Влюбляться лучше всего под музыку

Киваю. Пытаюсь про себя произнести: «отец». Не выходит.

— Конечно. — Говорю твердо и уверенно. — Когда ты ушел, пришлось быстро становиться взрослым.

Стараюсь вести себя спокойно, говорить без ехидства и упрека. Не нужно взрываться. Хотя бы ради мамы. Нужно потерпеть.

— Прости. — Раздается ответ. — Так вышло.

Внутри меня будто включается фонтан из ненависти. Он брызжет в разные стороны. Кто-то невидимый добавляет напор, и яд всех сдерживаемых слов поливает меня самого изнутри. Молчу. Скрипя зубами, молчу. Жду, когда это закончится.

— Проси прощения у матери. Не у меня. — Произношу, чувствуя, что моя голова готова взорваться от напряжения. Смотрю на лежащего передо мной мужчину. У него все еще хватает сил не отводить от меня взгляд. — Да, я рос без отца. Но Маша. Она же — девочка. Лучше бы ты о ней подумал.

За спиной слышатся легкие шаги. Мама? Слушает наш разговор?

Не оборачиваюсь.

— Мне тогда были важны другие вещи. Я просто был глуп. — Видно, что ему трудно даются любые слова, не только эти. — Жизнь… сложная штука. Не все получается, как хочешь. Видишь, мне все вернулось.

Смотрю на него осуждающе, ничего не могу с собой поделать.

— Это твой выбор. — Вздыхаю я. — Ты сам выбирал. Жить или существовать. Ты… забрал у нас детство. — Замолкаю на несколько секунд, пытаясь унять дрожь в руках. Нужно выстоять. Это он сделал меня таким, способным выдержать многое. Он. Своим безразличием и предательством. — Но я могу сказать тебе спасибо. За то, что благодаря тебе осознал многие вещи, стал сильнее, тверже. — Руки сами поднимаются, указывая на него. — Посмотри, в кого ты превратился. Неужели нельзя было сделать над собой усилие и вернуться? Осознать, понять, что важнее? Что там было такого важного, чтобы не хотеть видеть своих детей? Женщины? Водка? И где они теперь? — Вытираю потные ладони о ткань джинсов. — Посмотри, как мать тебя любит. Возится с тобой. Другая бы давно плюнула.

— Я вашу маму люблю и всегда любил. — Человек на кровати дрожит, пытаясь приподняться, но тут же без сил опускается на подушки. Его лоб вновь покрывается крупными каплями пота. — Прости уже меня, сынок!

— Давно простил. — Складываю руки на груди, закрываюсь от него и всего мира одновременно. — Иначе бы не пришел. Я уже десять лет живу с этим. А время… оно же вроде как лечит. — Качаю головой. — Всю оставшуюся жизнь у меня перед глазами будет стоять твой пример.

— Я слишком поздно все осознал, — хрипит мужчина.

— Ты в свои годы мог быть здоровым мужиком. А теперь посмотри, на кого ты похож. — Хватаюсь за голову. — Что-то еще можно сделать? Операцию? Нет? — Раскидываю в стороны руки, словно ребенок, беспомощно и непонимающе. — Что, просто сидеть и вот так ждать конца?

Мужчина кашляет. Гулко, звонко.

— Уже ничего не сделаешь. — Хрипит, брызгая слюной. — Я понимаю это и принимаю.

— И что? — Мой голос неконтролируемо повышается. — Собрался вот так взять и умереть?

— Паша! — Раздается за моей спиной.

Оборачиваюсь и вижу сестру. На ней то же платье, что и на вечеринке, на плечи наброшена серая кофточка. Волосы забраны в хвост, глаза краснеют от слез. Смотрю на нее и вижу мать, молодую, красивую, которая в тридцать лет осталась одна. Она выглядела тогда не старше Машки.

И меня внезапно охватывает чудовищная злость. Я уже готов взорваться, облить его словесными помоями и уйти, как вдруг Маша подходит и вцепляется в меня, будто в спасательный круг.

Ее ручки такие маленькие, тоненькие. Плечи, подрагивающие от рыданий, хрупкие, они покрыты мурашками. Прижимаю ее ладони к своим плечам, и любовь маленькой девочки захлестывает меня, словно волна, несущая в себе покой и умиротворение.

Я сдержусь. Ради нее, ради мамы, ради нас всех. Буду выше этого, буду их защищать до самого конца. Буду мужчиной, которым не смог быть мой отец.

— Машенька… — шепчет больной, комкая простыню.

И Машку начинает бить настоящая дрожь. Глажу ее ладони. Едва ощутимо. Большими пальцами рук. Вот так мы и выживали, когда он ушел. Вот так. Держась друг за друга каждую секунду, помогая и заботясь. Нам не на кого было положиться, нам некому было помочь.

— Здравствуй… те… — Выдыхает сестра.

Поворачиваю к ней голову. Ее губы, предательски дрожа, сжимаются, чтобы не допустить нервного стука челюстей друг о друга. Слезы уже плотным потоком застилают глаза. Ладони сжимаются в кулаки.

