Твои не родные

И тут же осеклась на полуслове. Она его узнала. Да и как было не узнать? Телевизор она смотрит, новости читает, в интернет заглядывает… Но узнала она его не только поэтому… была еще одна причина, и эта причина заставила Немцову стать цвета стенки и чуть пошатнуться в кресле. У нее тут же подскочило давление и запульсировало в висках. Ужасно захотелось взять таблетку валидола под язык.

Шумаков Егор Александрович прошел через весь просторный кабинет к окну и, не здороваясь с Немцовой, открыл окно нараспашку.

– У вас здесь очень душно.

Сказал он и подошел к столу.

– Добрый день, Маргарита Сергеевна. Прошу прощения, что помешал вам в важных делах, – бросил взгляд на монитор ноутбука с открытой страницей сайта по продаже домашних животных, и Немцова тут же захлопнула крышку, – но мое дело не менее важное. Если позволите… – отодвинул стул, главврач заторможено кивнула и нервно поправила очки на переносице.

– Добрый день…

– Шумаков Егор Александрович, но я вижу, вы меня узнали, и это весьма лестно.

– Ддда, узнала. Чем обязана вашему визиту да в наши края?

Она постепенно старалась взять себя в руки. Но у нее плохо получалось. Шумаков пугал ее, и не только потому, что она была наслышана и о его семейке, и жестком характере молодого бизнесмена, о котором только и пестрели заголовки газет, как он перешел кому-то дорогу или подмял под себя очередного конкурента, или, например, добился сноса гостиницы, в которой ему не так подали завтрак. Шумаков пугал ее тем, что мог узнать… и скорее всего, узнал, что здесь произошло пять лет назад. Иначе зачем он здесь… а если узнал, то Немцовой не только светит увольнение и лишение должности, а может светить нечто похуже, и Иннокентич ее не спасет… так как Шумаков имеет намного больше денег и власти. Трусливый Галкин даже не заступится.

– Я думаю, вы знаете, чем обязаны моему визиту.

– Нет, – она мило улыбнулась, – даже не представляю, но я очень рада такому гостю.

Шумаков продолжал улыбаться. У него была красивая улыбка, очень заразительная, и взгляд цепких серых глаз не отпускал собеседника.

– Вы сейчас представите и не только цель моего визита, но и чем он может закончиться для вас и для вот этого, – он обвел кабинет взглядом, – коммерческого гадюшника.

Немцова застыла, и ее тонкие губы приобрели синеватый оттенок.

– Я думаю, Галкин бы одобрил, если бы я решил построить на этом месте санаторий. Неподалеку пруд, березовая роща… Как считаете? Эта местность подходит для санатория? Вас бы я туда взял главной медсестрой… а может, и не взял бы, а может, сделал бы так, что вас не взяли бы даже санитаркой… хотя, может быть, вы бы устроились врачом на зону.

На лице Немцовой выступила испарина, и пот потек по спине.

– Выпейте воды, Маргарита Сергеевна, успокойтесь и начинайте рассказывать мне правду. И ничего кроме правды, и, возможно, для вас все останется по-прежнему.

Она послушалась, выпила один стакан воды, затем другой. Ее пальцы дрожали, а стекло стучало о зубы. Она подняла голову и медленно выдохнула.

– Ее привезли к нам в тяжелом состоянии, без сознания и в родах. Не было ни времени разбираться – что с ней, ни времени на какие-то обдуманные решения. Только операционная. Она бредила, звала вас, маму, плакала в те короткие промежутки, что приходила в себя. – Немцова резко встала и пошла налила себе коньяк, который был спрятан в закрытом на ключ шкафу, выпила залпом четверть стакана и продолжила, – у нас тогда дела обстояли иначе – аппарат УЗИ допотопный, специалистов мало, лаборатории нет, только в город отправляли анализы за десять километров. Я пока дождалась бы ее результатов, она бы…, – Немцова нервно сглотнула, а Шумаков стиснул челюсти и чуть подался вперед. – Я послушала сердце плода доплером, но оно не прослушивалось. Времени везти к аппарату ультразвука не было, у нее шли сильные схватки. Я надеялась, что младенец просто развернулся так, что нам было неслышно.

