Тень горы

– Я… – начал он на хинди. – Ты извини… за те мои грубые слова.

– Ладно, забыли.

– Между прочим, я хорошо отношусь к собакам, – сообщил он. – Любой здесь это подтвердит. Я даже подкармливаю бродячих псов.

– Рад это слышать.

– Аджай! Скажи ему, как я люблю собак!

– Очень сильно, – сказал Аджай. – Он сильно любит собак.

– Если ты сейчас же не прекратишь говорить о собаках, – сказал Ишмит, пуская красную слюну из уголка рта, – я сверну тебе шею.

И отвернулся от него, демонстрируя неудовольствие.

– Абдулла, – сказал он, – полагаю, ты хотел со мной поговорить?

Но Абдулла не успел ответить, поскольку во дворе появилась группа из десятка рабочих, кативших две длинные пустые тележки.

– С дороги! – сразу же завопили они. – Труд угоден Богу! Мы творим богоугодное дело! Мы пришли за мешками! Забираем старые мешки! Потом привезем новые! С дороги! Труд угоден Богу!

С бесцеремонностью, за какую другие поплатились бы жизнями, простые работяги пренебрегали статусом и нарушали покой банды свирепых убийц. Без промедления они начали растаскивать пирамиду мешков, а велокиллеры, спотыкаясь и падая, освобождали насиженные места.

Не спеша, стараясь не уронить своего достоинства, Ишмит снизошел с командных высот и встал неподалеку от Абдуллы, наблюдая за разрушением пирамиды. Я слез одновременно с ним и присоединился к своим друзьям.

Фардин, не зря носивший прозвище Политик, поднялся и дипломатично предложил свой стул Ишмиту. Лидер велокиллеров сел рядом с Абдуллой и громко потребовал чай со специями.

Пока мы дожидались чая, рабочие удалили всю гору мешков, оставив на голых камнях двора лишь немного оброненных зерен и соломинок. Подали имбирный адрак-чай, настолько крепкий, что даже самый суровый и бессердечный судья прослезился бы.

А работяги вскоре вернулись с новыми мешками зерна и стали складывать их на том же месте. Стремительно вырастала новая куча, и слуги велокиллеров начали придавать ей форму ступенчатой пирамиды.

Вероятно желая скрыть неловкость оттого, что мы наблюдали его конфузное свержение с трона, Ишмит переключил внимание на меня:

– Ты… чужак, что ты думаешь о Дас-Расте?

– Джи, – начал я с уважительного обращения, соответствующего английскому «сэр», – я удивляюсь, как мы смогли добраться сюда, никем не задержанные.

– Мы знали, что вы идете. Мы знали, сколько вас, и знали, что вы друзья. Помнишь дядюшку Дилипа – старика, читающего газету?

– Да, мы прошли прямо через его дом.

– Именно так. У дядюшки Дилипа есть под креслом кнопка, а от нее идет провод к звонку здесь, на площади. По тому, сколько раз он нажимает кнопку, и по протяжности звонков мы можем определить, кто приближается, друг или враг, и в каком количестве. И такие «дядюшки» у нас есть в каждом проходе. Они глаза и уши Дас-Расты.

– Недурно, – признал я.

– Судя по наморщенному лбу, у тебя еще остались вопросы.

– Да. Я не понимаю, почему это место называется Дас-Раста – Десять путей, тогда как я смог насчитать только девять выходов с площади.

– Ты мне нравишься, гóра! – сказал Ишмит, используя слово, обозначающее на хинди белого человека. – Немногие замечают этот факт. На самом деле сюда и отсюда ведут десять путей, но десятый ход – потайной, и он известен лишь местной братве. Ты сможешь проследовать этим путем, только став одним из нас – или же в виде трупа, если мы тебя здесь прикончим.

Тут в разговор вступил Абдулла, выбравший этот момент для того, чтобы изложить цель своего визита.

– Я привез твои деньги, – сказал он, наклоняясь к сочащейся бетелем улыбке Ишмита. – Но прежде чем я их отдам, должен сказать об одном осложнении.

– Что за… осложнение?

– Свидетель, – произнес Абдулла достаточно громко, чтобы я смог его расслышать. – Говорят, вы работаете так быстро, что даже джинн не сможет заметить удар вашего ножа. Но в последнем случае нашелся человек, это заметивший. И он описал киллера полиции.

Ишмит сжал челюсти и быстро взглянул через плечо на своих людей, а затем вновь повернулся к Абдулле. Улыбка на его лице медленно восстанавливалась, но зубы по-прежнему были сомкнуты так крепко, словно он держал в них нож.