Крепче сжимаю ее ладони, лежащие на моих плечах. Она должна знать, что я здесь. С ней. Поддерживаю как и всегда.

— Ты так похожа на маму…

От этих его слов меня вдруг начинает тошнить. Еле сдерживаюсь, чтобы не подойти и не встряхнуть этого человека как следует. Да если мы на кого-то походим, то только на него. Как можно ничего не чувствовать к детям, которые походят на тебя, словно отражение в зеркале?! Променять их на дешевых шлюх из подворотни, на возможность бухать, когда вздумается, сколько и где вздумается…

— Что мы можем сделать для тебя? — Вдруг тихо говорит сестра, будто выныривая из воды. Ее голос дрожит.

Дрожу и я, чувствуя, как она прижимается ко мне.

Нет, женщины в нашей семье слишком добры. Не смогу. Не смогу простить его никогда.

— Посиди со мной, — просит больной. — Поговори. Пока не приедут врачи.

Встаю, освобождая ей место и вижу краем глаза, что сестра не торопится взять его за руку. Иду прочь из комнаты, мне срочно нужен свежий воздух.

— У папы кровотечение, боюсь, это очень серьезно. Цирроз. — Произносит мама мне вдогонку. — Вам нужно успеть поговорить, пока его не увезли.

Голос мамы эхом отдается в ушах. Поговорить. Приедут врачи. Почему нельзя взять и просто сбежать отсюда? Бросить его, как он когда-то нас.


Захожу на кухню, подхожу к окну со старыми ссохшимися рамами, отворяю створку и выглядываю наружу. Окунаюсь в утренний воздух. Здесь, за окном, он не пахнет приближением смерти, чему я несказанно рад. Вдыхаю полной грудью, закрываю глаза. Вдруг ловлю себя на том, что бью кулаком по подоконнику, неистово, яростно, до боли в костяшках пальцев.

Вдруг в кармане вибрирует телефон. Достаю. На экране высвечивается: «Яра».

— Да, Ярик, привет. — Отвечаю я, стараясь дышать спокойно.

— Здорово, Паха! — Смеется он. — Как ты?

— Нормально.

— Круто ты вчера зажег.

— Хм… И не говори…

— Дело есть.

— Слушаю.

— Нужно поговорить с глазу на глаз. Придешь к нам на репу сегодня?

— Во сколько у вас репетиция?

— В семь, в «Авиаторе», студия 17.

— Постараюсь успеть. Что-то серьезное?

— Деловое предложение, приходи, перетрем.

— Окей… буду.

— Тогда счастливо!

— Пока.

Отключаюсь, собираюсь убрать телефон и вдруг вижу новый входящий вызов. От Димона. Ух…

— Да, — говорю я в трубку, стараясь держаться уверенно.

— Привет, — вздыхает собеседник.

— Здорово, Димон. Ты куда вчера пропал?

— Не спрашивай. — Его голос напряжен. Характерная хрипотца сменяется сиплостью простуженного горла. — Вы во сколько вчера уехали?

— Мы… — Оборачиваюсь, поднимаю глаза к потолку, пытаюсь найти на нем ответы, но их там нет. — Мы сразу после вас…

— Ясно. Какие-то м*дилы умудрились разнести мне весь дом. Батя с матушкой приехали и чуть волосы на заднице не рвали, так их бомбануло.

— Ох*еть.

— Да…

— Мы… сейчас у отца, ему совсем плохо. Освобожусь и приеду помочь тебе с уборкой, ладно?

— Не нужно. Сейчас приедет целая бригада. Отец вызвал. Скажи Маше, что заеду за ней, как освобожусь. Если батя не заберет у меня на хрен машину, телефон и все остальное. Думал, его порвет, когда он увидел лифчик на люстре.

— Ч-что? — Я попытался изобразить удивление.

— Это не самое страшное. Кто-то выжрал его коллекционное шампанское, побил посуду и нагадил в бассейн. Еще я нашел два косяка во дворе и успел спрятать, пока меня опять не подписали под торчка.

— Ничего себе…

— Только что приходил наш участковый, Василий Степаныч. Я подумал, что мне конец, но он, оказывается, пришел за фуражкой. Точнее приполз, помятый весь, велик свой, говорит, где-то потерял. Я даже узнал его не сразу. Сбили мы его фуражку с дерева палкой, он ее хвать и убежал. Не понимаю, он-то как у меня дома вчера оказался?

— Не знаю, — чешу лоб так сильно, будто это способно все исправить или хотя бы избавить меня от похмелья.

— Что за хрень здесь творилась? — Говорит он так громко, что у меня едва не закладывает уши. — Если найду виноватых, задушу своими собственными руками!

Анна

— Солнцева, скажи, что у тебя есть объяснение своему опозданию, — бросает на ходу Людмила Геннадьевна, управляющая нашим кафе, по пути в свой кабинет.

— Да, — мычу ей в ответ, бросаю сумку на стул, надеваю форму. — Мою кошку переехал поезд.

Женщина хмыкает.