Тысяча сияющих солнц

Дня через два Лейла проснулась поутру и обнаружила на полу возле своей двери целую кипу детских вещей. Там были чепчики с вышитыми розовыми рыбками, голубое шерстяное платьице в цветочек с носочками и крошечными перчатками в тон, желтая пижама в оранжевый горошек, зеленые штанишки с кружавчиками и много чего еще.

– Ходят слухи, – сказал за ужином Рашид, не обратив ни малейшего внимания на Азизу в новом наряде, – что Достум вознамерился принять сторону Хекматьяра. Эта парочка задаст перцу Масуду. Да тут еще хазарейцы. – Рашид набил рот маринованными баклажанами, которых Мариам много заготовила в то лето. – Остается надеяться, что это только сплетня. А то теперешняя война по сравнению с тем, что будет, покажется нам увеселительной поездкой в Пагман[45].

Насытившись, Рашид, как был, взгромоздился на жену и запыхтел, только штаны спустил до колен. Сделав дело, он скатился на кровать и через минуту уже спал.

Лейла выскользнула из спальни. Мариам, сидя на корточках в кухне, чистила форель. Горшок с уже замоченным рисом стоял рядом. Пахло дымом, тмином, жареным луком и рыбой.

– Спасибо, – поблагодарила Лейла, присаживаясь в уголке и поджимая колени.

Мариам, будто и не заметив ее, порезала на кусочки первую рыбину и принялась за вторую. Зубчатым ножом она обрезала плавники, перевернула рыбу, быстрым ловким движением вскрыла ей брюшко от хвоста до жабер, затем засунула палец форели в рот и одним махом вырвала жабры вместе с внутренностями.

– Вещи такие миленькие.

– Они все равно валялись без проку, – пробормотала Мариам. – Не все ли равно, твоя дочь их износит или моль съест?

– Где это ты научилась так разделывать рыбу?

– В детстве я жила у горной речки и сама рыбачила.

– А я никогда в жизни не рыбачила.

– Это несложно. Главное, уметь ждать. Лейла не отрывала глаз от ее ловких рук. – Ты сама их шила?

Мариам кивнула.

– Когда?

Мариам переложила куски форели в миску с водой.

– Когда была беременна в первый раз. А может, во второй? Восемнадцать, не то девятнадцать лет назад. В общем, давным-давно. Только носить их так и так некому.

– Ты хорошая портниха. Научи меня как-нибудь.

Старательно прополоскав рыбу, Мариам положила ее в чистую миску, стряхнула воду с рук, подняла голову и посмотрела на Лейлу. Впервые за все время.

– В ту ночь, когда он… За меня никогда никто не заступался.

Лейла во все глаза глядела на обвисшие щеки, на морщинки в уголках глаз, на глубокие складки вокруг рта, говорящие сейчас… нет, не о враждебности – но о невысказанных печалях, неразделенных тяготах, нелегких испытаниях. Если бы Лейла столько прожила здесь, она бы, наверное, тоже была такая.

– Я не могла допустить. Просто дикость. В доме, где я выросла, никто себе такого не позволял.

– Твой дом теперь здесь. Ничего, привыкнешь.

– К побоям? Никогда!

– Он и на тебя руку поднимет, дай срок. – Мариам вытерла тряпкой руки. – Ты ведь ему дочку родила. Значит, кругом виновата.

Лейла поднялась на ноги.

– На улице, правда, свежо. Но почему бы двум виноватым не попить чайку во дворе?

Вид у Мариам был донельзя удивленный. – Не могу. Мне еще фасоль надо перебрать и промыть.

– Я тебе утром помогу. – И прибраться.

– Мы вдвоем быстро справимся. По-моему, еще немного халвы осталось. С чаем ужасно вкусно.

Мариам положила тряпку на стол, накинула хиджаб, заправила выбившуюся прядь волос.

– Китайцы говорят, что лучше ничего не есть три дня, чем один день не пить чая.