Она снова замолчала и налила себе коньяк, на Шумакова не смотрела. Ей было страшно.

– Когда прокесарили, ребеночек не дышал. Мы пытались реанимировать… но… Мне очень жаль. Мне безумно жаль. Мы делали, что могли… и у нас не вышло.

Шумаков резко вскочил со стула и отошел к окну, вцепился в подоконник и шумно вдыхал прохладный воздух.

– Это был второй случай в моей практике. Я не знала, что делать. Мы все растерялись, для нас это была личная потеря. Роженица чувствовала себя неплохо, потом мы нашли следы интоксикации организма, но предположить – от чего она произошла, не могли, а она… она не помнила ничего.

Немцова судорожно сжала стакан и с ужасом вспомнила ту ночь. Тогда еще она была заместителем главврача, и Светлана Юрьевна, едва услышав о происшествии, а потом узнав – кто роженица, чуть инсульт не получила.

– Ты представляешь, что теперь будет? Представляешь, как набросятся на наш роддом? Да здесь камня на камне не оставят. Все разнесут к такой-то матери. А мы с тобой сядем, и это лучшее, что с нами произойдет. Ты вообще знаешь про Шумаковых, кто они такие? Понятие хоть какое-то имеешь?

Тогда она не имела, но ей было до дикости страшно от реакции начальницы. В эту же секунду в кабинет влетела медсестра.

– Там девчонку привезли молодую совсем. Несовершеннолетнюю. Орет, матерится. Проклинает и больницу, и ребенка. Не в себе девка. Мы ее пока с той… ну с той знаменитой уложили. Плод ногами вниз, не разродится она без вас, Маргарита Сергеевна, тут или ваши ручки нужны, или кесарево.

– Иди роды принимай, потом решим, что делать.

А решение пришло само собой. Оно орало, выгибалось и грязно поливало отборным матом все отделение, у него под ногтями вились черные полоски, от одежды воняло потом и дешевыми духами. Оно разродилось и тут же заявило, чтоб младенца придушили или вышвырнули в окно, иначе она сама это сделает.

А малышка в руках Немцовой не кричала. Звука не издала, но была жива, пусть и не девяточка по Апгар, синеватенькая, обвитая пуповинкой и недоношенная, но живая, и пищала тихо и очень жалобно. Немцова кивнула медсестре, и они унесли младенца в процедурную, а Маргарита Сергеевна, зашивая роженицу, которая все же с ее помощью разродилась сама, тихо сказала.

– А не надо душить и выбрасывать. Мертвая твоя дочь родилась. Ты своими мыслями ее у себя в утробе удавила.

Дальше все было весьма просто, зарегистрировали смерть, живую девочку записали как Шумакову, а мертвую отправили в морг, с диагнозом гипоксия и остановка сердца еще в утробе. Немцова тогда хоть и боялась безумно содеянного, все же в какой-то мере решила, что сейчас ее руками вершилась судьба человека, и дочка оборванки и малолетней шлюшки обретет богатую, обеспеченную семью, молодая женщина, потерявшая явно желанного ребенка, познает счастье материнства, а гулящая малолетка получила по заслугам. Все равно от девочки отказалась.

Шумаковой сказали, что ее соседка – малолетняя наркоманка и что пришлось перевести в другую палату, а потом и младенца ей принесли. Когда увидела глаза молодой женщины, светящиеся любовью, поняла, что решение было правильным. И ни о чем не жалела… До определенного момента, когда Немцова чуть разрыв сердца от ужаса не получила. В роддом приехала сама Шумакова. Она потребовала предоставить ей генетический материал ребенка. Они приготовились к самому худшему, и главврач, и Немцова уже мысленно сидели на скамье подсудимых, но, как ни странно, ничего не произошло. Никто за ними не пришел, никто даже с ними не разговаривал.

Только за малолеткой мать приехала. На вид приличная, не то что ее ободранка. Выслушала заключение врачей, бледнела до синевы, руки на коленях складывала и пальцы сжимала так, что суставы трещали. Они уехали, а Немцова наконец-то спокойно вздохнула полной грудью. Все обошлось….

