Сын

– Кто-то видел, как я разговаривал с твоим отцом, а Нестор считал, что полиции слишком повезло с поимкой сразу двух его машин за последнее время. Я отпирался, уверял, что просто немного знаком с твоим отцом и что он пытался выудить у меня сведения. Нестор сказал, что, если твой отец считает меня потенциальным стукачом, я смогу подойти к двери его дома и заставить его открыть мне. Он сказал, что так я докажу свою преданность…

Другой человек снова начал дышать. Быстро. Тяжело.

– Твой отец открыл. Своему стукачу ведь доверяешь, правда?

Он ощутил движение, но ничего не слышал и не видел до тех пор, пока не получил удар. И, лежа на полу, он чувствовал металлический привкус крови от скользнувшего в глотку зуба, слышал истошный вопль парня, звук открывающейся двери, крик надзирателя, звук ударов, звон наручников. Он думал о том, насколько быстрым, точным и сильным был удар этого торчка. И еще он думал о прощении. О прощении, которого он не получил. И о времени. О бегущих секундах. О приближающейся ночи.





Глава 8




Больше всего в «порше-кайене» Арильду Франку нравился звук. Или, вернее, отсутствие звука. Двигатель V8 емкостью 4,8 литра издавал такой же звук, как швейная машинка матери во времена его детства, когда они жили в Станге, недалеко от города Хамар. И тот звук тоже был звуком тишины. Звуком молчания и сосредоточенности.

Дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, и в салон ввалился Эйнар Харнес. Франк не знал, где молодые ослоские адвокаты покупают свои костюмы, но явно не в тех магазинах, куда ходил он сам. Кроме того, он никогда не понимал, зачем нужны светлые костюмы. Костюм должен быть темным, и стоить он должен меньше пяти тысяч крон. Разницу в стоимости костюма Харнеса и его собственного лучше было бы положить на сберегательный счет, подумав о будущих поколениях, которым придется обеспечивать свои семьи и дальше строить страну. Или о ранней и приятной пенсии. Или о «порше-кайене».

– Слышал, его перевели в изолятор, – произнес Харнес, когда автомобиль начал движение от края тротуара перед входом в адвокатскую контору «Харнес и Фаллбаккен».

– Он избил другого заключенного, – ответил Франк.

Харнес поднял ухоженную бровь:

– Ганди подрался?

– Невозможно знать наверняка, что сделает наркоман. Но он четыре дня не принимал наркотиков, поэтому, думаю, будет очень сговорчивым.

– Да, я слышал, дело касалось его семьи.

– Что именно вы слышали? – Франк просигналил медленной «королле».

– Только то, что известно всем. Есть что-то еще?

– Нет.

Арильд Франк втиснулся перед кабриолетом «мерседес». Вчера он заходил в изолятор. В камере только что убрали рвоту. Парень сидел в углу, скрючившись под шерстяным одеялом.

Франк никогда не был знаком с Абом Лофтхусом, но знал, что сын пошел по стопам отца. Как и отец, он занимался борьбой и стал настолько многообещающим спортсменом, что газета «Афтенпостен» прочила ему карьеру в национальной сборной. А теперь он сидит в вонючей камере, дрожит как осиновый листок и всхлипывает, как девчонка. В отходняке все мы одинаковые.

Они остановились у будки охраны, Эйнар Харнес предъявил удостоверение, и шлагбаум открылся. «Порше-кайен» припарковался на своем обычном месте. Франк и Харнес прошли через главный вход, где Харнеса зарегистрировали. Обычно Франк проводил Харнеса через дверь раздевалки, чтобы избежать регистрации. Он не хотел давать повод для пересудов о том, почему адвокат с репутацией Харнеса так часто посещает Гостюрьму.

Допросы заключенных обычно проводились в Полицейском управлении, но на этот раз Франк попросил разрешения сделать это в тюрьме, поскольку заключенный находился в изоляторе.

Одну из свободных камер убрали и приготовили для допроса. У стола сидели полицейский и полицейская в штатском. Франк уже видел их раньше, но не помнил фамилий. Человек, находившийся по другую сторону стола, был настолько бледным, что почти сливался с белоснежной стеной камеры. Голова его свесилась на грудь, а руки вцепились в краешек стола, как будто комната кренилась.

– Ну что, Сонни, – оживленно сказал Харнес, опуская руку на плечо парня. – Ты готов?

Сотрудница полиции кашлянула:

– Кажется, он уже закончил.

Харнес едва заметно улыбнулся ей и поднял бровь:

– Что вы имеете в виду? Вы ведь не начали допрос без присутствия адвоката?

– Он сказал, что ему необязательно дожидаться вас, – сказал полицейский.

Франк посмотрел на заключенного и почувствовал неладное.

– Значит, он уже сознался? – вздохнул Харнес, открыл портфель и вынул несколько скрепленных листов бумаги. – Если хотите взять письменные показания, то…

– Все наоборот, – сказала сотрудница полиции. – Он только что сообщил, что не имеет никакого отношения к убийству.

В камере стало так тихо, что Франк услышал пение птиц на улице.

– Что он сказал? – Бровь Харнеса поднялась почти до кромки волос.

Франк не знал, что его злило больше: выщипанные брови адвоката или замедленная реакция на надвигавшуюся катастрофу.

– А еще что-нибудь он сказал? – спросил Франк.


