Стрелок

Чарльз кивнул. Прекрасно разбираясь в человеческих достоинствах и слабостях, он понимал, что от красивых мужчин можно ждать чего угодно. Это правило быстро усваивают пехотный офицер и полицейский.

Красавчики быстро привыкают находиться в центре внимания. Они ждут, что все произойдет именно так, как хотят они. Не любят получать приказы, особенно от тех многих, кто внешне менее привлекателен. Живут в своем собственном ритме. Порой словно не слышат то, что им говорят. Очень упрямы, но обусловлено это не какой-то четкой логической линией, а убежденностью в том, что красота дает им определенные божественные права. Кино и иллюстрированные журналы только усугубили все эти проблемы, поскольку на экране самый красивый мужчина непременно оказывается самым лучшим, центром вселенной, притягивающим всех девчонок, героем, победителем, – и в жизни смазливый парень нередко воображает то же самое о себе, вот только ему еще необходимо делом заслужить подобную репутацию. Поэтому все эти проблемы – сознание собственной значимости, затаенные обиды, постоянное соперничество, зависть, ревность, мелочи такие мелкие, что они даже не заслуживают упоминания, однако оставляют незаживающие раны, – превращают общение с красивым мужчиной в тяжкое испытание.

Стратегия Чарльза абсолютно во всех делах заключалась в агрессии; вот почему он хотел первым делом разобраться с этим красавчиком, и потому, лишь бросив взгляд на полное народу дежурное помещение, направился прямиком в кабинет Первиса, сообщил секретарше, кто он такой, и выразил надежду, что глава отделения уделит ему несколько минут.

Но действительно ли Первис возглавлял отделение? Это еще было под вопросом. Директор любил оставлять некоторую неопределенность, чтобы можно было наиболее благоприятно подправить отчеты о проведенных операциях, и посему оставалось неясным, кто именно возглавлял эту группу следователей Отдела. Первис привлекал к себе все внимание; прозванный «Кларком Гейблом» отделения, он был его лицом и в радости, и в горе. Первис быстро усваивал, что вместе со славой приходит и критика – всегда. На самом деле руководил отделением как следственным ведомством Сэм Коули; это он принимал решения, был организатором и сам работал до безумия напряженно. У него имелась прямая линия связи с директором, и он по несколько раз в день разговаривал с этой августейшей личностью, в то время как Первис оставался за пределами узкого круга приближенных.

– И, если сможете, сделайте для меня одно одолжение, – добавил Сэм. – Пожалуйста, для всех относитесь к Мелу так, будто именно он тут главный. Если наши ребята почувствуют, что наверху какие-то разногласия, они забеспокоятся. Все вопросы должны поступать ко мне через Мела. Не надо, чтобы он чувствовал себя обойденным. Это понятно?

– Думаю, я с этим справлюсь, – сказал Чарльз.

По армии и по своему округу он знал, что в жизни структура ведомства редко оказывается такой прямолинейной, какой прописана на бумаге. И вести игру нужно, исходя из действительности, а не идеала.

– И еще есть Клегг, – продолжал Коули.

Далее он объяснил, что Клегг, еще один следователь, якобы гений тактики, фактически руководил операцией в «Маленькой Богемии», и хотя широкой общественности его имя было не известно, в Отделе его хорошо знали. Поэтому именно его винили в провале. Однако Клегг принадлежал к «старой гвардии» Отдела – на самом деле он пришел еще до назначения директора, – поэтому никаких официальных санкций к нему применить не могли. А он был рад возможности свалить вину на других и вести себя так, будто ничего не произошло. На его карьере это никак не сказалось. Но его деликатно отстранили от вопросов тактики и обучения, и теперь он занимался исключительно административной работой.

Таким образом, тактическая сторона дела оставалась неприкрытой, и Чарльз догадывался, кому ее поручат, поскольку он кое-что смыслил в подобных вопросах, так как во время Великой войны провел пятьдесят с лишним рейдов. К этому также можно было добавить и то, что он был в Отделе человек посторонний, без своих покровителей, и потому им можно было легко пожертвовать в случае новой катастрофы.

Первис оказался весьма приятным человеком – еще мягче, чем Сэм Коули. Как и говорил Сэм, он обладал очень привлекательной внешностью кинозвезды: лет тридцати, с зализанными назад светлыми волосами, как это было принято в Голливуде, орлиным носом и ровными белоснежными зубами. Одет Первис был безукоризненно, опять же как кинозвезда: накрахмаленная сорочка, галстук, обвивший жесткий воротничок, по последней моде, темно-красный; костюм-тройка – великолепный образчик портновского искусства, клетчатая шотландка в стиле, введенном герцогом Виндзорским, бесспорным претендентом на звание самого щегольски одетого мужчины на свете. Протянув руку с ухоженными пальцами, он сказал:

– Шериф, зовите меня просто Мелом. Рад, что вы с нами в одной лодке.

Когда Первис встал из-за стола и шагнул ему навстречу, Чарльз обнаружил еще одну неблагоприятную реальность – Первис был коротышкой. Коротышка с красивым лицом: коварное сочетание.

