Сварить медведя

Я попросил передать Юсси записку – выбрал стих из Библии.

Скоро освобожден будет пленный, и не умрет в яме и не будет нуждаться в хлебе[29].

Браге небрежно свернул записку – мол, передаст при случае – и указал мне на дверь. Я вышел и услышал, как он повернул ключ.

У каталажки собрались сельчане и смотрели на меня с любопытством. Ни для кого не было секретом, что Юсси жил у меня в усадьбе. И как это святой отец ничего не заметил? Одна из старух выдавила пару слезинок и попросила сказать несколько слов утешения в эту трудную минуту, когда выловили самого сатану, который бесчинствовал в нашем приходе. Я ответил что-то уклончиво, но она вцепилась мне в одежду. Я был близок к тому, чтобы ее отшвырнуть. Но она, очевидно, прочитала в моих глазах такую ярость, что в ужасе отпустила рукав и отпрянула, будто ее оттолкнули.

Вернулся домой и сел писать воскресную проповедь – надо было как-то унять душевную бурю.

И если ты, добрый самаритянин, не поможешь этому несчастному, что полумертвый лежит у дороги, то он умрет. И это навечно. И дикие звери разорвут тело его на части, и лесные демоны возликуют…

Юсси, мой Юсси… Бедный мальчуган, он стоял там, у тропинки, как одинокая камышинка. Я подобрал его. Вырвал с корнями и нашел место в своем гербарии. Маленькое растение, лишенное родной земли. Может, сделал ошибку? Может, стоило оставить его расти на бедной, почти бесплодной почве? Я научил его читать и писать – ну и что? Что еще он получил от меня? Ни друзей, ни девушки. Может, я всех распугал? Этот свирепый пастор… конечно, им хотелось быть подальше от моих осуждающих взглядов, от моих яростных проповедей, от беспрерывного ворчания. Все чувствовали, что Юсси другой, не похож на них. Они избили его так, что чуть не убили. Они попытались сделать так, чтобы у него никогда не рождались дети – такие же, как он, странные и непохожие.

Юсси, мой Юсси… бедный мальчуган, найденный в придорожной канаве… Брошенный саамский ребенок, ставший мне сыном. Неужели дьявол свил гнездо и в твоем бедном сердце?

Я постарался припомнить все его уходы. Без единого слова исчезал и пропадал неделями, будто им управляла какая-то неведомая сила. Да, я тоже замечал, как глазеет он на женщин в церкви, – и что? Он же юноша, зов плоти в его возрасте вполне естествен. Его неуклюжесть, застенчивость – он и сам от них мучился. Я-то никогда не был стеснительным в отношениях со слабым полом, шутки с девушками и заигрывания давались мне легко. Но если желание, как у Юсси, сильно, почти непреодолимо, а он не решается сказать ни слова, то давление изнутри может нарастать и нарастать, как в плотно закрытом котле, пока пар с чудовищной силой не вырвется наружу.

И что? Неужели так просто превратить несчастного сироту в чудовище?

Я отложил лист с несколькими написанными фразами. Опустил голову на сцепленные руки, задумался, но быстро понял, что способность рационально мыслить сегодня мне изменила. Способность, которой я всегда гордился. Ком в животе никак не желал рассасываться, а голова горела, точно там притаилась паяльная лампа и пламя ее мечется от виска к виску.

Прошло немало времени. И внезапно это случилось. Словно река прорвала плотину и устремилась в мое сознание. Вся наша длинная, широкая Торнеэльвен с пенными порогами вымыла прочь всю грязь и весь мусор. Вши и гниды, вся муть и все нечистоты – всё унесла могучая благословенная река, и сознание мое превратилось в круглое водное зеркало, сверкающий рот реки, сложенный в совершенное и вечно текущее «О». Река унесла нечистоты, река принесла в мир покой – но сделала это сама, без меня.

Меня там не было. Пока все это происходило, меня там не было. Нелепость моего описания как раз и объясняется тем, что меня там не было.

И без страха, без волнения и разочарования я понял: смерть. Вот так и выглядит смерть.





62


Я поспешил на хутор, где схватили Юсси. Толпа зевак, собравшись с утра, так и не расходилась. В центре стоял хозяин хутора, в сотый раз показывая место на опушке: вот тут, вот отсюда и пришел насильник. Сам-то он с сыновьями и исправником дожидался в доме с погашенными свечами. Ждали долго, а потом дали знак Михельссону. Тот вырядился в женское платье и пошел к коровнику. И почти сразу в свете месяца заметили, как от леса отделилась фигура и, крадучись, перебежала к коровнику, – преступник-то и думать не думал! Был небось уверен, что это Мария, служанка на хуторе. Но не тут-то было! Его ждали объятия господина Михельссона! А тут и исправник подоспел, и мы все…

Я подошел поближе: меня заинтересовали следы на земле.

– Значит, Михельссон схватил преступника примерно здесь?

Хуторянин охотно продемонстрировал, какой тип захвата применил секретарь Михельссон.

– Вот так он его схватил. Преступник отбивался, как дикий зверь.

– Значит, Юсси оказал сопротивление при задержании?

– Еще какое! – вступил в разговор один из сыновей. – Такое сопротивление оказал – чуть шею Михельссону не перерезал. Но в последний момент мне удалось выбить нож, и ногой его в сторону, вот так.

Он показал, как подцепил нож загнутым носком своей кеньги и ловко отбросил угрожающее жизни Михельссона смертельное оружие.

– А как вы разглядели нож? Было же очень темно. Настолько темно, что Юсси принял Михельссона за Марию?

