Свет Черной Звезды

Араэден едва ли позволил улыбке тронуть его губы, и продолжил:

— Предсказание, которое я, фактически уничтоженный из-за любви, счел издевательством, нелепым набором слов, несусветной глупостью, недостойной внимания фразой… Но время шло. Минуты, часы, сутки, годы, десятилетия, сотни лет… Я сумел найти способ вернуть получить магию, не свою, ту, что приносила мучительную боль при использовании, но найти путь в Эрадарас я не смог. Для того, чтобы осознать, что Дарика была права, мне потребовалось чуть больше сотни лет. К этому моменту я уже смирился с потерей тебя, моих союзников и даже уничтожением Эрадараса. Я знал, что без меня светлые падут под натиском Тэнетра. Я прекрасно это знал… Когда миновал первый год в Рассветном мире, надежды на спасение моей империи не осталось. Когда прошло пять лет — я практически утратил веру в то, что мне доведется увидеть тебя хотя бы еще раз. Когда миновало пятьдесят лет — мне пришлось смириться с мыслью, что спасать более некого, все что осталось — месть. Но время продолжало неумолимый бег…

Он замолчал, с ожесточенной застарелой болью вспоминая тот жуткий миг осознания…Очередного осознания полного поражения.

— Сто пятьдесят лет, — продолжил почти равнодушно.

Сейчас он мог сказать об этом с равнодушием пресветлого, преодолевшего и эту преграду, а тогда… тогда он подыхал.

— Двести, — голос сорвался. — Двести лет в заточении, скованный Рассветным миром, утративший надежду даже на месть. В какой-то момент мне хотелось сдаться, я понимал, что возвращение утратило смысл, о как отчетливо я осознавал это. Но упорство… И упрямство. Цель была поставлена, единственная цель, ради которой еще имело смысл жить… И вот тогда я вспомнил предсказание Дарики. К тому моменту изучение переходов между мирами позволило подвести под ее слова хоть какую-то научную базу. По факту получалось, что мое тело было перенесено в Рассветный мир, а душа осталась здесь. Я бы мог сказать — сердце, но увы — сердце своим биением слишком очевидным делало факт своего наличия. Смирившись с предсказанием, я начал действовать.

Он усмехнулся, и с горечью признал:

— Я был наивен. Даже тогда. В тот момент, когда жизненный опыт, казалось, мог бы дать мне многое. Но я был наивен… наивно было полагать, что я сумею влюбиться в женщин той расы, что считал ниже своего достоинства. Той расы, чьи мысли я читал с такой легкостью, как если бы они звучали вслух. Тщеславие, гордыня, тупость, скудоумие, ограниченность… Женщина следовала за женщиной, но любовь… Невозможно любить тех, кого презираешь. Тех, чей эгоизм превосходит Великие Серые горы, тех, кто… Впрочем, неважно. Осознав, что взрослые женщины едва ли способны вызвать отклик в моем сердце, я начал отбирать тех, кто был совсем юн. Я жаждал полюбить, видя лишь в этом единственный путь вырваться их мира, ставшего моей тюрьмой. И помня ту, что любил когда-то, я начал пытаться создать свою Элиэ… Мне привозили принцесс, юных, хрупких, прекрасных как могут быть прекрасны только цветы. Я выбирал лучших из лучших и оставлял в своем дворце. Их обучали. История, философия, политика — мне нужна была женщина, равная мне хотя бы по меркам Рассветного мира, но… человеческие женщины что осознают свою красоту, редко стремятся к чему-то большему. Пустышки, пустышки, пустышки… Мало кто проходил барьер десятилетнего обучения, еще меньше было тех, кто был способен вызвать во мне хотя бы отголосок интереса, и никто, никто из них не затронул моего сердца. Так миновала еще сотня лет.

Он вновь замолчал, отвернулся и, глядя в окно, за которым сияла не одна, а несколько лун, продолжил:

— Что ж, я осознал, что полюбить не в силах. Я выдержал и этот удар. Пожалуй, единственное, чего я желал в тот момент — смерти.

Элиситорес едва подавила вскрик.

