Убийство в Невском переулке

— Что не понять? — безо всякого удовольствия произнес Жуков.

— Миша, если тебе не по душе то, что я поручил, то лучше мне направить другого агента, ты будешь смотреть предвзятым взглядом, и очевидные для другого вещи пройдут мимо тебя.

— Иван Дмитрич, — помощник так резко поднялся, что стол скользнул ножками по паркету, — я уже не мальчик, чтобы капризничать по поводу следствия, тем более что речь идет о преступниках, которые людскую жизнь считают за копейку.

— Тогда, Миша, жду твоего доклада.



ТОЛЬКО ПОЗДНИМ ВЕЧЕРОМ вернулся Жуков в сыскное отделение. Исколесил полстолицы, два раза ездил в Ланскую, отвлекал от дел пристава, который скрепя сердце выделил помощнику Путилина одного из околоточных, чтобы разыскать четверых невольных свидетелей, которые с утра ехали в город.

Чиновник Тимохин, ехавший третьим классом, аккурат сидел напротив двух незнакомцев, один из которых картавил и «подозрительно кидал взоры по сторонам, словно хотел высмотреть добычу». Попутчик чиновника был лет тридцати пяти, круглолиц, с пышными усами и родинкой под правым ухом, это Тимохин приметил. Когда незнакомец смотрел в окно, второй, помоложе, годков под тридцать, лицо обычное, а вот глаза колючие, словно хотел проколоть сидящего напротив насквозь. Напоследок чиновник сказал:

— Да не смотрел я на них, больно уж неприятные личности.

Степаниха — Евдокия Степановна Самотекова, оказалась вопреки прозванию молодой женщиной, в накинутом на плечи старом потертом платке и такой же потертой куцей шубейке. «Денег у нее куры не клюют, — охарактеризовал Степаниху околоточный, — но ходит, как босячка». Та вообще ничего не могла сказать о тех двоих, хотя ехала тем же третьим классом.

Петр Трофимович Иванов — степенный мужчина под пятьдесят, с бородой, лопатой ложащейся на грудь, ехал первым классом. Незнакомого пассажира, который сел с ним на Ланской, рассмотрел хорошо, даже запомнил, что тот постоянно поглаживал правой рукой саквояж и на лице появлялось подобие хищной улыбки, скалил рот, что бросалось в глаза отсутствие передних верхних зубов, и только в этот миг становился заметным едва видимый горизонтальный ровный след, словно кто-то провел острым лезвием под нижнею губою, серые глаза, нос с горбинкой, тонкие брови, словно прочерченные над глазами одной линией. Портрет совсем не напоминал тот, который дал в описании Минц. Было над чем задуматься. Прав оказался Иван Дмитриевич, начальник станции участие в событиях в доме Федьки Веселого принимал, и самое непосредственное, хотя в минуту убийства находился на станции и отправлял поезда.

Приблудова, четвертого пассажира, Миша не нашел, тот уехал по делам в Москву. Конечно, важно было побеседовать и с ним, но случая не представилось.



СМУЩЕННЫЙ ЖУКОВ СИДЕЛ перед Путилиным.

— Значит, все-таки Минц, — удовлетворенно потер руки Путилин, не упоминая, что Миша чуть ли не клялся в неспособности начальника станции не только принимать участие в убийстве, но и это убийство организовать.

— Как вы поняли, что Иван Егорыч замешан в этом деле?

— В Ланской живет не так много народу, поэтому каждый знает, кто чем дышит. Вот Минц должен был знать Федьку, не такой уж Перышкин богатей, чтобы с таким почтением к нему относиться. И потом Минц тебе признался, что раз-два разговаривал с Веселым. Да не могло такого быть, начальник станции, как и пристав, захаживали в заведение, а значит, знали хорошо хозяина заведения. Мог скрывать знакомство пристав, но начальнику станции ничем такое знакомство не грозило, а значит, причина была в ином.

— Ему надо было увести нас в сторону, подальше от истинных преступников, — дополнил Миша.

— Совершено верно, — вдруг Иван Дмитриевич ударил себя по лбу. — Старый осел, ой и осел. Бросай все, и на Сенную, вези сюда Прохора, пока не поздно.

— Он?

— Миша, потом расскажу, а сейчас за Кузминым. Да поживее, — вдогонку слышал помощник, — как бы не было бы уже поздно.



ПРОХОР ЗАМЕР, ПРИВАЛИВШИСЬ к стене, глаза закрыты, казалось, перепил человек, а теперь отдыхает.

Миша подошел к Кузмину и тронул легонько за плечо. Мастер по сейфам повалился набок, левая рука безвольно свесилась, и стало заметно темное пятно с выступающим сломанным лезвием. Прохор был мертв, и довольно давно, вероятно, с ухода Жукова из заведения.

Жуков половину ночи потратил сперва на ожидание врача, местного пристава, околоточного, потом на составление бумаг. Умаялся так, что, придя домой, уснул не раздеваясь, хотя ко всему прочему чувствовал прямо волчий голод.

Все крутилась мысль, что лучше бы днем отвез Кузмина в сыскное, смотришь, и был бы тот жив. Проспался в камере, поведал бы, кто на него имеет такой зуб, что вместо себя Прохора подсунул. А теперь в морге на льду лежит остывшее тело со сломанным лезвием ножа. Рукоятку нашли под столом, и никаких примет. Деревянная ручка, потертая и старая.



УТРОМ ЖУКОВ РЕШИЛ проявить самостоятельность и поехал на Ланскую.