– От чего умер младенец? – раздался глухой голос Шумакова, и Маргарита Сергеевна вздрогнула.

– Мы не знаем. Тело на экспертизу никто не отправлял, и причину я вам сказала. Но… при всем моем опыте, у меня есть подозрения, что ваша жена…. она что-то приняла. Какое-то лекарство или препарат, или что-то съела. Что-то, спровоцировавшее смерть плода и сильное отравление у матери. Но я даже предположить не могу, что именно. Существует множество препаратов, которые могут вызвать подобную реакцию организма.

Она затихла, с ужасом заламывая пальцы и ожидая приговора. Ей вообще показалось со стороны, что от Шумакова, который вошел в этот кабинет, ничего не осталось, возле окна стоял совсем другой человек. По нему словно проехался грузовик, и он выглядел поломанным на куски, осунувшимся и немного не в себе.


– И… и что теперь будет? – хрипло спросила она.

– Ничего не будет. Забудьте об этом. И держите рот на замке.

Вернулся к столу и сел напротив снова.

– Та девчонка… вы что-то о ней знаете?

– Да, знаю. Она погибла от передозировки… спустя три года. Это было крупное дело для нашего района. Об этом на местном канале говорили и… нашли целую банду ублюдков, которые по школам наркотики продавали.

Шумаков выдохнул и резко встал с кресла.

– Ясно. Вы правильно поступили, Маргарита Сергеевна, пожалуй, это один единственный правильный поступок в вашей жизни. И если вы будете о нем молчать, ничего плохого с вами не случится. Я обещаю.

Когда он ушел, Немцова налила себе полный стакан коньяка и выпила его залпом.



ГЛАВА 24



Я смотрел просто в одну точку, мне казалось, у меня не шевелятся руки, ноги и даже сердце не бьется. Я, наверное, умер. Не знаю, как люди впадают в кому и что они при этом испытывают, я внутренне омертвел. И если раньше мне думалось, что я присыпан камнями и толстым слоем земли, то сейчас у меня создавалось впечатление, что я полностью без кожного покрова привязан где-то цепями и насажен на острые крючья, они продрали мне сердце и легкие, и я, бл***дь, задыхаюсь, истекаю кровью, булькая в агонии, но и сдохнуть права не имею. Я вообще ни на что не имею прав.

Снова включаю запись голоса матери, и меня трясет, когда я слышу все, что она говорит. Холодный пот катится градом, пропитывает мою рубашку, течет по вискам и по скулам. Мне кажется, я погрузился в сплошной кошмар и это все бред сумасшедшего психопата, это все какая-то долбаная игра. И ее голос вспарывает нервы, пилит их на куски… Она не могла так поступить. Не могла со мной вот так…

«Я надеюсь, что ты никогда этого не услышишь… и в то же время я все же хочу, чтобы ты все узнал, и если этому суждено случиться, то ты рано или поздно найдешь эту запись, а если нет, то так тому и быть. Ты мой любимый ребенок, и пусть я и была строга к тебе, таковыми были мои представления о воспитании сына, но я никогда и никого не любила так, как тебя. И как любая мать, я мечтала о самом лучшем для тебя. Да, я ее невзлюбила. Она не нравилась мне с самой первой минуты. Она была тебя недостойна. Ни одного волоска на твоей голове. Неотёсанная, безвкусная деревенщина, которая мечтала о прописке и свадьбе с богатым и чистеньким мальчиком. Мне не нравилось в ней все, начиная с ее имени и заканчивая ее запахом, который поселился в нашем доме и не выветривался, забивался мне в ноздри и преследовал на каждом шагу. Она заменила тебе меня, везде и всюду была она. В твоем сотовом, в твоем портмоне, в твоей комнате, в твоей голове и в твоем сердце. Я задыхалась с этим осознанием потери, что она забрала тебя у меня.