Тут свидетели немного растерялись. Но, посовещавшись, рассказали вот что: герой, оказывается, заметил, как в свете месяца что-то блеснуло, и благодаря его находчивости и решительности им удалось предотвратить еще одно кровавое преступление. Задержанный, как уже сказано, отбивался отчаянно. Мы, сами видите, парни крепкие, но еле с ним справились.

Я открыл ворота коровника. Мое внимание привлек пол из грубо оструганных досок. Я осмотрел участок пола до ближайшего стойла.

– Был ли кто-то из вас ранен при задержании?

И хуторянин, и сыновья дружно покачали головами. Никто не был ранен.

На полу были ясно видны темные, эллиптической формы брызги крови.

– Значит, вы его повалили сюда, на пол?

– Ну. Головой вон туда, – старший сын показал направление.

Я присел на корточки и исподволь присмотрелся к его кеньгам. На них были следы крови. Значит, он ударил Юсси так, что брызнула кровь. Другого объяснения не приходит в голову. И еще: кровь с прилипшими волосами. Били головой об пол.

– А потом? Отвели его на хутор? Он шел сам?

– Какое там сам! Упирался. Мы его волокли.

Трава вся истоптана, здесь побывало много людей. Не определишь, волокли или нет… Но совсем рядом с воротами я обратил внимание на странные сероватые комки. Встал на колени, понюхал и уловил хорошо знакомый запах. Что-то домашнее, съедобное, но что именно, сообразить никак не удавалось.


– А здесь он лежал на земле?

– Ну. Мы его охраняли, пока отец лошадь запрягал.

– А вы ели что-то, пока ждали отца? – Я подцепил на палец комочек загадочной кашицы.

Они дружно пожали плечами. Я осторожно попробовал на язык. И вкус знакомый, но что это…

– Хлеб или что-то?

– Не. Какая там еда…

– Ничего не ели. Но к бутылке приложились. Исправник угостил.

В толпе начали переглядываться и перешептываться – все знали, как я отношусь к спиртному. Но мне было не до проповедей. Я еще раз попробовал и задумался. Конечно! Я прекрасно знал этот вкус. Я и в самом деле прекрасно знал этот вкус, но никак не ожидал встретиться с ним тут, на чужом хуторе. Это был вкус моего собственного дома, утренней каши, которую уже много лет неизменно варила Брита Кайса.

– Вы говорите, ничего не ели. Но это же каша!

– А, это… Это да, это конечно. Мы обыскали его laukku… торбу то есть, а там берестяной короб. Думали, деньги, а оттуда потекло… вот это.

– Вы хотите сказать, что у Юсси был рюкзак?

– Ну да, laukku. Старый, еле нитки держатся.

– И в рюкзаке каша?

– Не только… Огниво. Старое одеяло, мешочек с солью и вяленая рыба.

– А где она теперь, его… laukku?

– Исправник взял.

Я поразмышлял и решительно двинулся к дому, подняв руки, иначе не протолкнуться через плотно стоящую толпу. Пасторский жест произвел впечатление – люди расступились.

Вошел, не постучав. Сначала мне показалось, что в доме никого нет, но почти сразу послышались быстрые шаги.

– Здесь кто-то есть?

Молчание.

Прошел к спальне, толкнул дверь – не открывается. Странно – кто запирается в спальне? Толкнул посильнее – дверь немного подалась, но тут же, как на пружине, закрылась опять. Кто-то держит ее изнутри. Я налег плечом, щель понемногу становилась все шире. В конце концов дверь подалась, и я, потеряв равновесие и едва не упав, ввалился в комнату.

Она стояла у окна, спиной ко мне. Спрятала лицо в передник, плечи судорожно вздрагивали. Я осторожно потрогал ее за плечо, и она внезапно согнулась, сложилась вдвое, как складывается карманный нож.

– Мария?

Рыдала она совершенно беззвучно. Когда Мария приходила в пасторскую усадьбу, вела себя совсем по-иному, была упрямой и несговорчивой. Такой я ее еще не видел.

– Что произошло, Мария?

Она затрясла головой. Я положил руку ей на шею, на туго сплетенную косу.

– Юсси пришел сюда с рюкзаком, – тихо сказал я. – Вышел из дому поздно вечером, когда все легли. И взял с собой еду, кое-какие инструменты, одеяло. Не странно ли?

– Не знаю… – прошептала она.

– Вы договорились встретиться? Может быть, решили провести ночь в лесу?

– Не знаю…

– А как вышло, что исправник Браге оказался у вас на хуторе? Так сказать, в засаде? Кто-то же его позвал, кто-то сказал ему, что Юсси собирается сюда.

– Не знаю, не знаю… – с тихим отчаянием повторяла девушка.

– Это ты его позвала, Мария?

Тело ее передернулось, как от внезапного разряда боли, как будто ее насадили на крюк, как червя. Я повысил голос:

– Юсси обвиняют, что он на тебя напал и хотел изнасиловать. Но если ты расскажешь, как было дело, его отпустят.

Она зажала ладонями уши и замотала головой. Косы, запаздывая за резкими движениями, летали из стороны в сторону. Я схватил ее за руки и разнял их. Она замерла и уставилась на меня. Сухие и пустые, как у ангела, глаза.

– Я ничего не знаю.

Мы глядели друг на друга, как, наверное, смотрели бы обитатели разных планет. Она и в самом деле сказочно красива. Я не сразу понял, что смотрит она не на меня. Она смотрит сквозь меня. На ухо упал золотой локон.