Тайная жизнь пчел

— Все нормально. Со мной это бывает.

Я отвернулась и стала смотреть в окно, за которым не было ничего, кроме полей и, время от времени, какого-нибудь полуразвалившегося деревянного сарая или старого, заброшенного дома цветных.

— Сколько еще ехать? — спросила я тоном, подразумевающим, что наша поездка слишком затянулась.

— Ты чем-то расстроена?

Вместо ответа я неотрывно глядела в грязное ветровое стекло.

Когда мы свернули с шоссе на разбитую грунтовку, Зак сказал, что мы въехали во владения мистера Клейтона Форреста, который держит мед «Черная Мадонна» и восковые свечи в приемной своей адвокатской конторы, чтобы его клиенты могли все это покупать. Работой Зака, в числе прочего, было доставлять мед и свечи в места их продажи.

— Мистер Форрест позволяет мне находиться в его конторе, — сказал он.

— Угу.

— Он рассказывал мне о делах, которые он выиграл.

Грузовик въехал в рытвину, и мы так сильно подпрыгнули на своих сиденьях, что стукнулись головами о потолок машины. Встряска перевернула мое настроение. Я принялась хохотать, словно бы кто-то защекотал меня. Чем сильнее грузовик подпрыгивал на ухабах, тем больше я смеялась, пока окончательно не забилась в припадке нездорового веселья. Я смеялась так, как Мая плакала.

Сперва Зак специально въезжал в рытвины, чтобы меня посмешить, но вскоре занервничал, поскольку я, похоже, не могла остановиться. Он замедлил движение настолько, чтобы нас перестало трясти.

Моя истерика прекратилась. Я вспомнила удовольствие, с каким упала в обморок в тот раз, во время встречи Дочерей Марии, и подумала, как было бы здорово вновь лишиться чувств прямо сейчас, в грузовике. Я завидовала черепахам и их панцирю, тому, как они умели прятаться в нем.

Я слышала дыхание Зака, краем глаза видела рубашку, натянувшуюся на его груди, и руку, небрежно лежащую на руле. Зак волновал меня.

Глупо думать, что какие-то вещи совершенно невероятны — разве можно влюбиться в негра? Я честно считала, что подобное не может случиться, как вода не может течь в гору или соль не может быть сладкой. Закон природы. Может, меня просто тянуло к тому, чем я не могла обладать? А может, желание возникает, когда ему вздумается, не считаясь с правилами, по которым мы живем и умираем? «Можно представить и то, чего никогда не бывало» — это слова Зака.

Он остановил «медовый возок» возле пары десятков ульев, запрятанных в гуще деревьев, где пчелы могли найти тень летом и укрыться от ветра зимой.

Пчелы были еще более хрупкими, чем я себе представляла. Если их не убивали клещи, то это могли сделать пестициды или просто плохая погода.

Зак вылез из кабины и вытащил из кузова снаряжение — шлемы, запасные суперы, пустые рамки и дымарь, который он дал мне зажечь. Я двигалась через заросли камфары и дикой азалии, наступая на муравейники и размахивая дымарем, пока он открывал крышки ульев и заглядывал внутрь, ища запечатанные рамки.

Он двигался, как человек, по-настоящему любящий пчел. Я не могла поверить тому, насколько он может быть нежным и добросердечным. В одной из рамок, которые он вынул, был мед цвета сливы.

— Он фиолетовый! — воскликнула я.

— Когда становится жарко и цветы высыхают, пчелы начинают высасывать ягоды бузины. От этого мед становится фиолетовым. Люди платят по два доллара за банку фиолетового меда.

Он погрузил палец в соты и, приподняв сетку на моем лице, поднес к моим губам. Я открыла рот, позволив пальцу скользнуть внутрь, и дочиста его облизала.

Счастливейшая улыбка озарила его лицо, и меня бросило в жар. Он нагнулся ко мне. Я хотела, чтобы он вновь поднял вуаль и поцеловал меня, и по тому, как он смотрел мне в глаза, я поняла, что он тоже этого хочет. Мы стояли так, а пчелы кружились над нашими головами со звуком шипящего на сковороде бекона, со звуком, который уже не воспринимался как опасность. К опасности, поняла я, можно привыкнуть.

Но вместо того, чтобы меня поцеловать, он повернулся к следующему улью и вновь принялся за работу. Дымарь потух. Я шла за Заком, и мы оба молчали. Мы погрузили полные суперы на грузовик, и ни один из нас не проронил ни слова, пока мы не проехали знак начала города:

ТИБУРОН, НАСЕЛЕНИЕ 6502

Родина Уиллифред Марчант



— Кто такая Уиллифред Марчант? — спросила я, не в силах больше молчать и желая восстановить нормальную атмосферу.

— Ты хочешь сказать, что никогда не слышала о Уиллифред Марчант? — сказал он. — Ну, она всего лишь всемирно-известная писательница, трижды получившая премию Пулицера за три своих книги о лиственных деревьях Южной Каролины.

Я захихикала.

— Такие книги не получают премий Пулицера.