— Я начал изготавливать яд. Для себя. Смысл жить? Я не видел его более. Миновало триста лет… мне было некуда возвращаться, мне было не зачем оставаться в Рассветном мире… отчаяние и осознание собственного поражения. И чувство одиночества, безумное, бесконечное, убийственное ощущение одиночества… Пришедшее в тот момент послание моей бывшей фаворитки вызвало скорее раздражение, чем желание помочь.

Араэден остановился на миг, восстанавливая в памяти события тех дней.

— У Велереи Астаримана имелся сын. Не слишком достойный молодой человек, с не слишком достойным поведением — отправившись на сватовство к одной принцессе из рода Уитримана, он умудрился попользоваться двумя ее младшими сестрами. И если одну из них он не любил вовсе, то Ринавиэль Уитримана, четвертая из дочерей мага Жизни, завоевала его сердце. Он бежал с возлюбленной, и возвратился в Оитлон лишь тогда, когда положение своей невесты скрывать уже было невозможно. Вдовствующая королева Оитлона рвала и метала — кандидатуру, выбранную ее сыном, она не одобряла совершенно, и нижайше умоляла меня вмешаться. Что ж, я прибыл в древнюю столицу королевства Ирани, но когда увидел находящуюся на последних сроках Ринавиэль… Принцесса из рода Уитримана была прекрасна — золотистые локоны, удивительные глаза и дар мага Жизни, доставшийся от отца лишь ей единственной из всех сестер. И ребенок, тот которого она носила под сердцем, так же обладал силой… И я решил, что это мой последний шанс. Вот только, мне нужна была та, что сумеет меня понять, та, что станет моим подобием, та… кто не будет пустышкой. И я принял меры. Ароиль Астаримана получил разрешение на брак, Велерее пришлось с этим смириться.

Вздох и ожесточенное:

— Кари родилась спустя несколько месяцев, но… черные волосы, черные глаза… Она была не той, кого бы я смог полюбить, она не стала бы похожей на Элиэ, а я… мы, эллары, так недооцениваем любовь… это был мой просчет. И глядя на черноволосого младенца, я едва ли слышал мольбы Велереи дать ей шанс вырастить ту, кого примет мое сердце. Велерея была умна, настойчива и исполнительна. Дать ей шанс? Почему бы и нет. Но Кари… я слишком устал от одиночества, слишком. И я усилил заклинание, намеренно превращая ее в изгоя, лишая красоты, что так кружит голову девушкам, лишая влияния родителей, лишая… практически всего, чего был лишен я.

Несколько долгих секунд Араэден молчал, все так же глядя в окно, затем вернулся к рассказу:

— Спустя год родилась Лориана. С точки зрения своеобразной селекции — она была идеальна. Белокурая, зеленоглазая, и благодаря магии Велереи получившая лучшее от обоих родителей. В ней не было магии, но Велеря попыталась решить и эту проблему, а у меня появилась надежда. Надежда, позволившая мне прожить еще четырнадцать лет. И я не знаю, на что надеялся больше — получить ту, что сможет тронуть мое сердце, или ту единственную, кто сможет меня понять, кто избавит меня от изматывающего одиночества. Четырнадцать лет миновали, длясь для меня как четырнадцать сотен лет, и в назначенный день Ароиль Астаримана представил мне свою младшую дочь. Разочарование… было убийственным. Мне представили очередную пустышку. Прекрасную внешне, абсолютно бездарную внутри. Полюбить ее? Едва ли я хоть когда-либо мог бы опуститься до подобного… И я приказал представить мне старшую дочь.

Он вдруг улыбнулся, посмотрел на мать, внимавшую ему затаив дыхание, и сказал:

— День, который я помню до мельчайших подробностей. Чего я ждал? Я ожидал увидеть чудовище, такое же как и я, но открылась дверь, и мое сердце перестало биться.

Элиситорес невольно улыбнулась и спросила:

— Она была прекрасна?

