Танец с драконами. Книга 2. Искры над пеплом

— Познакомить меня с вашим братом, — вспыхнула Элис. — Предлог был какой-то другой, но истинная причина именно эта. Мы были почти ровесники, и мой отец хотел поженить нас. В нашу честь устроили пир, где я танцевала и с вашим братом, и с вами. Он был очень учтив и сказал, что я танцую прелестно, а вы все дулись. «Чего же и ждать от бастарда», — сказал мой отец.

— Помню, да, — кивнул Джон, солгав только наполовину.

— У вас и теперь вид надутый, но я прощу вас, если спасете меня от дяди.

— Ваш дядя как будто лорд Арнольф?

— Какой там лорд! Настоящий лорд — мой брат Харри, и по закону ему наследую я. Арнольф — только кастелян, потому что дочь идет прежде дяди. Его племянником, собственно, был отец, я ему прихожусь внучатой племянницей. Криган — его сын. Не знаю, какое между нами родство, но мы его всегда звали дядей, а теперь мне предлагается назвать его своим мужем. — Элис сжала кулачок. — До войны я была помолвлена с Дарином Хорнвудом. Мы только и ждали, когда я расцвету, но Дарин пал в Шепчущем лесу от руки Цареубийцы. Отец писал, что найдет мне какого-нибудь южного лорда, и не успел: ваш брат Робб отрубил ему голову за каких-то двух Ланнистеров. Я думала, они для того и пошли на юг, чтобы убивать Ланнистеров…

— Все не так просто. Лорд Карстарк убил пленных, миледи. Двух мальчиков-оруженосцев, безоружных, заключенных в тюрьму.

Девушку это как будто не удивило.

— Отец, не столь громогласный, как Большой Джон, в гневе был не менее страшен. Теперь и он, и ваш брат мертвы, но мы с вами пока еще живы. Скажите, лорд Сноу: есть между нами кровная вражда или нет?

— Человек, надевая черное, забывает о кровной мести, а Ночной Дозор не враждует ни с вами, ни с Кархолдом.

— Хорошо, а то я боялась. Я умоляла отца поставить кастеляном кого-то из моих братьев, но они все ушли с ним на юг, чтобы завоевать славу. Теперь Торр и Эдд убиты, а Харри держат пленником в Девичьем Пруду, насколько мы слышали чуть ли не год назад. Может быть, и его уже нет в живых. Мне больше не к кому обратиться, кроме последнего из сыновей Эддарда Старка.

— Почему бы не к королю? Кархолд присягнул Станнису.

— Дядя это сделал для того, чтобы Ланнистеры отрубили бедному Харри голову. В случае смерти брата Кархолд переходит ко мне, но дяди не дадут мне воспользоваться моими правами. Как только я рожу Кригану ребенка, нужда во мне отпадет — двух жен он уже схоронил. — Элис сердито, совсем как Арья, смахнула слезу. — Вы согласны помочь мне?

— В брачных и наследственных делах все решает король, миледи. Я напишу о вас Станнису, но…

— Ответа вы не дождетесь, — невесело рассмеялась Элис. — Станнис умрет еще до того, как получит ваше письмо — дядя за этим присмотрит.

— То есть как?

— Арнольф придет к Винтерфеллу, верно, но лишь для того, чтобы вонзить кинжал в спину вашему королю. Он давно уже выбрал Русе Болтона своим сюзереном — за золото, за обещанное помилование, за голову Харри. Лорд Станнис идет в западню. Он мне ничем не поможет, да и не стал бы. Вы моя единственная надежда, лорд Сноу. — Девушка опустилась на колени. — Именем вашего отца заклинаю: спасите меня.





Слепая Бет




Ночью ей светили звезды, и снег искрился под луной, но просыпалась она всегда в темноте. Она открывала глаза и облизывалась, припоминая прекрасный, быстро меркнущий сон. Блеяние овец, ужас в глазах пастуха, визг собак, которых она убивала одну за другой, рычание стаи. Дичи поубавилось, когда выпал снег, но прошлой ночью они славно попировали. Ягнятина, собачатина, баранина, человечина. Кое-кто из ее мелких серых родичей боится человека, даже мертвого, а она нет. Мясо есть мясо, и люди — такая же добыча, как и все прочие. Во сне она становится ночным волком.