Я ослепла, оглохла, я мечтала, чтоб она исчезла. Я знала, что ты не любишь Лену, и именно поэтому хотела, чтоб она стала твоей женой. Она бы обожала тебя, а ты бы по-прежнему оставался со мной и был только моим. Эгоистичное гипертрофированное материнское чувство. Я тогда даже трезво думать не могла. Лена стала частым гостем в нашем доме. Мне нравилось злить Анну. Нравилось видеть, как она бледнеет. Я мечтала, что она родит мне внука, и ты с ней разведешься, отберёшь у нее ребенка, и мы заживем без нее, как раньше.

А когда ты кричал на меня, ссорился со мной из-за нее, я ненавидела ее еще больше. Когда Лена привезла этот чай… ее мать занимается травами и гомеопатическими лекарствами… она привезла этот чай и попросила меня помочь ей. Сделать так, чтоб… О, Господи, прости меня! Сделать так, чтоб твоя жена с расстройством желудка легла в больницу, беременных на таких сроках обязательно кладут, а у Лены было бы время оказаться с тобой наедине. Всего-то расстройство желудка. В меня черт вселился, я даже ничего не заподозрила, я была ослеплена своей ненавистью, ревностью, и я… я позвала Анну и предложила этот чай. Клянусь, я клянусь тобой и всем самым дорогим, что у меня есть и было когда-либо, я не хотела того, что произошло. Это была мелкая пакость, недостойная взрослой женщины. Но я и думать не могла, что дальше произойдет такое горе… и что Лена… Лена исчадие ада, Егор. Она не такая, как все мы думаем, она либо сумасшедшая, либо такая тварь, каких поискать. Но тогда она казалась мне влюбленной в тебя и самой достойной. Твой отец дружил с ее отцом, а я тесно общалась с ее матерью. Что может быть идеальней, чем свадьба наших детей.

Но я даже не подозревала, в какой кошмар втяну всех нас и тебя прежде всего. Мне позвонили из больницы… сказали, что она рожает где-то там, в каком-то захолустье. У меня уже были эти снимки от фотографа, которого нашла Лена, были подозрения, что Анна тебе изменяет, и я была этому рада, я вцепилась в эту возможность мертвой хваткой. Те две курицы из роддома… они не учли, что деньги развязывают языки всем, что нет никакой информации, которую нельзя было бы раздобыть с помощью денег. И я... я получила такой удар, от которого не оправляются. Санитарка рассказала мне, что моя внучка... что она... Прости, не могу говорить, мне кажется, у меня все внутри серной кислотой разъело… Она сказала, что девочка умерла, что тот ребенок, который записан на тебя, что это чужая… Лена приехала следом за мной. Буквально через полчаса она уже придавила меня к стенке и рыдала, что ничего не знала, что, может, перепутала препараты, что это не ее вина… Но я не могла поверить, что передо мной стоит такое чудовище, такое истинное зло во плоти. Я сказала, что ты обязан об этом узнать, и тогда она изменилась. Из несчастной овечки превратилась в опасную тварь. Она сказала, что это я виновата, что на чашке мои отпечатки пальцев, что это я предлагала Анне чай. И это я ее ненавидела и всячески унижала, что никто мне не поверит, что ты меня возненавидишь и засунешь в психушку, где мне и место. Она все знала… знала, что я лежала в больнице с нервными срывами. И я… я испугалась. Я сделала, как она хотела. Тест ДНК отдала тебе. Какое-то время я стала считать, что все к лучшему, что, действительно, никто не знал, верить, что Лена ошиблась. Но меня надолго не хватило. Она начала мне сниться… моя внучка. Каждую ночь она плакала и кричала, мне снился младенец, которого уносят врачи, снились гробики и кресты, снилась Анна твоя, как она кричит, что я убийца.

Я должна была рассказать тебе. Должна… и не могла. Я боялась, что ты меня возненавидишь, боялась, что запрешь меня в психушку, как говорила Лена… А потом Бог все же меня наказал, и я потеряла все… все, кроме тебя. Я так испугалась, что следующим будешь ты. И приняла решение… когда-то мать Лены давала мне лекарство – сильное снотворное. Я приняла его полчаса назад. У меня уже онемели пальцы, и мне не хватает воздуха. Я скоро умру, сынок… Но прежде чем это случится, я хочу попросить у тебя прощения. Прости меня, прости мне все, что я тебе причинила, я просто до безумия любила тебя… и если когда-нибудь ты увидишь Анну, скажи, что я каждую ночь становилась на колени перед образами и умоляла ее простить меня. Скажи ей это. Хотя такое никто не прощает. И я себя никогда не прощу. Прощай, сынок. Я надеюсь, ты будешь счастлив, когда меня не станет… и догадаешься сам, какая гадюка живет в нашем доме».

