Тысяча сияющих солнц

Пользоваться косметикой запрещается. Носить драгоценности запрещается. Носить пышные наряды запрещается. Говорить можно, только когда к вам обращаются.

Смотреть мужчинам в глаза запрещается. Смеяться на людях запрещается. За неисполнение – телесное наказание.

Красить ногти запрещается. За неисполнение – телесное наказание.

Девочкам запрещается ходить в школу. Все школы для девочек немедленно закрываются.

Женщинам запрещается работать. Виновные в супружеской измене побиваются камнями до смерти.

Слушайте. Слушайте внимательно. Соблюдайте закон. Аллах Акбар.



Примерно через неделю после того, как они видели мертвого Наджибуллу, вся семья ужинала в гостиной.

– Не могут же они заставить половину населения сидеть дома и не работать, – возмутилась Лейла.

Рашид выключил приемник.

– Почему бы нет?

Единственный раз в жизни Мариам про себя согласилась с мужем. Заставил же он их с Лейлой. Как миленьких.

– Здесь ведь не деревня, а Кабул. Здесь есть женщины-юристы, женщины-врачи. Женщины работали в правительстве.

Рашид осклабился:

– Сразу видно, что твой отец учился в университете. Очень уж ты нахальная. Таджичка, да еще городская, что возьмешь. А ты когда-нибудь уезжала из столицы, цветочек мой? Была в глубинке, на юге, на востоке, у границы с Пакистаном, видела настоящий Афганистан? Нет? А я видел. И могу тебе сказать: наша страна в основном так и живет. Или почти так. А ты не знала?

– Не могу поверить. Это все несерьезно. – На мой вкус, то, что талибы сделали с Наджибуллой, куда как серьезно. Или ты не согласна?

– Он был коммунист! И шеф тайной полиции.

Рашид рассмеялся.

В его смехе читался ответ: в глазах талибов коммунист и палач, конечно, достоин презрения. Но его грехи едва-едва перевесят грехи женщины, нарушившей закон.





12




Лейла



Когда талибы всерьез взялись за дело, Лейле не раз приходила в голову жестокая мысль, что Баби вовремя умер. Происходящее раздавило бы его.

Люди с мотыгами ворвались в полуразрушенный кабульский музей и расколотили на куски доисламские статуи – те, которые не успели украсть моджахеды. Университет был закрыт, студенты распущены по домам. Картины срывали со стен и резали штыками, телевизоры разбивали. Все книги, кроме Корана, сжигали, книжные лавки были закрыты. Поэмы Халили, Пажвака, Ансари[47], Хаджи Дехкана, Ашраки, Бейтаба, Хафиза, Джами, Низами, Руми, Хайяма, Бедиля[48] обращались в дым.

До Лейлы доходили слухи, что людей, пропустивших намаз, волокли по улицам и силой вталкивали в мечети. В бывшем ресторане «Марко Поло» на Куриной улице теперь проводились допросы – из-за замазанных черной краской окон слышны были крики истязаемых. Специальные патрули разъезжали по городу на красных пикапах, высматривая, кто бреет бороду, и чиня расправу.

Кинотеатры тоже были закрыты – «Парк», «Ариана», «Ариуб»; будки киномехаников выпотрошены, ленты сожжены. Лейла хорошо помнила фильмы, которые они с Тариком смотрели в этих кинозалах, обычно это были индийские картины о разлученных судьбой влюбленных, он уехал в дальние края, ее насильно выдали замуж, проливаются обильные слезы, поются умильные песни, цветут поля, а любящим сердцам все никак не встретиться. Если Лейле на таком фильме вдруг приходила охота всплакнуть, Тарик всегда ее высмеивал.

– Интересно, что они сделали с кинотеатром моего отца? – сказала как-то Мариам Лейле. – Если от него, конечно, что-нибудь осталось. И если он не сменил хозяина.

Харабат, подлинный заповедник традиционной музыки в Кабуле, затих. Музыкантов избили, бросили в тюрьмы, их инструменты растоптали. Талибы наведались на могилу любимого певца Тарика Ахмада Захира[49] и несколько раз выстрелили в землю.

– Он мертв уже почти двадцать лет, – недоумевала Лейла. – Или они хотят убить его во второй раз?



Забот у Рашида в связи с предписаниями талибов почти не прибавилось. Велено отращивать бороду – он отрастил. Велено регулярно посещать мечеть – он посещал. Надо так надо. К талибам Рашид относился снисходительно, словно к сумасброду-родственнику, скорому как на веселье, так и на расправу.