– Само собой, мы уберем этого свидетеля, – прошипел он. – И не возьмем за него доплату.

– В этом нет нужды, – ответил Абдулла. – Сержант полиции, оформлявший протокол, – наш человек. Он надавил на свидетеля и заставил его изменить показания. Но ты же понимаешь, что в таких случаях я говорю не от своего имени, а от имени Санджая. Притом что это лишь второй заказ, который мы вам дали.

– Джарур[28], – сказал Ишмит. – И я обещаю, что осложнений со свидетелями больше не возникнет, пока мы работаем вместе.

Ишмит пожал руку Абдуллы, на секунду-другую задержав ее, а затем встал со стула, повернулся к нам спиной и начал карабкаться на вершину заново возведенной пирамиды. Расположившись на своем новом троне, он произнес одно слово:

– Панкадж!

Оказалось, что так зовут человека, с которым мы сперва ссорились, а потом обсуждали ножи.


Фардин вынул из своего рюкзака пачку денег и передал ее Абдулле, который, в свою очередь, вручил ее Панкаджу. Перед тем как лезть на пирамиду, тот обернулся ко мне.

– Мы с тобой никогда не будем биться друг против друга, – сказал он, вновь протягивая мне руку. – Пукках?[29]

Его широкая улыбка и неподдельная радость от обретения нового друга были бы восприняты с пренебрежительной усмешкой матерыми зэками в австралийской тюрьме. Но сейчас мы находились в Бомбее, и улыбка Панкаджа была столь же искренней, сколь искренним было его желание прирезать меня несколькими минутами ранее. То же самое я мог бы сказать о себе.

Пока Ишмит его не окликнул, я не знал, что человек, с которым я недавно обменялся оскорблениями, был вторым по значимости главарем велокиллеров; и его имя наводило не меньший страх, чем имя самого Ишмита.

– Ты и я, – сказал я ему на хинди, – мы никогда не будем драться. Что бы ни случилось.

Ухмыльнувшись мне от уха до уха, он с акробатической ловкостью вскарабкался на гору мешков и отдал деньги Ишмиту. Абдулла приложил руку к груди в знак прощания, и мы двинулись в обратный путь.

Следуя за Абдуллой, мы снова прошли лабиринт ходов, включая гостиную, в которой все так же сидел и читал газету дядюшка Дилип, держа бдительную ногу на тайной кнопке под креслом.

Когда мы добрались до своих мотоциклов, Абдулла повернулся, поймал мой взгляд и расплылся в очень редкой для него открытой, счастливой и даже озорной улыбке.

– Это было на самой грани! – сказал он. – Все обошлось, хвала Аллаху!

– С каких это пор ты имеешь дело с левыми киллерами?

– Мы связались с ними пару недель назад, когда ты был в Гоа. Помнишь нанятого нами адвоката, который слил наших братьев, выложив копам все, что ему рассказали по секрету?

Я кивнул, вспоминая, как все мы были разъярены, когда наши люди получили пожизненный срок из-за предательских показаний их собственного адвоката. Была подана апелляция, но она застряла в суде высшей инстанции, и наши все еще сидели за решеткой.

– Теперь этот законник примкнул к толпе своих коллег в аду, – сказал Абдулла, и в глазах его сверкнули золотистые искорки. – Наш приговор апелляции не подлежит. Но не будем говорить о подлых тварях и их жалких судьбах. Лучше насладимся ездой с ветерком и возблагодарим Аллаха за то, что Он избавил нас от необходимости убивать киллеров, которых мы сами же наняли для другого убийства. Жизнь прекрасна и удивительна, хвала Аллаху!

Однако, пока мы с Фардином и Хусейном следовали за Абдуллой к месту сбора совета мафии, я размышлял отнюдь не о Божьей благодати. Я знал, что другие мафиозные кланы периодически прибегают к услугам велокиллеров. Даже копы временами привлекали их для «чистки» в особо щекотливых случаях. Но южнобомбейская мафия при жизни Кадербхая до такого не опускалась никогда.

Где бы ни собиралась компания людей – от заседания директоров крупной фирмы до сборища развратников в борделе, – они всегда, сознательно либо неосознанно, устанавливают определенные моральные правила для данной ситуации. И одним из моральных правил, неукоснительно соблюдавшихся мафией Кадербхая, было следующее: человеку, которого решено убрать, дается возможность посмотреть в глаза своим убийцам и услышать от них, за что конкретно он обречен на смерть. Но нанимать безликих неуловимых киллеров, вместо того чтобы самим приводить в исполнение приговор, – это был радикальный отход от правил. И с этим мне было трудно примириться.