– Хорошо сказано, – чуть заметно усмехнулась Мариам.

– Лучше некуда.

– Только времени у меня почти нет.

– Одну чашечку.

Они уселись во дворе и быстренько уплели халву, беря ее пальцами из одной миски. Потом настала очередь второй чашечки, да и третья оказалась совсем не лишняя. Когда в горах завязалась перестрелка, им светила из-за облаков луна и последние светляки выписывали полукружья в воздухе.


Заплакала проснувшаяся Азиза, Рашид свирепым голосом позвал жену, чтобы утихомирила плаксу.

Лейла и Мариам переглянулись. В их глазах больше не было вражды.





9




Мариам



С этого вечера всю работу по дому Мариам и Лейла делали вместе. Сидя в кухне, они раскатывали тесто, резали лук, давили чеснок. Азиза ползала рядом, колотила ложкой о ложку, играла с морковками. Когда они стирали белье во дворе, Азиза лежала в плетеной колыбельке, по зимнему времени закутанная по самые глаза, в толстом шарфе, и Лейла то и дело посматривала в ее сторону.

Мариам потихоньку отвыкала от одиночества. Каждый вечер они с Лейлой выпивали во дворе свои три чашки чая, будто так повелось с незапамятных времен. По утрам Мариам не могла дождаться, когда же Лейлины домашние туфли без каблуков простучат по лестнице, когда раздастся смех Азизы, когда девочка улыбнется ей, показывая все свои восемь зубиков. Если Лейла с дочкой спали дольше обычного, Мариам места себе не находила: мыла и без того чистые тарелки, перекладывала подушки в гостиной, вытирала пыль с чистых подоконников – в общем, старалась чем-то себя занять.

А у Азизы при виде Мариам глаза широко распахивались, девочка хныкала, вертелась у мамы на руках, тянулась к Мариам с выражением нетерпения и откровенной любви.

– Ну что ты устраиваешь, – говорила Лейла, опуская дочку на пол (Азиза сразу что есть духу ползла к своей любимице), – прямо представление! Успокойся. Хала Мариам никуда от тебя не денется. Вот она, твоя тетушка, вот. Убедилась? Так что прекрати лучше.

Азиза забиралась к Мариам на руки, цеплялась за большой палец и всем телом прижималась к ней, положив голову на плечо.

Мариам невольно морщила губы в улыбке – наполовину благодарной, наполовину недоумевающей. За что крошка так ее полюбила, откуда такое искреннее, бескорыстное чувство? У Мариам слезы на глаза наворачивались.

– Ну что ты так привязалась ко мне, противной старой ведьме, – шептала Мариам малышке на ушко. – А? Ведь я темная деревенщина, разве ты не видишь? Что от меня пользы?

Но Азиза только радостно что-то лепетала и прижималась еще крепче.

Мариам млела, сердце у нее колотилось как сумасшедшее. После стольких лет, когда все привязанности забылись, когда все вокруг превратилось в фальшь и обман, крошечный человечек вдруг одарил ее подлинным чувством.



В самом начале 1994 года, в январе, Достум окончательно порвал с Масудом, перешел на сторону Гульбеддина Хекматьяра и занял позиции неподалеку от Бала-Гиссар, древней крепости, нависающей над городом со стороны хребта Ширдарваза. Силы, подчиненные Масуду и Раббани, занимающие здание Министерства обороны, Президентский дворец, подверглись ожесточенному артиллерийскому обстрелу. Раббани с Масудом не остались в долгу. Пальба поднялась по обоим берегам реки Кабул. На улицах, усеянных битым стеклом и осколками снарядов и ракет, валялись трупы. Убийства, изнасилования, мародерство расцвели пышным цветом – ведь и население надо запугать, и ополченцев вознаградить. До Мариам доходили слухи о женщинах, которые из страха перед насилием убивали себя, о мужчинах, предававших смерти своих опозоренных жен и дочерей, дабы сохранить честь семьи.