Я сунул сотовый в ящик стола и обхватил голову дрожащими руками. Я пока не знал, что мне делать дальше. Не знал, потому что был слишком раздавлен, меня размазало и раздробило мне все кости, и я еще не мог собрать себя по кусочкам. Я разберусь с этим чуть позже. Я должен вначале попытаться встать на ноги и сделать первый вздох. Потом я решу, как казню Лену… какой будет ее смерть. Встал из-за стола и вышел из кабинета… Сам не понял, как пошел к Маше. А перед глазами лицо Ани стоит, как плачет, как руки заламывает и клянется, что девочка моя, что никогда и ни с кем, а я… я ничем не лучше своей матери. Жестокий конченый эгоист, не видящий дальше своего носа, ослепленный ревностью и ненавистью.

Маша спала в кровати с зажжённым ночником. На какое-то мгновение я отвлекся от своих мыслей и невольно застыл на месте. Рядом с девочкой сидела та самая кукла, которую она вышвырнула когда-то. И тут же лезвием по нервам… а ведь я ее покупал другому ребенку. Тому, которого уничтожили моя мать и Лена.

Я прилег рядом с девочкой и закрыл глаза, нет, сон ко мне не шел, меня колотило ознобом, меня по-прежнему швыряло в ледяной пот. Хотелось орать и крушить стены, разбить на хрен все руки в кровь. Но вместо этого я смотрел в потолок и прислушивался к дыханию Маши. Для меня после всего, что я узнал, ничего не изменилось… она водралась в мое сердце и поселилась там, в тех лохмотьях, которые от него остались. И я не знал, что будет дальше, что будет завтра, когда я приеду к Ане и посмотрю ей в лицо… смогу ли вообще смотреть. Сесть за руль, разогнаться до бешеной скорости и… в стену. А потом мысли о том, что так поступил бы последний трус и слабак. Я должен жить с этим. Это мое личное проклятие, и я это заслужил. Я позволил, чтоб с моей маленькой девочкой все это произошло. Я слишком верил своей матери и я.. я изначально не был достоин Ани. Никогда не был… я знал это с самого начала, что она слишком святая, чтоб быть со мной, а потом эта святость вдруг покрылась грязью, и я не смог этого вынести. Я лежал рядом с Машей и ощущал, как вместо крови по венам течет серная кислота, она медленно, но верно сжигает меня, я даже чувствую запах горелой плоти.

Нет, я не винил себя, это было бы как-то по-детски. Испытать чувство вины за какие-то ошибки, за какие-то неверные шаги. То, что я сделал, ошибкой назвать нельзя – это непоправимое уродство. Я изуродовал свою жизнь, ее жизнь, я отказался от нее… и бросил один на один с этим кошмаром. Виноват ли я? Конечно, нет. Я не виноват. Я уже казнен. Вчера меня приговорили и расстреляли. Только не до конца. Оставили корчиться в агонии, извиваться и орать от боли.

Я не знал, как буду просить у нее прощения. Она мне сказала, что такое не прощают, и она права. И у меня, наверное, язык не повернется просить это самое прощение. Не стоило впускать ее в свою жизнь много лет назад… стоило дать ей сбежать от меня без оглядки. Не охотиться на нее зверем, не ставить ловушки. Но я бы не смог, я и сейчас не смогу ее отпустить. Не смогу дать уйти. Буду побитой псиной шляться где-то рядом и рычать на каждого, кто посмеет подойти.