Полицейская посмотрела на помощника начальника тюрьмы, потом на адвоката.

– Все в порядке, – произнес Харнес. – Я хотел, чтобы он присутствовал при допросе, на случай если вам потребуются сведения об отпуске.

– Да, я лично выписал ему отпуск, – сказал Франк. – В то время ничто не предвещало, что он закончится так трагически.

– Но мы не знаем, насколько трагически он закончился, – возразила сотрудница полиции. – Признания у нас нет.

– Однако улики… – выпалил Арильд Франк и так же резко остановился.

– Что вам известно об уликах? – спросил полицейский.

– Я просто предположил, что они у вас есть, – ответил Франк. – Поскольку он является подозреваемым по этому делу. Разве не так, господин…

– Старший инспектор Хенрик Вестад, – ответил полицейский. – В первый раз Лофтхуса допрашивал тоже я. Он изменил показания. Он считает, что у него даже имеется алиби на момент убийства. Свидетель.

– У него есть свидетель, – подтвердил Харнес и посмотрел на своего молчаливого клиента. – Надзиратель, который сопровождал его в отпуске. И этот свидетель утверждает, что Лофтхус исчез в…

– Другой свидетель, – перебил его Вестад.

– И кто же? – фыркнул Франк.

– Он говорит, что это человек по имени Лейф.

– Лейф, а как дальше?

Все посмотрели на длинноволосого парня, который не слушал их и не смотрел на них.

– Этого он не знает, – сказал Вестад. – Он говорит, что они всего лишь поболтали несколько секунд на придорожной стоянке у дороги. Лофтхус утверждает, что свидетель был за рулем синей «вольво» с наклейкой «I love Drammen»[3]. Ему показалось, что свидетель болен, вероятно, что-то с сердцем.

Франк рассмеялся лающим смехом.

– Я думаю, – произнес Эйнар Харнес с деланым спокойствием и убрал бумаги обратно в папку, – что на этом мы остановимся. Я должен проконсультироваться со своим клиентом.

Франк часто смеялся, когда был зол. И сейчас ярость кипела в его голове, как вода в чайнике, и ему приходилось прикладывать большие усилия, чтобы вновь не расхохотаться. Он уставился на так называемого клиента. Парень, наверное, сошел с ума. Сначала ударил старика Халдена, теперь это. Видимо, героин все-таки прогрыз дыру в его мозгу. Но он не развалит это дело: слишком многое стояло на кону. Франк сделал глубокий вдох и услышал воображаемый щелчок, какой раздается при отключении чайника. Надо держать голову в холоде, здесь просто потребуется немного времени. Отходняку надо дать немного времени.



Симон стоял на мосту Саннербруа и смотрел на воду в восьми метрах под собой. Было шесть часов вечера, и Кари Адель только что спросила его о правилах учета сверхурочных в убойном отделе.

– Понятия не имею, – ответил Симон. – Поговори с начальником отдела кадров.

– Видите что-нибудь внизу?

Симон покачал головой. За листвой деревьев на восточном берегу реки он мог различить тропинку, которая шла вдоль берега вплоть до нового здания Оперы у фьорда. На скамейке у тропинки сидел мужчина и кормил голубей. Пенсионер, подумал Симон. Так ведут себя люди, когда выходят на пенсию. На западной стороне реки находился современный жилой квартал, окна и балконы которого выходили на реку и мост.

– И что мы здесь делаем? – поинтересовалась Кари, нетерпеливо притопывая ногой.

– Ты куда-то торопишься? – спросил Симон, оглядываясь по сторонам.

Мимо неспешно проезжали редкие автомобили; улыбчивый попрошайка поинтересовался, не разменяют ли они бумажку в двести крон; парочка в дизайнерских солнцезащитных очках и с коляской, в сетке которой лежал одноразовый гриль, смеялась, проходя рядом с ними. Симон любил Осло во время всеобщих отпусков, когда город пустел и вновь принадлежал только ему. Осло превращался в разросшийся поселок, в котором он вырос, где ничего не происходило, а все происходившее было наполнено смыслом. Город, который был ему понятен.

– Друзья пригласили нас на ужин.

Друзья, подумал Симон. У него тоже когда-то были друзья. Куда они все подевались? Может быть, то же самое они думали о нем. Куда он подевался? Он не знал, способен ли дать им нормальный ответ. Глубина реки наверняка была не больше полутора метров. Кое-где из воды торчали камни. В отчете о вскрытии сказано, что свои раны жертва получила при падении с определенной высоты, и это не противоречило перелому шеи, который явился непосредственной причиной смерти.

– Мы стоим здесь, потому что мы осмотрели всю реку вверх и вниз по течению и это единственное место, где мост достаточно высок, а река достаточно мелка, чтобы падающий человек мог настолько сильно удариться о камни. Кроме того, это ближайший к пансиону мост.

– К общежитию, – поправила его Кари.

– Ты бы решилась совершить здесь самоубийство?

– Нет.

– Ну, я хотел сказать, если бы ты вообще решилась на самоубийство.

Кари прекратила постукивать ногой и посмотрела вниз через перила:

– Я бы выбрала что-нибудь повыше. Здесь слишком много шансов на выживание. Слишком много шансов оказаться в инвалидном кресле.

– Значит, ты не стала бы сталкивать человека с этого моста, если бы хотела его убить?

– Нет, наверное, – зевнула она.