Сварить медведя
Часть 50 из 62 Информация о книге
– Как это может быть? Исправник изменил мнение? – Я постарался, чтобы вопрос не прозвучал чересчур саркастически. – Арестованный же сам признался. Летние кошмары позади, виновный признал все свои преступления. Михельссон опасливо покосился на Юсси – а вдруг тот в моем присутствии начнет все отрицать? Но Юсси не шевелился. – А Нильс Густаф? Художник? Кто убил художника? – Доктор Седерин уверен, что господин художник умер от апоплексического удара. – Значит, убийца Нильса Густафа гуляет на свободе… Секретарь состроил мину сожаления – мол, что поделаешь. Удар есть удар. Все под Богом ходим. – Могу я посмотреть на признание? – Оно у исправника в надежном месте. А господин исправник отдыхает после бессонной ночи. И к тому же… Михельссон сорвал с Юсси мое пальто и откинул с плеч мешок, служивший мальчику одеждой. – Смотрите. – На плече ясно была видна колотая ранка. – Но эта рана совсем свежая! Мы уже об этом говорили. Ее не могла нанести Юлина. Она совсем свежая! – настойчиво повторил я. – Это дело рук банды Руупе. Они избили Юсси так, что нам с женой еле удалось его выходить. Михельссон пожал плечами и покачал головой – видно, хотел выразить сожаление. Дескать, что случилось, то случилось. Я протянул ему пустой кувшин. Он опять покачал головой, на этот раз более решительно. И показал мне на дверь. – Никаких долгих посещений. Приказ исправника Браге. Бледно-голубые глаза лишены всякого выражения. Я попытался подойти к Юсси, но он встал у меня на пути и вынул из-за пояса полуметровую дубинку с металлическим набалдашником. Я с грохотом поставил кувшин на пол. – Я вернусь, Юсси. Слышишь? Не брошу тебя в беде. – Вы кое-что забыли. – Михельссон протянул мне пальто. – Бедняга же замерзнет насмерть! – Мы обязаны следовать правилам, – сухо сказал секретарь. – Господину просту пора понять: здесь у нас действует закон. Я схватил пальто и вышел. Услышал громыхание засова за спиной. Внутри все кипело. Пришлось напрячься, чтобы ярость и жалость не нарушали логического течения мысли. Юсси собрался изнасиловать Марию? Девушку, которую он любил так самозабвенно, что при всей скрытности не мог утаить свою любовь? Много чего непонятного в этой истории. Нельзя опираться только на свою, уже сформированную точку зрения. Возможно, она сформирована на ошибочных основаниях. Вернувшись в усадьбу, я поспешил собрать в кожаный мешок все вещественные доказательства, которые нам с Юсси удалось добыть летом. И стебелек горного вереска, и клок волос Хильды. Карандашные стружки, гуталин и все записи, которые мы делали. Хотел отправить туда же и бокалы из дома Нильса Густафа, но задумался и довольно долго рассматривал оставленные жирными пальцами следы. В конце концов упаковал и бокалы и отнес в сарай. Осмотрелся и выбрал место у самого торца, под крышей. Приставил лестницу и засунул за стропила почти под самой крышей. Даже пылью присыпал. Решил, что там никто не найдет. 64 От ежедневных обязанностей никто меня не освобождал. Я навестил женщину по фамилии Ванхайнен – она жила со своим слабоумным сыном в лачуге у реки. Больная дышала с трудом и уже не выходила из дому. За доктором, однако, не посылали – у них просто-напросто не было денег. Но близкая кончина, как ни странно, ее не волновала – она хотела поговорить о сыне. Боялась, что без нее скорбный рассудком мальчик не выживет. Во все время нашего разговора он сидел с полуоткрытым ртом и смотрел на нас водянистым, ничего не выражающим взглядом. Мать то и дело просила его закрыть рот. Он послушно закрывал, но лишь на несколько секунд. Нижняя челюсть опять отваливалась, и по подбородку на рубаху бежали прозрачные струйки слюны. Что я мог сделать? Выслушал, разделил