До сей поры порядок и хаос в нашем мире балансировали на чашах весов, удерживаемых в напряженно вытянутой руке традиции. И эти весы опасно качнулись в тот самый момент, когда были наняты велокиллеры. Из множества людей, работавших на Санджая, добрая половина хранила верность старому кодексу чести в большей мере, чем лично ему, теперь пытавшемуся этот кодекс переписать…

Вид морского простора при выезде на Марин-драйв наполнил ощущением покоя если не мою голову, то хотя бы мое сердце. Я отвернулся от красной тени, бегущей рядом со мной по обочине. Я перестал думать о пирамиде киллеров и о недальновидности Санджая. Я перестал думать о моей собственной роли в предстоявшем безумии. Я просто гнал по трассе с моими друзьями – навстречу концу, нам уготованному.





Глава 7




Не будь с нами Абдуллы, мы с Фардином и Хусейном помчались бы до мечети Набила наперегонки, подрезая машины и пытаясь протиснуться в любую щель. Но Абдулла никогда никого не подрезал и не жал на газ без толку. Он рассчитывал, что машины сами перед ним расступятся, и обычно так оно и происходило. Он ездил спокойно, без рывков и резких торможений, прямо сидя в седле и высоко держа голову, и длинные черные волосы всплесками растекались по его широким плечам.

Мы добрались до особняка минут за двадцать и припарковали мотоциклы на привычном месте, перед соседним парфюмерным магазином.

Как правило, главный вход в особняк был открыт и неохраняем. Кадербхай говорил, что, если какой-нибудь враг захочет покончить с жизнью путем нападения на его жилище, он предпочтет сперва выпить с ним чая и только потом убить его.

Но сейчас мы обнаружили высокие массивные двери парадного входа плотно закрытыми, а перед ними стояли четверо вооруженных людей. Я узнал одного из них, Фарука, «смотрящего» за игорным бизнесом в отдаленном филиале фирмы, в Аурангабаде. Трое других были незнакомыми мне афганцами.

Толкнув дверь, мы вошли внутрь и увидели еще парочку с автоматами на изготовку.

– Зачем тут афганцы? – спросил я, когда мы их миновали.

– Многое произошло, брат Лин, за то время, что ты был в Гоа, – сказал Абдулла, и мы вступили в открытый внутренний дворик.

– Да уж, шутки в сторону.

Я не появлялся здесь уже несколько месяцев и сейчас с горечью отметил признаки небрежения и запущенности. При жизни Кадербхая из каменной глыбы в центре двора день и ночь бил фонтан, а роскошные пальмы в кадках добавляли живительную зелень к белизне мрамора и голубизне неба. С той поры пальмы засохли, а растрескавшаяся земля в кадках была утыкана сигаретными окурками.

У двери в комнату, где заседал совет мафии, стояли еще два афганца с автоматами. Один из них постучал в дверь и затем медленно ее отворил.

Абдулла, Хусейн и я вошли внутрь, а Фардин остался снаружи вместе с афганскими охранниками. Дверь закрылась за нашими спинами, и я огляделся: в комнате нас было тринадцать человек.

Сама комната заметно изменилась. На полу сохранилось покрытие из пятиугольных плиток кремового цвета, а сине-белая мозаика, имитирующая небо с облаками, по-прежнему покрывала стены и сводчатый потолок, но инкрустированный столик и парчовые подушки на полу исчезли. Их место занял длинный – почти от стены до стены – конференц-стол из темного дерева, по периметру стола расположились четырнадцать кожаных кресел с высокими спинками. Кресло председателя, в отличие от остальных, было украшено витиеватой резьбой. И человек, сидевший в этом кресле, Санджай Кумар, улыбкой встретил вновь вошедших. Но эта улыбка предназначалась не мне.

– Абдулла! Хусейн! – воскликнул он. – Наконец-то! Мы уже обсудили много второстепенных вопросов, ну а теперь, когда вы здесь, можно приступать к самому главному.

Предположив, что Санджай не желает моего присутствия в зале совета, я попробовал вежливо удалиться.

– Санджайбхай, я подожду снаружи, пока не понадоблюсь.

– Нет, Лин, – сказал он, делая какой-то неопределенный взмах рукой. – Сядь рядом с Тариком. Садитесь все, не будем терять время.