– Очень рад быть здесь, сэр.

– Пожалуйста, садитесь. Закуривайте, если хотите. Я сам сейчас выкурю сигару, не желаете присоединиться?

– Благодарю вас, сэр, нет. Я – деревенский парень и привык по старинке скручивать самокрутки.

Первис достал, обрезал и раскурил сигару размером с торпеду, наслаждаясь каждым шагом этого ритуала, а также используя его для того, чтобы оттянуть свою маленькую лекцию, ибо он до сих пор еще не определился с тем, что сказать. Чарльз отметил эту заминку, пока скручивал идеальную самокрутку – господь одарил эти умелые руки еще одним маленьким даром, – и запаливал ее, в свою очередь также наслаждаясь возможностью покурить. Смахнув с губ крошку табака, он повернулся к своему частично-наполовину-вроде-как-бы-непонятно-какому боссу.

Первис начал с лести, не подозревая, что Чарльз к ней бесчувственен, хотя и оценил усилия.

– Вы приехали из провинции, но не деревенщина, если судить по вашему личному делу. Все эти рейды во время войны… Вы вышли победителем в семи перестрелках, в том числе в знаменитом деле с отделением Первого национального в Блю-Ай – вы против трех городских ребят, вооруженных до зубов, и вы уложили всех троих.

– Тут сыграло свою роль везение.

– Я бы уточнил: везение, а также мастерство и мужество. Так или иначе, в настоящий момент мое имя втоптано здесь в грязь – втоптано в грязь везде, раз уж об этом зашла речь, из-за той кутерьмы в Висконсине. Если б я верил слухам, то собрал бы вещички и купил билет домой до Южной Каролины. Вы знакомы с этим делом?

– В общих чертах, сэр. Подробностей я не знаю.

– Вот вам подробности. Мы облажались. Оправдания никого не интересуют, всем нужны только результаты. Клегг облажался, я облажался, мои ребята с пистолетами облажались. Очень много стрельбы, и всё без толку. Пострадали невинные. Мы потеряли одного сотрудника. В глазах директора я упал ниже некуда. Так что если вы сможете пригвоздить Диллинджера, вы не только окажете великую услугу своей родине, но и сильно поможете Мелвину Первису из Флоренса, штат Южная Каролина.

– Понятно, сэр.

– Мы хотим, чтобы вы взяли на себя обучение огневой подготовке и тактике, вероятно, на полицейском стрельбище в Чикаго, два раза в неделю. Вам придется потрудиться, но нашим парням необходимо научиться стрелять. Они ребята хорошие, толковые, однако готовились стать профессорами криминалистики, а не стрелками Дикого Запада. И нам нужно подтянуть их до уровня тех, с кем им предстоит сражаться, а эти гангстеры, сказать по правде, стреляют прекрасно и в деле ведут себя решительно. Ни в коем случае нельзя относиться к ним с пренебрежением. Они – грозные противники. Говорят, что тот, кого, немыслимое дело, зовут Малышом, – лучший в стране стрелок из пистолета-пулемета «Томпсон», а Гомер ван Митер и Рыжий Гамильтон отстают от него совсем немного.

– Я с радостью займусь огневой и тактической подготовкой. Лучшая тактика: стреляй первым.

– Великолепно. К сожалению, в Висконсине мы открыли огонь первыми и подстрелили трех безобидных ребят и предупредили гангстеров.

– Плохая разведка.

– Полностью согласен. Хорошо, теперь несколько правил. Первое и главное: ни слова ребятам из прессы.

– Понял.

– Второе: никакой славы. Слава достается Отделу, а не отдельным агентам, а наш директор и есть Отдел. В начале карьеры я допустил ошибку и приобрел известность. Я слишком много говорю, мне никак не удается заставить себя замолчать. Вот почему я сам накликал на себя беду. И не знаю, как из нее выбраться, поскольку все газетчики ждут от меня каких-либо заявлений, и если я их не делаю, они воображают, будто что-то пошло не так. Поэтому чем лучше я выполняю свою работу, тем в более плохом свете предстаю сам. Не повторяйте эту ошибку, шериф.

– Не повторю, сэр.

– Костюм и галстук, подстриженные волосы, чисто выбрит, и так каждый день. Думаю, вам не нужно это объяснять.

– С этим никаких проблем.

– Все отношения и связь с другими ведомствами, федеральными и местными, только через меня или мистера Коули.

– Да, сэр.

– Не раскрывать никакую информацию другим ведомствам, федеральным и местным, без разрешения моего или мистера Коули.


– Есть.

– Директор хочет, чтобы у всех его ребят в жизни все было чисто. Это означает, что если ты пьешь, делай это тихо. Если тебе нужна сожительница, делай это тихо. Никакого шума, никакой суеты. Машина есть?

– После того как я здесь обустроюсь, могу перегнать сюда свою.