Но я лучше перегрызу себе вены, чем опять причиню ей боль. Среди ночи проснулась Маша. Поднялась, посмотрела на меня сонными глазами, а потом перебралась мне на грудь и обняла за шею. И дрожь начала отступать… сердце не так сильно скручивало в камень. Она несколько минут лежала на мне, а потом вдруг приподняла голову и снова на меня посмотрела. Тыкнула мне в грудь пальчиком, потом себе в грудь и губами сказала «папа».

Я усмехнулся, а в глазах что-то запекло, начало жечь так, что стало плохо видно ее сонное личико. Она не ложилась, словно чего-то от меня ждала, и я вдруг неожиданно сам для себя сказал:

– Да, я твой папа.

А утром мне позвонили и сообщили, что Аня пришла в себя… Ад только начинался.



ГЛАВА 25



Спустя месяц….



Меня уже выписали, оставалось забрать некоторые бумаги, и я до дрожи в руках ждала этого момента. Бежать отсюда. Бежать куда глаза глядят. Так далеко, чтоб даже запахи стали другими, чтобы воздух вибрировал иначе и солнце светило с другой стороны. Хотя на самом деле мне бы хватило просто вернуться домой. В свой город. Мне было тошно здесь оставаться после всего, что произошло, и после всего, что я узнала.

Это как вынырнуть из кошмара в кошмар, закрыть глаза, потому что ужас и боль обрушились на все тело, и открыть их, чтобы задохнуться от той же боли, увидев ЕГО рядом… Его и Машу. Пока я была без сознания, а точнее, они все считали, что я без сознания, я слышала его голос. Слышала, как он читает мне что-то. Я не могла разобрать слов, не понимала смысла, но мне хватало этого тембра. Он выдергивал меня из темноты, из бессвязных ужасных снов, в которых я искала своего ребенка и не могла найти. Я цеплялась за этот голос и шла к свету, держась за стены. Там, в своем беспамятстве я любила его абсолютно и безоговорочно, и мне было не за что прощать. Там мы с ним были счастливы. Между нами не было дикой пропасти… И лучше бы я оставалась в этой бездне своих иллюзий, мечт и фантазий, потому что реальность оказалась страшнее любого дикого бреда. Потому что я разбилась о нее и раздробила себе кости. Иногда жизнь бывает страшнее самого извращенного фильма ужасов… потому что в ней все по-настоящему.

Моя реальность начиналась с той палаты, в которой я лежала, как растение, продолжилась с приездом Антонины и больше не заканчивалась. Моя больная реальность, в которую было невыносимо поверить, но все же она была похожа на правду и наконец-то сложила весь пазл в чудовищную, уродливую картинку, от которой затряслись руки и ноги и помертвело внутри. Последний раз я так мертвела, когда умерла моя мама. Последний раз я испытала эту нечеловеческую боль именно тогда и надеялась, что больше ничто не сможет меня убить снова… И ошиблась.

Мой бывший муж и все, что его окружало, воздух, которым он дышал, все, что было им, всегда причиняло мне боль. Даже мысли о нем заставляли задерживать дыхание от ломоты в груди и каменеющего сердца.

Я не помню, как проходило мое выздоровление. Оно слилось в череду однотонных серых дней с моим маниакальным стремлением как можно быстрее уехать. Как можно быстрее оставить это место, уйти, спрятаться подальше от того, кто разрушил и разорвал мою душу, и в то же время я не понимала, как можно безумно любить своего палача. Вопреки всему, что он сделал со мной, там, в глубине души до сумасшествия обожать все, что является им. Даже имя его произносить и дрожать от страсти и от отчаяния, потому что никогда ей не сбыться. Нельзя прощать… я предам и себя, и Машу.

Тогда… в моей палате, когда я полностью пришла в себя, я поняла, что не смогу его простить. Не смогу и не хочу. Я не готова. Я не стану терять себя снова. И даже его голос для меня мучителен, как адская пытка. Все в нем слишком любимо, так любимо, что ненависть из-за этой любви превращалась в чудовищную тьму, которая застилала мне глаза, когда я чувствовала, как болит по нему сердце. Как он весь живет внутри меня и не собирается умирать, как бы жестоко я его не травила, как бы не вырезала из своего сердца, он воскресает там снова и снова.