Сволочь ненаглядная

– Ничего, – вздохнула Юля, – снимайте брюки, братья разлюбезные.

– Что происходит? – раздалось из-за двери, и влетела Катя.

– Не двигайся! – завопил Сережка.

А Кирюшка не растерялся и выдернул стул из-под собирающейся усесться матери. Катюша, не ожидавшая подвоха, рухнула на пол.

– Дурак, – обозлился Сережка, поднимая Катерину.

– Ну и шуточки у тебя, Кирюшка, – укорила Катя, – я чуть не расшиблась.

– Зато пальто чистое, – ответил мальчишка.

– А вот и нет, – сообщила Юля, – на полу желток размазан.

Они продолжали ругаться, а я тихонько отползла на кухню и с ужасом увидела, что вкусные и страшно дорогие пельмени «От Палыча» развалились в малоаппетитную кашу. Нет, больше ни за что не куплю яиц.





Глава 8




Городишко Казакино находился в Московской области. От станции Кратово примерно сорок минут в одышливом, воняющем бензином автобусе. Когда престарелый «Лиаз» затормозил в центре рыночной площади, я искренне удивилась. Ну кому пришла в голову идея назвать местечко из одной улицы городком.

Довольно широкая магистраль плавно стекала от рынка вниз. На угловом доме красовалась табличка «Проспект Маркса». Очевидно, демократические преобразования не добрались до Казакино, или городские власти решили не тратиться на новые указатели. По обе стороны дороги тянулись деревянные избы, покосившиеся, черные. Кое-где виднелись колодцы, скорей всего, в домах не было водопровода. Тишина стояла такая, будто жители вымерли, лишь где-то вдали истошно кукарекал петух, решивший, что на дворе раннее утро. Снег бодро хрустел под ногами, ясное солнце било в глаза, и я прищурилась. Такого чистого, искрящегося снега в Москве не увидишь, и пахло в Казакино антоновскими яблоками.

За спиной послышался треск и странное почмокиванье. Я обернулась. Большая мохноногая лошадь тащила розвальни, доверху набитые упаковками с кока-колой, пакетами засахаренного арахиса и коробками «Принглс». Я невольно хихикнула. Да, далеко зашел прогресс, вместо дров на саночках – любимая жратва американцев, отвратительная и вовсе не полезная.

Правил лошадью молодой парень в короткой светлой дубленке и темно-синих джинсах. Ноги в блестящих кожаных ботинках болтались на весу, руками в дорогих замшевых перчатках он сжимал грязные вожжи.

Увидав меня, «конюх» улыбнулся и крикнул:

– Давай, шевелись, залетная!

Я рассмеялась, юноша улыбнулся еще шире и пояснил:

– Моей «Ауди» тут нет шансов проехать, животом снег черпает, а Нюрка везде протащит…

– Где здесь монастырь? – спросила я.

«Извозчик» дернул поводья.

– Внизу, за оврагом, прямо идите, не сворачивая, как раз к воротам выйдете, только он мужской.

– Знаю, – отмахнулась я и пошла в указанном направлении.

Широкая дорога постепенно сузилась до размеров тропинки, по бокам возник лес. Тишина стояла замечательная, лишь под ногами громко и бодро скрипел снег.

Внезапно тропка резко завернула влево, открылось небольшое сельское кладбище, а за ним старая церковь из красного кирпича. В здании явно шел ремонт, стены были окружены лесами, стекол не было, но купола горели праздничным золотым блеском. Впрочем, ни одного человека на стройке я не заметила, лишь пустое ведро валялось у входа.

– Есть кто живой? – крикнула я.

По лесу прокатилось эхо и исчезло.

Дорожка бежала за здание. Там, на заднем дворе, я увидела трехэтажную кирпичную постройку, вход в нее закрывала отличная железная дверь, на косяке виднелся звонок, я нажала на пупочку, где-то вдалеке разнеслась бодрая трель. В двери приоткрылось небольшое окошко, карий глаз уставился на меня, а невидимый рот вежливо спросил:

– Что угодно?

– Рагозин Николай Федорович тут проживает?

– Извольте подождать, – все так же безукоризненно вежливо ответил голос, и окошечко захлопнулось.

Я прислонилась к стене и поежилась, мороз постепенно пробирался под куртку, хоть под ней и было два теплых свитера, а все равно холодно, да и сапоги не предназначены для прогулок по лесу, пальцы ног превратились в обледенелые деревяшки. Минуты текли томительно, наконец загремели засовы, и дверь распахнулась.