Когда бухали минометы, Азиза вскрикивала и принималась плакать. Чтобы отвлечь ее, Мариам из риса выкладывала на полу домики, петухов, звезды и давала крохе стереть рисунок. Еще она рисовала слоников, не отрывая карандаша от бумаги, как в детстве научил ее Джалиль.

Рашид говорил, что жертвы среди мирного населения исчисляются сотнями и тысячами. По госпиталям и складам медикаментов ведется прицельный огонь. Грузовики с продовольствием не пропускают в город, обстреливают, грабят.

«Интересно, а в Герате тоже такие бои? – думала Мариам. – И как там мулла Фатхулла, если он еще жив, как Биби-джо со всеми своими сыновьями, невестками и внуками? А Джалиль? Есть ему где укрыться или он забрал жен и детей и бежал из страны? Дайто Господь».

Бои достигли такого накала, что даже Рашид целую неделю просидел дома, не смея носа на улицу высунуть. Он наглухо запер калитку, поставил во дворе капканы, замкнул входную дверь, придвинул к ней диван, чтобы было не открыть, и все чистил свой револьвер, расхаживая по дому и поглядывая в окна. Он даже дважды стрелял в направлении улицы: якобы кто-то пытался перелезть через забор.

– Моджахеды силой загоняют мальчишек в свои ряды, – говорил он. – Хватают прямо на улицах, автомат к голове – и вперед. А если враждебная группировка поймает такого новобранца, его мучают, истязают. Раздавливают яйца плоскогубцами, пытают электрическим током. Молодой парень показывает им, где живет, и они врываются к нему в дом, убивают отца, насилуют мать и сестер.

Рашид взмахнул револьвером:

– Пусть только попробуют вломиться в мой дом. Я им яйца-то отстрелю! Я им головы посшибаю. Вам повезло: вашему мужу сам шайтан не страшен.

Тут Рашид заметил подкравшуюся к нему Азизу.

– Убирайся! Пошла вон! Нечего ко мне приставать. Даже не проси, все равно на руки не возьму. Лучше проваливай, пока на тебя не наступили.

Азиза скуксилась и отползла к Мариам. Вид у девочки был обиженный и озадаченный. Оказавшись на руках у Мариам, она сунула большой палец в рот и хмуро посмотрела на Рашида.

Мариам хотелось ее утешить. Да нечем было.

Что ж, отцов не выбирают.



У Мариам камень с души свалился, когда бои стихли. Жить взаперти вместе с Рашидом было невыносимо. Его дурное настроение, казалось, заражало весь дом. Да еще трясет заряженным револьвером под носом у Азизы, тут и до беды недалеко.

Лейла вызвалась заплести Мариам косички. Мариам сидела неподвижно и наблюдала в зеркале, как ловко движутся пальцы Лейлы, какое сосредоточенно-напряженное у нее лицо. Азиза свернулась клубочком на полу и мирно спала, прижав к себе куклу, которую ей сделала Мариам – набила фасолью, сшила платье из подкрашенной чаем тряпочки, смастерила ожерелье из пустых катушек.

Во сне Азиза пукнула. Лейла засмеялась, Мариам вслед за ней. Так они и смеялись отражениям друг друга, пока слезы не выступили на глазах. И до того стало хорошо и беззаботно на душе, что Мариам ни с того ни с сего принялась рассказывать про Джалиля, про Нану и про джинна. Руки Лейлы замерли, она глаз не сводила с лица Мариам в зеркале. А та захлебывалась словами. Перед Лейлой предстали Биби-джо, мулла Фатхулла, Джалиль и унижение, которое Мариам испытала у дверей его дома, Нана и ее самоубийство, краткая ника с Рашидом, отъезд в Кабул, беременности, надежда, чередующаяся с отчаянием, первые мужнины побои…

Потом Лейла села на пол у ног Мариам, убрала случайную ниточку из волос Азизы. Стало тихо.

– Мне надо тебе что-то сказать, – негромко произнесла Лейла.