Он усмехнулся, покачал головой и ответил:

— Она была чудовищем. Лицо, вызывающее желание отвернуться у всех людей, черные волосы, черные глаза, вместо девичьей хрупкости и тонкости — неповоротливость и тело почти гоблина. Мое заклинание сработало так, как я и планировал. Просчет был в ином… В ней была жизнь. Живой острый ум, доброта, несмотря на условия ее детства и взросления, самоирония, язвительность… И притягательность до такой степени, что я не мог отвести от нее взгляд. И ее мысли… Они неслись словно горный ручей, изумляли, в чем-то смешили, в чем-то были острее бритвы. И впервые за триста лет, я почувствовал интерес, любопытство и не сразу, далеко не сразу осознал, что она, являющаяся абсолютным антиподом Элиэ, абсолютно и полностью покорила мое сердце. Поверить в то, что я влюбился практически с первого взгляда? Я не мог, не смог, не пожелал…

Подавшаяся чуть ближе Элиситорес выдохнула лишь изумленное:

— Почему?

Араэден ответил не сразу, но все же ответил:

— «Когда в сердце твоем воцарится нежная страсть, отдавшей жизнь за любовь позволь дышать». Предсказание. Предсказание, которое я уже привык считать спасением, обернулось приговором. До встречи с Кари все казалось таким простым — мне нужно было полюбить, а затем убить любимую, открывая путь домой для себя, и той, что я сделал своим избавлением от одиночества. И до того момента, как мое сердце забилось быстрее, мне казалось, что это просто. Цель, расчет, действие… Но так полагают лишь те, кто не влюблен. Потому что жизнь той, кто нашла отклик в сердце, становится важнее любых целей, важнее любых свершений, важнее всего… И глядя на Кари я отчетливо осознал – я никогда не смогу ее убить. Кого угодно, но только не ее.

Едва заметная улыбка и тихое:

— Любовь удивительное чувство. Любовь, это нежность, возведенная в абсолют. И это страх оказаться отвергнутым, возведенный в тот же абсолют. И никаких полутонов, полутеней, размытых границ, все четко до остроты лезвия, все разграничено столь жестко, что совершая шаг, просчитать последствия нереально, и потому… впервые в жизни мне было страшно сделать шаг. И этот страх совершить ошибку… не отступал. Я не ведал правильного пути. С одной стороны часть меня желала забрать ее уже тогда, оставить во дворце, не прикасаться, нет, но беречь и обучать. Возможно, это был бы верный путь, возможно… но я не смог. Видеть страх в ее глазах, было слишком невыносимо.

Он создал бокал с вином, сделал медленный глоток и продолжил:

— Пять лет. Ее обучали те, кого отбирал я. Ей передали власть и ответственность, даже больше, чем я дозволил, но…Кари справлялась. Более чем справлялась. Воспитанная вдали от дворца, вне человеческой морали и без влияния социума, она становилась сильнее с каждым днем. Политика, экономика, дипломатия — в свои двадцать она превзошла всех правителей сорока семи подвластных Прайде королевств. Ее речь, ее аргументация, ее умение парировать, жесткость, несгибаемость, способность ставить цели и достигать их любыми способами. Я… восхищался. Издали, чаще тайно, чем явно присутствуя на советах Альянса, я восхищался, я смотрел на нее, и с каждым днем все сложнее было держаться вдали… Кари оказалась умна, более чем умна. Сильная, несгибаемая, принципиальная и невероятно умная девушка, которая… никогда не видела во мне мужчину. Зло, тирана, деспота, правителя — но не мужчину.

Усмешка и ироничное:

— Глупые женщины пытались добиться моего расположения любыми способами, а умная Кари разумно держалась подальше. Как можно дальше. Она никогда не поднимала взгляда во время аудиенций. Никогда не пыталась использовать то, что уже давно было очевидно для всех — мою поддержку и лояльность. Никогда не делала ставку на то, что она женщина. Просьба от Кари? За пять лет я не услышал ни одной. Даже когда она находилась в практически безвыходном положении, когда Даллария начала претендовать на принадлежащие ей земли… Я практически создал ситуацию, в которой единственным выходом для нее было обращение за помощью ко мне, но… Кари разобралась и с этим. Жестко, разумно, логично и с наименьшими потерями для Оитлона. И это стало провалом для меня.

Он вновь не удержал усмешку, в которой все так же была горечь.