По средам, когда зачитывались списки приговоренных к различного рода наказаниям, Рашид слушал «Голос Шариата», по пятницам ходил на стадион «Гази», где покупал себе «пепси» и глазел на публичные казни и экзекуции. Вечером в постели он с непонятной радостью расписывал Лейле, как несчастных хлестали кнутом, как рубили руки и головы, как вешали.

– Сегодня я видел, как один человек перерезал глотку убийце своего брата, – заливался Рашид, окутываясь клубами табачного дыма.

– Дикость какая, – содрогалась Лейла. – Ты так думаешь? Это смотря с чем сравнивать. Советы убили миллион человек. Знаешь, сколько людей пало жертвой моджахедов за все эти годы в одном только Кабуле? Пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч. Что перед этим несколько отрубленных рук воров? Око за око, зуб за зуб. Так говорит Коран. И скажи-ка, если кто-нибудь убьет Азизу и этого человека поймают, неужели ты не воспользуешься случаем и не отомстишь?


Лейла посмотрела на него с отвращением. – Это я просто для примера, – ничуть не смутился Рашид.

– Ты такой же, как они.

– А интересный у нее цвет глаз, у Азизыто. А? У тебя глаза не такие. И у меня тоже.

Рашид поскреб бедро жены своим корявым ногтем.

– Я вот что тебе скажу. Если мне придет охота – может, и не придет, но как знать, как знать? – я легко смогу вышвырнуть Азизу вон. Как тебе это понравится? А то отправлюсь к талибам и объявлю, что у меня имеются подозрения на твой счет. Этого будет достаточно. Как ты считаешь, кому они поверят? И что с тобой сделают?

Лейла отодвинулась в сторону.

– Хотя вряд ли я на это пойду. Не стоит, пожалуй. Но ты меня знаешь.

– Ты достоин презрения, – сорвалось у Лейлы.

– Как ты любишь швыряться словами! Терпеть не могу. Даже когда сопливой девчонкой носилась по улицам со своим калекой, все равно нос задирала. «Я такая умная, я столько книг прочла». И где он теперь, твой ум? Сильно тебе помог? Это я тебя спас от панели, а не твои книжки. И после этого я достоин презрения? А как ты думаешь, многие женщины в этом городе на все бы пошли, только бы заполучить такого мужа, как я? Да добрая половина. Убили бы, если надо.

Рашид перекатился на спину и выдохнул дым в потолок.

– Тебе нравятся громкие слова? Вот тебе одно такое: перспектива. Я изо всех сил стараюсь, чтобы ты «не потеряла перспективу», как пишут в газетах.

И он был совершенно прав. Вот что внушало Лейле наибольшее отвращение. До тошноты.

Лейлу тошнило всю ночь.

И наутро тоже.

И несколько последующих дней подряд.

Она даже привыкла.



Холодный, пасмурный день. Лейла лежит в ванной на полу. Мариам дремлет вместе с Азизой у себя в комнате.

В руках у Лейлы велосипедная спица. С помощью клещей она выкрутила ее из брошенного колеса, которое нашла в том тупичке, где они с Тариком когда-то целовались. Ноги у Лейлы расставлены, она тяжело дышит.

Азизу она обожала с самой первой минуты, как только почувствовала в себе биение новой жизни, никакие сомнения ее не мучили. А сейчас мучают. Как ни чудовищно, Лейла боится, что не сможет заставить себя полюбить будущего ребенка. Ведь его отец Рашид, не Тарик.

И вот в руках у нее спица.

Но что-то ее останавливает, не дает совершить непоправимое.

Минуты бегут.

Нет. Она не смеет.

Спица падает на пол.

И дело тут не в том, что она боится истечь кровью или согрешить. Да, между ней и Рашидом идет война. Но оказывается, даже на войне не все средства хороши. Это моджахедам наплевать на невинные жертвы. А Лейла не может позволить, чтобы на нее пала кровь невинного.

Ведь сколько ее уже пролито.





13




Мариам Сентябрь 1997



– Больница больше не обслуживает женщин! – рявкнул охранник, холодно глядя с верхней ступеньки лестницы на толпу, собравшуюся перед госпиталем «Малалай».

Толпа громко застонала.

– Но ведь это женская клиника! – под одобрительные возгласы выкрикнула женщина за спиной у Мариам.

Мариам пересадила Азизу с руки на руку и покрепче обхватила стонущую Лейлу. С другой стороны молодой жене подставлял свою шею Рашид.