ее тревогу и облегчил душу причастием. Она со слезами призналась, что несправедливо сурова с бедным мальчиком, не хватает терпения и выдержки. – А он-то… он-то… разве он виноват? Безгрешная душа… У меня не возникло ни малейших сомнений, что ее раскаяние искренне. К тому же вряд ли она так уж сурова с лишенным рассудка сыном. Я заверил, что грехи ее прощены. Достал из портфеля облатку и дорожный потир с вином. Долго смотрел, как она сосет облатку и постепенно успокаивается. Я собрался уходить, но вместе со мной пошел и мальчик. Попытался убедить, что его долг – оставаться у постели больной матери, но он вцепился в мой рукав и ни за что не хотел отпускать. Босиком тащился за мной и что-то бормотал. Пришлось вернуться. Мне показалось, он голоден, но мать сказала – недавно ели. Хотя я не заметил никаких следов – ни мисок, ни ложек. Пустой стол. Она не встает – кто же убрал посуду? Дал ему напиться и попробовал улизнуть. Куда там! Повторилась та же история. – Его надо привязать, – устало посоветовала мать и показала на дверь. А я-то сначала решил, что на косяке висит собачий поводок. Оказывается, вот что… поводок предназначен для сына. Она велела мне привязать один конец к ножке ее кровати, а другой обмотать вокруг груди мальчика. А узел – на спине. – Пока он его развяжет, вас и след простыл. Пришлось так и сделать. Мальчик отчаянно сопротивлялся, но силы были неравны. Я пожелал им обоим мира в душе и поспешил домой. Брита Кайса встретила меня во дворе. Она была настолько возбуждена, что я поначалу ничего не понял. – Они… они везде искали. Твои бумаги. Твои гербарии… – Кто – они? – Я не давала, а они говорят, на их стороне закон. – Да какие такие они? Брита Кайса! Кто – они? – Кто-кто… исправник, само собой. И этот с ним, как всегда… ну, как его? – Секретарь полицейской управы Михельссон. – Вот-вот… забрали твои записи… я говорю – оставьте квитанцию, а они смеются… смеются! Ее голос дрожал от гнева. Я положил ей руку на плечо. – Ничего неожиданного. – В чем тебя обвиняют? – Не меня – Юсси. Они знают, что мы собирали вещественные улики. В моем кабинете тоже копались? – Весь дом! Весь дом обыскали! В постельном белье копались, сволочи… – Они все еще здесь? – спросил я. Она яростно замотала головой: – Ушли. Я попросил ее вернуться в дом, а сам пошел в сарай. Мешок был на месте. 65 На следующий день я опять пошел к Юсси. Он по-прежнему, избитый и измученный, лежал на нарах с закрытыми глазами. Михельссон ходил вокруг и гремел ключами, пока я не потребовал, чтобы он ушел. Я здесь в качестве священника, сказал я, и хочу поговорить с арестованным с глазу на глаз. – Но исправник сказал, что… – Пленник по закону имеет право на исповедь, – оборвал я его. Что-то в моем тоне на него подействовало. Он вышел, запер дверь каталажки и исчез. – Юсси, будет суд. Он еле заметно кивнул. В углах губ скопилась высохшая пожелтевшая слюна. – Я решил представлять твои интересы, Юсси. – Почему?.. – спросил он почти беззвучно. Потрогал лоб – жар. Парень болен. – Потому что я тебя предал. Потому что не сумел тебя защитить. – Но, учитель… – Только вот что… сначала я должен знать все, чего я не знаю. Ты можешь отвечать на мои вопросы честно? – Д-да… – Это ты нападал на девушек? Он уставился на меня сумасшедшими глазами и даже сделал попытку встать. Я удержал его на нарах. – Это ведь ты, Юсси, шпионил за Марией и Нильсом Густафом в тот вечер после танцев в Кеннте. Я опознал твои следы за поваленным деревом. Это точно твои кеньги. Мало того – тот, кто там стоял, левша. Как и ты. Ты оборвал куст багульника и натерся. Листья лежали на земле. Я не знаю никого, кто натирался бы багульником от комаров. И на следующий день от твоих волос пахло багульником.