Слепая девочка повернулась на бок, села, поднялась, потянулась. Постелью ей служили холодная каменная лежанка и набитый тряпьем тюфяк — просыпалась она застывшая, как деревяшка. Тихая, словно тень, она прошлепала огрубевшими подошвами к тазу, умылась холодной водой, вытерлась. Сир Григор, Дансен, Рафф-Красавчик, сир Илин, сир Меррин, королева Серсея. Ее утренняя молитва. Ее ли? Нет, она ведь никто. Это молитва ночного волка. Когда-нибудь она выследит их, затравит, ощутит запах их страха, вкусит их крови. Когда-нибудь.

Она отыскала свои штанишки, понюхала, признала годными, натянула. Сдернула с колышка длинную кусачую рубаху из некрашеной шерсти. Теперь чулки — один черный, другой белый. Черный наверху подшит, белый нет, чтобы надевать каждый на нужную ногу. Ноги у нее хоть и тощие, но сильные и с каждым днем становятся все длиннее.

Это хорошо: водяному плясуну нужны крепкие ноги. Не век же ей быть Слепой Бет.

Нос привел бы ее на кухню, даже если бы она не знала дороги. Горячий перец, жареная рыба, хлеб прямо из печки. Ночная волчица наелась вдоволь, но слепая девочка давно поняла, что съеденным во сне мясом нельзя насытиться.

Сардины, только со сковородки, обжигали пальцы. Она подобрала остатки масла кусочком свежевыпеченного хлеба и запила завтрак разбавленным вином, смакуя каждое ощущение. Хрустящая корочка, вкус поджарки, жжение от перечного масла, попавшего в ссадину на руке. Слушать, обонять, вкушать, осязать — так познают мир незрячие.

Вошел кто-то в мягких тряпичных туфлях. Добрый человек, определила она, раздув ноздри. Мужчины пахнут иначе, чем женщины, а жрец к тому же жует апельсиновые корки, освежая дыхание.

— Кто ты этим утром? — спросил он, садясь во главе стола. Тук-тук-тук — первое яичко облупливает.

— Никто.

— Лжешь. Я знаю тебя — ты маленькая слепая нищенка.

— Бет. — Она знала одну Бет в Винтерфелле, когда была Арьей Старк — может, потому и выбрала это имя.

— Бедное дитя. Хочешь получить обратно свои глаза? Попроси — и прозреешь.

Он спрашивал ее об этом каждое утро.

— Может быть, завтра. Сегодня нет. — Ее лицо, как тихая вода, скрывало все, что лежит внизу.

— Как хочешь. — Звякнуло серебро: он взял ложечку из солонки. — Где попрошайничала моя бедная девочка прошлой ночью?

— В таверне «Зеленый угорь».

— Какие три новые вещи ты узнала с тех пор, как выходила в последний раз?


— Морской Начальник все еще болен.

— Это не новость. Он болел вчера и завтра будет болеть.

— Или умрет.

— Когда умрет, тогда это и будет считаться новостью.

Когда он умрет, будут выборы и засверкают ножи — так заведено в Браавосе. В Вестеросе умершего короля сменяет его старший сын, но в Браавосе королей нет.

— Новым Морским Начальником будет Тормо Фрегар.

— Так говорят в «Зеленом угре»?

— Ага.

Добрый человек, который никогда не говорил с набитым ртом, прожевал яйцо и сказал:

— Люди, говорящие, что мудрость заключена в вине, просто глупцы. В других тавернах называют другие имена, будь уверена. — Он откусил еще кусочек, прожевал, проглотил. — Так какие же три вещи ты узнала из тех, что не знала раньше?

— Я знаю, что некоторые говорят, будто Тормо Фрегар будет новым Морским Начальником. Пьяные.

— Это уже лучше. Еще что?

«В Вестеросе, в речных землях, выпал снег», — чуть не сказала она. Но он спросит, откуда она это знает, и ответ ему вряд ли понравится. Она прикусила губу, припоминая, что было ночью.

— Сфрона, шлюха, беременна. От кого, не знает — думает, что от тирошийского наемника, убитого ею.

— Это полезно знать. Еще что?

— В «Подводном царстве» нашли новую Русалку на место старой, которая утонула. Она дочка служанки Престайнов, ей тринадцать. Бедная, но очень красивая.

— Все они красивы, когда начинают, но ты не можешь судить, насколько она хороша, потому что не видишь. Кто ты, дитя?

— Никто.

— Я вижу перед собой Слепую Бет, неумело лгущую. Займись-ка делом. Валар моргулис.

— Валар дохаэрис. — Собрав миску, чашку, ложку и нож, она взяла палочку длиной пять футов, толщиной с ее большой палец, обмотанную вверху кожаным ремешком. Лучше всяких глаз, если пользоваться умеючи, говорит женщина-призрак.