— Лучше замолчи, поскольку книги Уиллифред Марчант — это библия для жителей Тибурона. Каждый год у нас проводится официальный День Уиллифред Марчант, когда в школах устраивают церемонии посадки деревьев. Она всегда появляется в огромной соломенной шляпе и с корзиной розовых лепестков, чтобы осыпать ими детей.

— Не может быть, — сказала я.

— Еще как может. Мисс Уилли очень необычная.

— Лиственные деревья — интересная тема, но я бы скорее стала писать о людях.

— А, ну да, я и забыл, — сказал он. — Ты собираешься быть писателем. Ты — и мисс Уилли.

— Ты говоришь так, словно не веришь, что у меня получится.

— Я этого не говорил.


— Ты хотел это сказать.

— О чем ты? Вовсе нет.

Я отвернулась и стала разглядывать вывески, мимо которых мы проезжали. «Масонская ложа», «Распродажа подержанных автомобилей», «Шины Файрстон».

Зак остановился на красный свет возле кафе «Дикси», которое находилось практически во дворе Межокружной компании рогатого скота, и это меня почему-то взбесило. Я желала знать, как люди могут завтракать, обедать и ужинать в этом коровьем — и хуже того — запахе. Мне хотелось высунуться в окно и заорать: «Ешьте свою дурацкую овсянку где-нибудь в другом месте! Здесь вместо воздуха — коровье дерьмо!»

Зак миновал перекресток. Я чувствовала, как его взгляд сверлит мне затылок.

— Ты на меня сердишься? — спросил он.

Я хотела сказать: «Да, сержусь, потому что ты думаешь, что я в жизни ничего не смогу достичь». На деле же я, неожиданно для себя, сказала нечто совершенно другое, и это было обескураживающе глупо.

— Я никогда не стану осыпать людей розовыми лепестками! — И тут меня прорвало: я заплакала, задыхаясь и хватая ртом воздух, как утопающий.

Зак остановился на обочине, сказав:

— Вот те на! В чем дело-то?

Одной рукой он обнял меня за плечи и притянул к себе.

Я бы решила, что это все из-за моего разрушенного будущего, того, в которое заставила меня поверить миссис Генри, потчуя книгами и списками литературы на лето, а также болтовней насчет стипендии в колумбийском колледже. Но сидя там, рядом с Заком, я знала, что плачу из-за его ямочки на одной щеке, из-за того, что всякий раз, как я глядела на него, у меня появлялось это жаркое, даже горячее ощущение, которое растекалось от поясницы к коленкам, и из-за того, что я только что была совершенно нормальной девчонкой, и вот я уже перешла какую-то грань и нахожусь в отчаянии. Я поняла, что плачу о Заке.

Я положила голову ему на плечо, гадая, что он может обо мне думать. За одно короткое утро я продемонстрировала безумный смех, скрытую похоть, неадекватное поведение, жалость к себе и истерический плач. Даже если бы я нарочно старалась показать себя с худшей стороны, я бы не смогла сделать большего.

Он сжал мне плечо и проговорил в мои волосы:

— Все будет хорошо. Однажды ты станешь великолепным писателем.

Я увидела, что он посмотрел назад, а затем через дорогу.

— Теперь возвращайся к себе и вытри лицо, — сказал он, протягивая мне какую-то тряпку, пахнущую бензином.





* * *


Когда я вошла в медовый домик, там не было никого, кроме Розалин, собирающей свои вещи, чтобы переехать в комнату к Мае. Я отсутствовала едва ли пару часов, и за это время весь наш жизненный уклад полетел вверх тормашками.

— С чего это ты решила туда переехать? — спросила я.

— Потому что Мая боится спать одна. Отныне Розалин собиралась спать в пустующей двухъярусной кровати, хранить свои вещи в нижнем ящике Манного комода и пользоваться ванной, когда ей вздумается.

— Неужели ты бросишь меня здесь одну?! — закричала я.

Зак схватил тачку, чуть ли не бегом выскочил с ней наружу и принялся разгружать суперы с «медового возка». Пожалуй, на сегодня ему уже хватило женских истерик.

— Я тебя не бросаю. Просто теперь у меня будет нормальный матрас, — сказала она, засовывая в карман зубную щетку и табак «Красная Роза».

Я сложила руки на груди, где блузка была еще влажной от слез.

— Ладно, давай. Мне все равно.

— Лили, от этой кровати у меня болит спина. И, если ты не заметила, ее ножки уже подгибаются от моей тяжести. Еще неделя, и она рухнет на пол. Ты вполне справишься без меня.

Я потеряла дар речи. Справлюсь без нее. Она что, спятила?

— Я не хочу возвращаться из мира снов, — сказала я хриплым голосом, который, казалось, перестал меня слушаться.

Она села на кровать — кровать, которую я теперь люто ненавидела, потому что из-за нее Розалин переезжает в комнату к Мае. Розалин притянула меня к себе и усадила рядом.

— Я знаю, что не хочешь, — сказала она, — но я буду рядом, когда придет время. Я буду спать в комнате с Маей, но я остаюсь с тобой.

Она похлопала меня по коленке, как в прежние времена. Она похлопала, и никто из нас не произнес ни слова.





* * *