На пороге стоял высокий молодой мужчина, одетый в нечто, больше всего похожее на черный сатиновый халат, подпоясанный витым шнурком. На голове парня красовалась черная же шапочка, а густая борода полностью закрывала щеки, и только глаза, ярко блестевшие на лице, выдавали истинный возраст – лет двадцать пять, тридцать, не больше.

– Чем могу служить, дочь моя? – ласково спросил он.

Удивленная таким обращением, я спросила:


– Рагозин Николай Федорович?

– Нет, я отец Филарет, – пояснил парень.

– А где Рагозин?

Отец Филарет вздохнул:

– У нас нет такого.

– Как же так, – расстроилась я, – вот беда, я столько ехала, устала, замерзла, как собака, и зря…

Юноша покачал головой.

– Вы неправильно меня поняли. Господин Рагозин теперь носит имя отца Иоанна.

– Слава богу, он тут!

– Не поминай имя Господа всуе, – машинально заявил Филарет и добавил: – Да, тут.

– Позовите его, пожалуйста.

– Пройдемте в приемную, – велел собеседник, указывая рукой на низенькую деревянную дверь.

Я послушно пошла в указанном направлении и оказалась в небольшой, чисто вымытой комнате с дощатыми, не слишком ровными полами. В «красном» углу висели иконы, стены украшали картины божественного содержания, небольшой диссонанс в обстановку вносила лишь табличка в углу «Ответственный за пожарную безопасность о. Феоклист».

Вошедший следом за мной мужчина сел на стул и произнес:

– Слушаю вас.

– Мне нужен Рагозин, то есть отец Иоанн.

– Дочь моя, – с выражением истинно христианского терпения на физиономии завел отец Филарет, – вы приехали в мужской монастырь, здесь на разговоры с женщинами благословили лишь меня.

– Я вам не дочь, – отрезал мой язык, – и скорее больше гожусь в матери, ладно, в старшие сестры.

– У служителей Господа нет возраста, – спокойно пояснил парень. – Вам лучше объяснить мне цель визита.

Минут через десять, выслушав рассказ, он без всяких эмоций сообщил:

– Посидите в приемной.

Не успела я открыть рот, как собеседник быстрым шагом вышел, слегка задев меня «халатом». Снова потянулось время. В комнате стояла жара, я расстегнула куртку, сняла шапку и размотала шарф. Но, не успев согреться, поняла, что меня поджидает новое испытание. Страшно захотелось есть и, что хуже, пописать. Как назло, откуда-то изнутри монастыря начали наползать запахи готовящейся еды: только что сваренной гречневой каши и чего-то печеного, хлеба или пирогов. Монахи явно собирались трапезничать. В голове моментально всплыли главы романа Мельникова-Печерского «В лесах». Писатель самозабвенно описывал быт церковнослужителей и посвятил много страниц рассказам о постной еде – грибах, соленьях и моченьях, фруктах, киселях, варенье, орехах…

Желудок начал сжиматься. Минут через десять я совсем измучилась, не понимая, чего хочется больше – в столовую или туалет. Когда оба желания достигли пика, дверь распахнулась и в комнату вошли двое. Один – уже знакомый отец Филарет, другой – невысокий худощавый мужчина с редкой рыженькой бородкой.

– Вы Николай Федорович Рагозин! – обрадованно вскочила я на ноги.

– Отец Иоанн, – спокойно поправил вошедший и продолжил: – Отец Филарет сообщили, будто у вас какая-то неотложная надобность, требующая моего присутствия.

Завороженная старомодными оборотами его безупречно правильной речи, я начала излагать суть дела. Николай слушал не перебивая. Его слегка выпуклые, грязно-зеленые глаза смотрели без всякого выражения, на лице не отразилось никаких эмоций. Только при сообщении о смерти Насти он быстро перекрестился. С ним было очень трудно разговаривать. Да и разговором монолог назвать нельзя. Трижды повторив одно и то же и не дождавшись никакой реакции, я не выдержала и спросила:

– Николай, то есть отец Иоанн, вы меня слышите?

– Спасибо, что взяли на себя тяжесть и приехали сюда, дабы сообщить об успокоении рабы божьей Анастасии, – выдохнул Рагозин.

Я так и подскочила на месте:

– Значит, вы мне поможете?

Парень, не дрогнув ни одним мускулом, заявил:

– Помолюсь о душе новопреставленной.

– Тут не молитвы нужны, – фыркнула я, – а конкретные действия. Давайте договоримся, что я завтра подвезу вам доллары и письмо, а вы ищите Егора.

Рагозин медленно оторвал от пола тяжелый, словно свинцовый, взгляд и ответил:

– Сие невозможно.

– Как это? – оторопела я.

– Мирские заботы более не существуют для меня, теперь моя жизнь посвящена Господу.