Вранье, конечно. Ей часто врут, чтобы испытать. Никакая палка глаз не заменит, но польза от нее вправду большая, и Бет всегда держит ее при себе. Умма ее саму прозвала Палочкой, но имена ничего не значат. Она — это она. Никто. Просто слепая девочка, слуга Многоликого.

Каждый вечер за ужином призрак приносит ей чашку молока и велит выпить. У питья странный горький вкус, которого Бет не выносит, — от одного запаха ее начинает тошнить, — но она каждый раз выпивает все до капли и спрашивает: «Долго мне еще быть слепой?»

«Пока тьма не станет для тебя столь же милой, как свет, или пока сама не попросишь. Попроси — и прозреешь».

Она попросит, а они прогонят ее. Нет уж, лучше слепой побыть.

Когда она впервые проснулась незрячей, женщина-призрак взяла ее за руку и повела сквозь толщу скалы, на которой стоит Черно-Белый Дом, наверх, в храм.

«Считай ступени и придерживайся за стену, — говорила она, пока они шли. — Там есть зарубки — глазу они незаметны, но пальцы их чувствуют».

Это был самый первый урок, за которым последовали другие.

Днем — зелья и яды. Различать их можно с помощью обоняния, вкуса и осязания, но трогать, а тем более пробовать яды очень опасно. Некоторые даже и нюхать не стоит. Бет все время обжигала себе губы и кончик мизинца, а однажды ее так вывернуло, что она долго не могла есть.

За ужином — языки. Браавосский девочка уже хорошо понимала, бегло говорила на нем и почти избавилась от своего варварского акцента, но добрый человек был по-прежнему недоволен. Он требовал, чтобы она работала над классическим валирийским и учила диалекты Лисса и Пентоса.

Вечером — игра с призраком в «верю — не верю». Слепому играть куда труднее, чем зрячему: полагаться приходится на интонацию, выбор слов, да иногда призрак позволяет ощупать ее лицо. Поначалу Бет чуть не визжала с досады, но потом все пошло легче. Она научилась слышать ложь и чувствовать ее по напряжению мышц вокруг губ и глаз.

Почти все ее прежние обязанности тоже остались при ней. Она натыкалась на мебель и стены, роняла подносы, блуждала по храму, как по лесу. Однажды чуть не слетела с лестницы, но в прошлой жизни, когда ее звали Арьей, Сирио Форель учил ее сохранять равновесие, и она удержалась.

Она бы плакала перед сном, будь она Арри, Лаской, Кет и даже Арьей из дома Старков — но она никто, и слезам взяться неоткуда. Для незрячего любая работа опасна: она обжигалась раз десять, помогая Умме на кухне. Крошила лук и до кости порезала палец. Дважды не могла найти свою каморку в подвале и ложилась прямо у нижней ступеньки. Храм, даже когда она научилась пользовать ушами, оставался все таким же коварным: ее шаги порождали эхо вокруг каменных богов тридцатифутовой вышины, и ей казалось, будто стены движутся. Тихий черный пруд тоже вытворял со звуком разные странности.

«Зрение — лишь одно чувство из пяти, — говорил добрый человек. — Научишься пользоваться четырьмя остальными, меньше шишек будешь себе набивать».

Теперь она ощущала кожей потоки воздуха, находила кухню по запаху, различала мужчин и женщин. Узнавала по шагам Умму, слуг и послушников, но не призрак и не доброго человека, которые ходили совершенно бесшумно. Горящие в храме свечи тоже пахли по-разному, и даже те, что не были ароматическими, пускали своеобразный дымок — прямо-таки кричали для того, кто умеет нюхать.

Свой особый запах был и у мертвецов. В ее обязанности входило отыскивать в храме по утрам тех, кто испил из пруда. Этим утром она нашла двух.

Мужчина умер у ног Неведомого, где мерцала единственная свеча. Бет чувствовала ее жар, обоняла ее. Знала, что огонек у свечки багровый, и труп, как сказали бы зрячие, омыт красным заревом. Прежде чем позвать слуг, она ощупала лицо мертвого, потрогала густые курчавые волосы. Красивый и без морщин, молодой. Зачем он пришел сюда искать смерти? Умирающие брави часто добираются до Черно-Белого Дома, но на этом как будто ран нет.

Другая, старуха, почила в потайной нише, где особые свечи вызывают тени любимых, которых ты потерял. Ласковая смерть, как добрый человек говорит: старуха умерла, улыбаясь. Недавно совсем, еще теплая. И мягкая, как старая выделанная кожа, которую складывали и комкали тысячу раз.