Тысяча сияющих солнц

Окно в маминой комнате было зашторено. В потемках слоями висели запахи: спящего человека, давно не мытого тела, пота, духов, недоеденной вчерашней курмы. Лейла подождала, пока глаза привыкнут к темноте, решительным шагом, пиная разбросанную по полу одежду, подошла к окну, отдернула желтоватые занавески и села на металлический стул в ногах маминой постели. Глазам ее предстал неподвижный бесформенный ком постельного белья.

Стены в маминой комнате были залеплены фотографиями Ахмада и Ноора, их улыбки преследовали Лейлу. Вот Ноор чинит велосипед. Вот Ахмад молится, на переднем плане – солнечные часы, которые они собрали вместе с Баби, когда Ахмаду исполнилось двенадцать.

А вот оба ее брата сидят на старой груше, что растет у них во дворе.

Из-под маминой кровати торчал уголок обувной коробки. В нее мама сложила вырезки из пакистанских газет и брошюры, издаваемые повстанцами, – их собрал еще Ахмад. На обложке одной из книжек человек в белом вручал малышу леденец. «Советы намеренно ведут минную войну против наших детей», – гласила подпись. Оказывается, Советы специально маскировали мины под игрушки. Возьмет ребенок занятную вещицу в руки – и ему оторвет пальцы. Хорошо еще, если не всю ладонь или руку. А один моджахед в интервью газете утверждал, что Советы отравили всю их деревню газом, многие ослепли, а его мать и сестра харкали кровью у него на глазах.

– Мама.

Ком слегка пошевелился. Раздался стон. – Вставай, мама. Три часа дня.

Еще один стон. Из кучи белья перископом высунулась рука и пропала. Куча затряслась, зашевелилась. Мама медленно, по частям восставала от сна – нечесаные волосы, бледное, помятое лицо, прищуренные глаза, рука пытается нашарить спинку кровати. Свет дня слепил ее, голова сама падала на грудь.

– Как дела в школе? – промямлила мама. Началось. Обязательные вопросы, безразличные ответы. Роли давно затвержены наизусть, исполнение – вялое.

– В школе все хорошо.

– Учили новый материал?

– Как всегда.

– Ты ела?

– Да.

– Хорошо.

Мама прикрыла глаза рукой. По телу у нее пробежала дрожь.

– Голова болит.

– Принести тебе аспирин?

Мама потерла виски.

– Попозже. Папа дома?

– Еще ведь только три.

– Ах. Ну да. Ты уже говорила. Мне сейчас сон снился, – прошелестела она, – а про что – уже не помню. У тебя так бывает?

– Мама, это у каждого бывает.

– Странно ужасно.

– Ты тут спишь, а меня один мальчишка на улице облил мочой. Из водяного пистолета.

– Чем облил? Я не расслышала.

– Мочой.

– Какой… какой ужас. Бедняжка. Завтра утром первым делом поговорю с ним. А лучше – с его матерью. Так оно будет надежнее.

– Я ведь тебе даже не сказала, кто это был. – А-а-а. Ну да. Так о ком ты?

– Это неважно.

– Ты такая сердитая.

– Ты ведь собиралась меня забрать из школы.

– Собиралась… – не то спросила, не то подтвердила мама, запустила пальцы себе в волосы и хорошенько дернула. Как только не облысела совсем до этих пор!

– А как там… как, бишь, зовут твоего приятеля, Тарик? – как у него дела?

– Он уже неделю как уехал.

– А. – Мама шмыгнула носом. – Ты помылась?

– Да.


– Стало быть, ты чистая. – Мама покрутила головой. – Ты чистая, и все хорошо.

Лейла поднялась:

– Мне еще домашнее задание делать.

– А как же. Обязательно. Будешь уходить, задерни занавески, моя хорошая. – И мама опять зарылась в простыни.

Когда Лейла подошла к окну, синий «мерседес» с гератскими номерами в облаке пыли проехал мимо. Лейла проводила машину глазами.

– Завтра я не забуду, – сказала мама за спиной. – Обещаю.

– Ты вчера то же самое говорила.

– Если бы ты только знала, Лейла…

– Ты это о чем?

Мама ударила себя в грудь. Потом рука ее бессильно упала.

– Если бы ты знала, что творится здесь…





3




Прошла неделя.

И еще одна.

О Тарике – ни слуху ни духу.

Чтобы скоротать время, Лейла заштопала кисею на двери (руки у Баби так и не дошли), разобрала отцовские книги, стерла с них пыль и расставила по алфавиту; они с Хасиной, Джити и Нилой, мамой Джити (швея по профессии, она была хорошо знакома с Фарибой), прошлись по Куриной улице. Лейла теперь знала: мучительнее пустого ожидания нет ничего.

Вот и еще неделя миновала.

Лейлу замучили ужасные мысли.

Он никогда не вернется. Его папа и мама уехали вместе с ним навсегда, а поездку в Газни придумали для отвода глаз. А ведь она с ним даже не попрощалась.

Он опять угодил на мину. Как тогда, в 1981 году, пяти лет от роду. Они тогда тоже ездили в Газни. Хорошо еще, ему взрывом только ногу оторвало. Могло ведь и до смерти убить.

От таких дум у Лейлы голова гудела.

И вот однажды вечером на улице замигал огонек. Лейла тихонько взвизгнула от радости и выхватила из-под кровати фонарик. Но он не хотел зажигаться.

Проклиная севшие батарейки, Лейла жала и жала на кнопку.

Не горит? Ну и ладно. Главное, он вернулся. У Лейлы кружилась голова от счастья.

А фонарик за окном светил, разгоняя мрак.



На следующее утро Лейла помчалась к Тарику.

Хадим с дружками толклись на улице, зачем-то тыкали палками в грязь. Заметив Лейлу, вся компания захихикала.

Лейла, низко опустив голову, быстренько прошмыгнула мимо.

– Что ты наделал? – воскликнула она, едва взглянув на открывшего ей дверь Тарика.

Она и забыла, что дядя у него был парикмахер.

Тарик провел рукой по свежеобритой голове и улыбнулся, обнажив белые неровные зубы:

– Нравится?

– Ты словно солдат-новобранец.