— Я сделал все, чтобы ни один мужчина не взглянул на нее, но Кари завоевывала не внешностью — умом, живостью, целеустремленностью и огромной жизненной силой. Я устранял всех, кто начинал видеть в ней не только политика, но был один, кого я поклялся не трогать — Динар Грасховен. В результате, за несколько месяцев Кари умудрилась дважды влюбиться и оба раза выйти замуж.

— О! — только и воскликнула Элиситорес.

— Это же Катриона, — Араэден усмехнулся, — дай ей точку опоры, и она перевернет любой мир.


Потрясенная пресветлая, пытаясь осознать услышанное, уточнила:

— Ее второй любовью и мужем стал ты?

И услышала смех. Тихий, император не желал будить ту, что стала его сердцем, но искренний и не скрывающий издевку над самим собой.

— О, нет, — произнес он, наконец, — я с трудом успел стать третьим.

— Тттретьим? — не понимая, переспросила Элиситорес.

Араэден отсалютовал матери кубком, и сообщил:

— Было еще два крайне настойчивых претендента, Акъяр и Арахандар.

И пресветлая потеряла дар речи.

Не ведая, как реагировать на подобное, она произнесла:

— Сын, пресветлые из уст в уста передают рассказы о странном. Говорят, что ты способен убивать, не призывая магию, а та, что следует за собой, оживлять твоих павших сторонников.

И Элиситорес умолкла, не посмев задать вопрос, лишь намекнуть.

Араэден улыбнулся и процитировал строку из великого писания:

— «И возвратится дыхание жизни Эрадараса, и воссияют Белый свет и его Черная звезда, и тьма покорится свету».

На миг замерев, Элиситорес потрясенно вспомнила:

— Кари… ты назвал ее звездой.

— Кари Онеиро, — уточнил кесарь. — Черная звезда. Моя Черная звезда. Мой свет. Моя богиня. Мое дыхание. Моя жизнь. Мое счастье.

Но его мать лишь испуганно вопросила:

— Пророчество? Богиня? Мой сын, ты бросишь вызов Тэнетру? Этого не позволят, Араэден, ни темные, ни светлые, ни орки, ни…

Она остановилась, заметив его загадочную полуулыбку.

— Мои волнения напрасны? – мгновенно вопросила она.

— Более чем, — мягко уведомил император Эрадараса. — Есть лишь одна битва в исходе которой я неуверен — битва за ее любовь.

— Но, — несколько растерялась пресветлая, — она спит в твоей постели, сын.

— Едва ли это остановит ее, если она захочет уйти.

Он произнес лишь это, но Элиситорес услышала большее. Гораздо большее.

— И ты… отпустишь? — едва слышный вопрос.

— Никогда.

Усмехнулся, сделал глоток вина, и почти беззвучно добавил:

— Но и это ее не остановит.

Для той, кто был воспитан как лишь отражение сияния сначала мужа, после сына, подобное было столь кощунственно, что не сдержавшись, она гневно вопросила:

— И что тогда, Араэден?

Он смотрел на мать, с грустной улыбкой осознавая, что для нее этот разговор, столь тяжелый, лишь первый… для него второй.

— Мы, элары, так мало значения придаем любви, — тихий бесцветный голос, в котором чувствовалась горечь всех прожитых лет, — мы не берем ее в расчет. Не стремимся к ней. И проживаем в ледяном сиянии всю жизнь, отрицая любые чувства, кроме ненависти. Как объяснить тебе, мама, что такое любовь? Это чувство, что сильнее самой истовой ненависти в миллиарды раз. Это абсолютное осознание того, что жизнь без любимой теряет смысл. Это делать вдох и понимать — твой воздух, это твоя любимая. Дышать без нее немыслимо. Что будет если она уйдет? Я пойду за ней.

Эпилог

Моя жизнь… о… она была прекрасна!

Лучше, чем я могла бы себе представить хоть когда-либо!

Она была сказкой, волшебной, искрящейся, радостной, победной и в целом… мне нравилась.

А впрочем, может ли быть иначе, если судьба, сила и магия, дали мне столь невероятный шанс, как начать все сначала. Имея опыт, знания, возможность привести в мир Эрадараса свою команду, и в целом получить возможность учесть все ошибки прошлого.