Свет Черной Звезды

— Прошу тебя, — едва слышно выдохнула.

В ледяных кристаллах глаз кесаря промелькнуло столько боли, что я с трудом удержала порыв встать и подойти, знала что не стоит, Араэден не из тех, кто позволит себя жалеть, и в то же время, это был момент, в который мы оба понимали — останься Динар жив и пожалеть придется. Нам обоим.

— Нежная моя, ты же все понимаешь, — пристально глядя мне в глаза, напряженно произнес кесарь. — Год, два, три… десять, но он вернется. Вернется и сделает все, чтобы получить тебя, не взирая на жизни тех, кто встанет на его пути.

— Я… поговорю с ним, — жалкое оправдание.

— Он не услышит слова «Нет», — жестко подтвердил всю ничтожность моих потуг император.- Не пожелает и не услышит. И ты осознаешь это столь же ясно, как и я, не так ли?

Так…

Я опустила взгляд.

Я не знала, что делать.

Объективно, как политику, мне следовало бы принять решение об устранении Динара. Потому что опасен, потому что расчетливо и намеренно подверг опасности тех, кто давно стал мне семьей, потому что да – он никогда не слышал моего «Нет», ни в Готмире, ни в степи, когда насильно пытался сделать своей женой. И кесарь был прав — Динар не отступится никогда. За его плечами осталась жизнь, целая жизнь которую он прожил без меня, а потому терять ему нечего — он пойдет на все, чтобы воплотить мечту своей молодости, чтобы вновь назвать меня своей Шаниари… И кесарь повторно прав — отступать Динар не умеет, и не станет. Не сейчас так через год, два, три… десять, он вернется.

Но субъективно…

Субъективно, мне просто хотелось, чтобы Динар жил. Не мой, не со мной, не идеальный, и пусть остается той же жестокой, расчетливой и беспардонной сволочью, которой был всегда, но… живой.

— Знаешь, нежная моя, — вдруг тихо произнес кесарь, — впервые с того момента, как дар чтения мыслей проснулся во мне, я ему благодарен.

— Почему? – я все так же не поднимала, глаз, мучительно ища выход из создавшегося положения.

— Потому что в ином случае, Грахсовен был бы уже мертв.

Я вздрогнула, посмотрела на мужа и услышала иронично-саркастичное:

— У тебя не промелькнуло ни единой мысли о поцелуе. Ты обняла его как родного человека, но не как любовника. И твой порыв — это не бунт, любимая моя, это попытка спасти того, кто обречен, и ты предприняла ее мгновенно, как только поняла, что Грахсовен уже практически труп.

Я могла бы многое сказать по этому поводу, но суть заключалась в том, что каждое слово Араэдена было правдой, мы оба это знали. А Динар… все могло бы сложиться иначе, могло бы, я понимала это… как впрочем, и то, что едва ли он был бы мне верен, и в то же время, едва ли я могла бы быть счастливее с кем-то, чем с ним… наверное.

— Едва ли, — ледяным тоном произнес кесарь, — он не достоин целовать землю, по которой ты ходишь, мне жаль, что ты все никак не можешь этого понять.

Вскинув подбородок, жестко ответила:

— Мне не в чем его винить.

— Правда? — почти издевательский вопрос.

— Прекрати! — полупросьба-полуприказ.

Я встала, сбросив теплую шаль с плеч, встала, подставляя лицо ветру и вздрагивая от холода – платье все еще было мокрым, а мне все еще нужно было найти хоть что-то, хоть как-то, хоть что-нибудь, что позволило бы сохранить жизнь тому, кто да – был обречен. И, несмотря на все объективные обстоятельства, я отчетливо осознала — спасая кесаря, я подписала приговор Динару.

— Не жизнь, а сплошное гоблинское издевательство! — выдохнула в сердцах.

И посмотрела на Динара, который упорно рвал путы паутины реальности, созданной для него кесарем. Динар… несбыточная мечта, как первая любовь, в которой теплых воспоминаний пополам с болезненными, и в то же время… Я не знала, что мне делать, что сделать, для того чтобы сохранить жизнь тому, для кого приговор уже был подписан. И одна из подписей принадлежала ему самому.

И вот передо мной объективная реальность – Динара следует убить. Потому что он не остановится, не отступит, не прекратит и не станет жить той жизнью, в которой не будет меня. Просто не станет. Он прожил уже одну жизнь без меня, на вторую он не согласится даже под страхом смерти.

И… и я даже не знала, как выкрутиться из этой ситуации так, чтобы Динар остался жив, я…

Я вдруг вспомнила, что у меня есть муж.

Не в том плане, что я только что сбежала с первой любовью, а в том, что раз у меня есть муж, то собственно:

— Что будем делать? — нагло поинтересовалась у кесаря.

Пресветлый император как сидел, так собственно и остался сидеть – но степень потрясения была столь существенной, что вся изморозь из его глаз попросту исчезла.

— М-да уж, нежная моя, — явно приходя в состояние ярости, произнес кесарь.

Я понимала, причины его негодования, но – назвался груздем, не вопи, что ты подосиновик.

— Как мой муж ты обязан заботиться о моем душевном равновесии, мой кесарь. Вот и… заботься!

И с этими словами я с самым королевским достоинством вновь опустилась на камень как на трон. В конце концов – мужчина здесь кто? Правильно, не я, и Араэден это в полной мере доказал пару часов назад в физическом плане. Теперь пусть доказывает в моральном.

