ты видел ее?

Вопрос, которого я боялся. Вопрос, от которого бросает и в жар, и в холод одновременно. Вопрос, возвращающий меня в жестокую реальность. Просто киваю головой в ответ. Произнести не могу, мне в горло будто нож всадили.

— Так переживаю за нее. — Сестра ерзает на стуле. — Все это время она ходит… на ней лица нет… И смеется, смеется. Такое ощущение, что вот-вот заплачет. Дима сегодня должен помочь ей вещи перевезти, а меня она, кажется, избегает… Я даже ее новую квартиру не видела…

— Угу, — мычу, заедая боль сразу несколькими ложками борща.

— Посмотри на меня, Паш. Что вы как дураки-то, а? Зачем? Ведете себя словно дети! Никого не знаю, кто бы так хорошо подходил друг другу. Она — взбалмошная, ты — импульсивный, она — умная, ты — талантливый, она- дура, ты — дурак. — Нервно хихикает. — Вы вместе как фейерверк, вам нужно только держаться друг за друга и гореть, сверкать, взрываться! А вы… обжигаете друг друга, раните, делаете больнее и больнее. Посмотри на меня, ну. — Она протягивает руку, и я вздрагиваю. — Паш! Ты же любишь ее! Я же вижу. Иди и скажи ей, оба ведь мучаетесь! Не молчи только, как придурок. Засунь свою гордость себе, сам знаешь куда! Я так радовалась за вас… Блин! Паа-аа-ааш! Только ты можешь все исправить. Ты что-нибудь собираешься делать?

— Ага. — Отодвигаю тарелку и смотрю на верхушки деревьев за окном. — Пойду в автосервис гайки крутить.

— Подожди. А Аня? А музыка?

— В жопу все.

Машка размахивает руками перед моим носом. Делаю вид, что не замечаю.

— Ты ведь перед ней извинился?

— И да, и нет.

— Па-а-аш, — звучит очень жалобно, — расскажи ей все, объясни, попроси прощения. Ты ведь никогда так больше? Ведь да? Она тебя простит. Обязательно. Только не опускай рук. За свою любовь нужно бороться. Вы мне оба дороги… Будь мужиком, наконец!

— У тебя телефон звонит.

Сестра надувает щеки, выдыхает и шарит по карманам. Достает смартфон:

— Мама. Она будет рада узнать, что ты вернулся.

— Уж это непременно…

— Алло, — Машка прикладывает аппарат к уху, долго и внимательно слушает. Ее лицо тут же меняется, уголки губ опускаются, лоб разглаживается. Она медленно кивает. — Хорошо. Х-хорошо.

Откладывает телефон на стол и непонимающе смотрит на меня:

— Отец умер.

Вот так просто. Вот так странно. Вроде у тебя его и не было никогда, а теперь и вовсе нет. Осталась только фамилия, пара старых карточек в альбоме и скудные крупицы воспоминаний. Больше ничего. Не знаю, что чувствует сестра, но я поворачиваюсь и крепко обхватываю ладонями ее руки.

Анна

Мы переписываемся редко. Так, короткие фразы, вопросы-ответы. Раз в неделю Джон интересуется, как у меня дела, отвечаю, что нормально. Когда он освобождается после концерта, пишет, что у него тоже. Вот и все. Видео-звонков я избегаю, не могу никого видеть. Не хочу. Вот и сейчас британец сообщает, что сел смотреть видео с того самого фестиваля, и мне нечего ему ответить. Не желаю ни смотреть, ни вспоминать о том дне. Слишком неприятно. До ледяной дрожи по позвоночнику.