— Иван Егорович, — вкрадчиво и с какой-то таинственностью в голосе говорил Миша начальнику станции, — преступник опознан и даже найден, благодаря вашему точному описанию. — Минц испуганно скользнул взглядом по лицу помощника Путилина. — Вам не стоит бояться, — продолжал Жуков, но сам отметил этот взгляд. — Однако нам предстоит проехать в анатомический театр. Да-да, вы не ослышались, в анатомический… Преступники, видимо, не сумели поделить добычу и избавились от лишнего, как говорится, рта.

— Я завидую вашей, Михаил Силантьич, службе, не успел я вам донести портрет, как преступник в ваших руках.

— Не всегда нам сопутствует удача, но… — Жуков умолк, выдерживая театральную паузу, — …стремимся, чтобы злодеи несли заслуженное наказание.



КУЗМИН ЛЕЖАЛ НА блестящем металлическом столе, покрытый серой старой простыней с пятнами.

— Вот так, господа, и заканчиваем свои дни, — доктор откинул край простыни, представляя на обозрение невозмутимое спокойное лицо Кузмина; складывалось впечатление, что он ненадолго заснул, даже черты не обострились, как бывает обычно с мертвыми людьми.

Минц нахмурил брови и внимательным взором смотрел на убитого.

— Это Афанасий Львович, — произнес начальник станции.

— То есть лежащего вы опознали как человека, который вчера утренним поездом уехал первым классом в столицу.

— Да, подтверждаю.


— Это тот человек, которого некоторое время тому господин Перышкин провожал на станции?

— Именно его.

— Доктор, вы являетесь свидетелем опознания. Тогда более нам здесь делать нечего, — Миша поклонился и, взяв за руку Ивана Егоровича, пошел прочь, к выходу.



— ГОСПОДИН МИНЦ, ФОРМАЛЬНОСТИ завершены, но с вами хотел поговорить господин Путилин.

— Это честь для меня, — осклабился Иван Егорович, — тем более придется ли когда-нибудь побывать в сыскной полиции.

Пока ехали на Большую Морскую, Миша развлекал начальника станции забавными историями из расследований, Минц снисходительно улыбался, выслушивая болтовню молодого агента.

Начальник сыскной полиции не имел возможности присутствовать в рабочем кабинете, его вызвал посыльным к графу Головкину градоначальник. Дело было пустяковым, но высокое начальство считало, чтобы им занимался не пристав или околоточный, а непременно Путилин. Именно по этой причине Иван Дмитриевич прибыл в сыскное в отвратительном настроении, но когда дежурный чиновник доложил, что господин Жуков его ожидает в компании с неким Минцем, и рассказал то, что Миша попросил передать, начальник сыскного отделения заметно повеселел.

Миша расположился в любимом кресле начальника и сразу же вскочил с него, когда Иван Дмитриевич вошел в рабочий кабинет. Путилин остановился на пороге.

— Иван Егорович, прошу любить и жаловать… — нравилась Жукову театральность, иной раз Иван Дмитриевич говаривал, что его помощнику не в сыскном отделении служить, а на сцене славы выискивать, — …начальник сыскной полиции господин Путилин.

Иван Дмитриевич кивком и дружелюбной улыбкой поприветствовал начальника станции, прошел к креслу.

— Стало быть, вы Иван Егорович Минц?

— Да, это я.

— Миша, принеси чаю. Надеюсь, вы не откажетесь от чашки горячего напитка?

— Служба… — было начал Минц, но был перебит Путилиным:

— Иван Егорович, скажу, что служба подождет, поезда все равно ходят согласно расписанию, стрелки переводятся, билеты продаются, так что можно потратить некоторое время на, будем считать, приятную беседу, тем более что описанный вами преступник так быстро найден в таком огромном городе, как Санкт-Петербург.

Минц улыбался, ему доставляли удовольствие слова начальника сыскной полиции.

— Иван Дмитрич, — подал голос Жуков, — господин Минц в анатомическом опознал одного из преступников.

— Похвально, вы очень нам помогли.

— Приятно, что я внес толику в поимку злодея.

— Значит, Афанасий Львович, о котором вы рассказывали моему помощнику, — Путилин кивнул на Жукова, — и есть убитый сегодня ночью известный нам преступник Прохор Кузмин?

— Наверное, — произнес Иван Егорович шутливым тоном, — я не был близко с ним знаком.

— Миша, где чай?.. Человеческая судьба переменчива, я все более убеждаюсь, сколько не вьется веревочка злодеяний, все равно в одно прекрасное мгновение обрывается по вине то ли самого преступника, а иной раз этому преступнику помогают так называемые приятели. Вот убийца Федьки Веселого, так прозывали господина Перышкина в преступных кругах, поплатился жизнью, видимо, ворам сподручнее делить добычу на меньше частей.

— Вам виднее, Иван Дмитриевич, ведь вы ловите их.

— Да, приходится иметь дело со многими людьми.

Вошел Миша с подносом, на котором стояли три чашки, чайник, колотый сахар и сушки в вазе.

— Вам покрепче? — спросил Жуков у Минца.

— Если можно.

— Я одного не понимаю, — Иван Дмитриевич отпил глоток ароматного чаю, — почему Кузмина потянуло на кровь?

— Скорее всего, на этот вопрос ответа не будет, — Иван Егорович в одной руке держал чашку, в другой блюдце.

— Отчего?

— Как отчего? — искренне удивился начальник станции. — Преступник мертв, и мысли его теперь недоступны.

— Теперь мой черед задать тот же вопрос: отчего? — возразил Путилин. — Иной раз мы можем найти ответ у самого убитого.

— Странно слышать такое из уст начальника сыскной полиции.

— Ничего странного не вижу. Хотите, мы узнаем у убитого ответы на некоторые вопросы?

— Каким образом? Не гаданием же?

— Отнюдь, вот давайте начнем с малого.

— Хотелось бы послушать.