— Нежжжная моя, — прошипел император Эрадараса.

— Вот именно — у меня очень нежная душевная организация, и она не перенесет гибели Динара, несмотря на все объективные причины необходимости его устранения, — все так же нагло заявила я.

У меня был повод наглеть. У него – откровенно звереть от подобной наглости. Но… это Динар мог озвереть до состояния невменяемости, а кесарь это кесарь, как бы сильно он не был зол, он все равно держал все свои эмоции под контролем.


— И ты этим сейчас беззастенчиво пользуешься, нежная моя, — процедил в бешенстве император.

— Чем могу, тем и пользуюсь! — с вызовом заявила я.

Весь облик кесаря в этот момент казался сплошным выражением надвигающейся опасности, но… есть что-то потрясающе волшебное в том, что ты прекрасно знаешь — этот мужчина скорее убьет себя, чем нанесет вред тебе. Мне даже стало искренне жаль, что я не знала об этом столь важном нюансе в Рассветном мире — можно было бы начинать пользоваться уже там.

— Кари! — откровенно психанул, осознавший, что я все осознала собственно мой муж.

Воинственно сложив руки на груди, непримиримо посмотрела на супруга. Наглость — второе счастье. Иногда первое. А я вдруг отчетливо поняла, что мужчина, с такой нежностью целующий и с такой бережностью овладевший мной, никогда не причинит мне боль, даже моральную. И осознание этого воистину окрыляло меня, и бесконечно бесило кесаря, который, и он теперь это тоже понял — был в ловушке. Ловушке, имя которой — отношения с любимой женщиной.

— Нежжжжная моя, я тебя… — начал было кесарь.

— Нежно поцелуешь? — моя наглость зашкаливала, да, и мы оба знали об этом, как и о том, что он мне это позволит. И наглость, и возможность настоять на своем.

Как минимум, потому что счет, который я могла предъявить кесарю был в разы больше всего одного безапелляционно выдвинутого мной требования.

— Начнем с того, что требование не одно, — со вздохом, явно в попытке успокоиться, произнес кесарь, — когда мы вернемся, ты еще и освобождения рабов потребуешь в ультимативной форме.

— Не потребую, — совершенно честно ответила я, — шенге когда-то сказал великую мудрость «Полученное без труда — выброшенное». Так что этого требования не будет, но жизнь Динара это то, что я не готова обсуждать в контексте твоего отказа.

Мрачный, безумно мрачный взгляд и ледяное:

— Он останется вечной угрозой.

— Ты в принципе бессмертен, — парировала я.

— Он не остановится, — вновь кесарь.

— Дорогой, это последствия твоего великолепно преподанного урока – останавливаться мы не умеем, ни я, ни Динар, — я пожала плечами,- ты научил, тебе и пожинать плоды твоего обучения.

Взбешенный до такой степени, которую мне еще не приходилось наблюдать, кесарь откинулся на спинку кресла, извлек из вечности и небытия еще одну бутылку вина, открыл, сделал глоток, с яростью глядя на меня, а затем вдруг ядовито улыбнувшись, произнес:

— Нежная моя, начнем с того, что «плоды» своего «правления» пожинает в данный момент айсир Грахсовен. Ты бы присмотрелась к тем, кто напал на вас.

Я села ровнее, несколько напряженно посмотрела на супруга, после на Динара, который уже ничего не рвал, он стоял без движения, только горел весь, в прямом смысле, потом на войско, которое после поражения своего мага, теперь спешно перегруппировывалось, и — кажется, собиралось нападать.

И я как-то сразу к ним не приглядывалась, но сейчас, всматриваясь в эти могучие тела, в эти зауженные эволюционными процессами глаза, на их остатки некогда новеньких металлических охватывающих живот и поясницу пояса…

— Либерийцы! — выдохнула я, потрясенно осознавая, что весь этот разброд и шатание, это остатки некогда весьма весомой военной силы, с которыми мне приходилось весьма сложно, пока проблему собственно не решил Динар и…

И я вот сейчас не поняла, а что с ними такое?

— Грахсовен решил проблему, — издевательски-отстраненно пояснил кесарь. — Вверх посмотри.

Я запрокинула голову и с удивлением осознала — мы в Готмире! Мы сейчас находимся в Готмире! И если либерийцы здесь около полусотни лет, то деградация и так далеких от цивилизованности степняков вполне объяснима, но…

— Динар! — я возмущенно посмотрела на нынешнего императора Рассветного мира, фактически требуя объяснений.

Рыжий, бросив на кесаря откровенно полный ненависти взгляд, подошел, уже ничем не удерживаемый, и произнес:

— Кат, что конкретно тебя не устраивает?

— Да я даже не знаю, — честно не знала, — но либерицы в Готмире, Динар!

На миг смутившись, рыжий нехотя ответил:

— Сами виноваты.

— В чем? — вопросила я.

И тут Динар выдал совершенно потрясающую фразу:

— У меня было плохое настроение.

У меня медленно отвисла челюсть. Но я же принцесса, в смысле императрица, и мгновенно взяв себя в руки, я собственно сложив руки на груди, мрачно осведомилась:

— И кто еще пал жертвой твоего плохого настроения?

На лице ставшего уже ракардом, а не элементалем бывшего правителя Далларии одновременно отражалась и досада, и злость, и даже в некотором роде смущение. Но отвечать он все равно не торопился, и едва это стало ясно, кесарь издевательски уведомил меня:

— Готмир перенаселен.

— Динар! — у меня не было слов.