– До тех пор мы снабдим вас машиной. Половина бензина оплачивается. Суточных нет, если только тебя не командируют в другое место или приходится работать сверхурочно. Кстати, никакой оплаты сверхурочной работы нет, даже в виде простой благодарности, зато с лихвой приходится вкалывать по двадцать четыре часа в сутки. И еще я дам вам список чикагских заведений, где мы не хотели бы вас видеть: питейные, клубы, бордели и, разумеется, другие злачные места, облюбованные гангстерами.

– Да, сэр.

– Вам нужно будет освоиться с определенным порядком. Чикаго – город мафии. Но нас мафия не интересует, ею занимается Министерство финансов. Аль Капоне – его враг, а не наш. Директор сосредоточил наши усилия на Диллинджере и других ребятах, работающих по банкам. Так что вам, возможно, придется закрывать глаза на определенную деятельность, благодаря которой деньги поступают на счета ребят с итальянскими фамилиями, такими как Нитти[11].

– С этим я справлюсь.

– Если у вас появятся какие-либо осведомители, вы должны будете поделиться информацией со мной или специальным агентом Коули. Мы не допустим – и директор не потерпит – одиноких волков, доблестных псов и солистов.

– Понятно.

– И, наконец, я буду очень рад возможности увидеть на бумаге ваши учебные планы. Сможете?

– Если вы не будете ничего иметь против одной-двух орфографических ошибок.

– Это я уж как-нибудь переживу. Попрошу, чтобы Клегг показал вам, что к чему. Он человек непростой, очень переживает за свое положение, но я не сомневаюсь, что вы с этим справитесь.

– Да, сэр.

– Оружие получите в арсенале. Большинство наших ребят носят револьвер «Кольт» тридцать восьмого калибра. У нас есть также несколько пистолетов сорок пятого калибра, полученных от почтового управления. И, разумеется, десять «Томпсонов», пять крупнокалиберных винтовок «Браунинг» и пять ружей «Ремингтон модель одиннадцать». Что касается табельного оружия, выбор за вами.

– Я привык к «сорок пятым». Обращаться с ними меня научили в армии, и я вошел во вкус.

– Как вам угодно. И еще вот это.

Выдвинув ящик стола, Первис достал значок – овальный кусок бронзы, хорошо обработанный, простой, увесистый.

– Теперь вы официально приняты в Отдел. Молодым ребятам нравится торжественно приносить присягу, но, полагаю, вы уже достаточно взрослый и можете обойтись без этого.

– Никаких торжественных церемоний мне не надо. Достаточно будет уже того, что я приколю значок к груди.

Первис пододвинул значок, Чарльз его взял.

– Это война, – сказал шеф. – Молодые, необстрелянные войска против профессионалов, обладающих большим опытом, тактически грамотных, смелых и дерзких. Перед вами открывается блестящая возможность, но это также очень опасно. Во всех столкновениях вам придется быть на острие, в вас будут стрелять, вам самому придется стрелять на поражение, и много. Каждый день может стать для вас последним, и прикрывать вас будет не Фрэнк Хеймер, а какой-нибудь зеленый молокосос, только что окончивший Йельский университет.

– Ни на что другое я и не согласился бы, мистер Первис, – сказал Чарльз.





* * *


С Клеггом неминуемо должны были возникнуть неприятности. Мрачное настроение было написано у него на лице, поскольку он понимал, что Чарльз станет вместо него боссом по тактике, и это ему не нравилось. Грузный, потерявший форму, с бегающими глазками, одетый с иголочки, Клегг получил у ребят, как вскоре выяснил Чарльз, прозвище Форель за свой маленький, но хваткий и чрезвычайно подвижный рот, вечно скривленный, дергающийся или презрительно поджатый. Он никогда не улыбался, был начисто лишен обаяния, смотрел на окружающих со снисхождением и был переполнен сознанием собственной значимости. Чарльз не потерпел бы подобного ни от кого, однако первый день на новом месте диктует свои требования, поэтому какое-то время он не собирался трогать Форель. Но с нетерпением ждал, когда ему наконец представится такая возможность.

– Сомневаюсь, что вам когда-либо доводилось видеть дежурную комнату таких размеров, – сказал Клегг, обводя рукой помещение, занимающее добрую половину девятнадцатого этажа.

На самом деле это было не так: Даллас, Атланта и Канзас-Сити могли похвастаться такими же большими следственными отделами, бурлящими жизнью, и везде Чарльз встречал радушный прием.

Он просто окинул взглядом просторное помещение, заполненное мрачной мебелью, типичной для всех государственных ведомств: кипы бумаги на столах, на стенах портреты находящихся в розыске преступников, вся та смесь полицейской нищеты и неряшливости, общая для Скотленд-Ярда, НКВД и муниципальной полиции Токио. Люди здесь суетливо носились, говорили по телефону, работали с бумагами, обсуждали дела и просто болтали. Поскольку никто еще не знал, кто такой Чарльз, никто не обратил на него внимания.

– Все в пиджаках, как требует директор. Галстуки затянуты, никаких закатанных рукавов. Ноги на стол не класть. Не разговаривать громко и не смеяться. Дело на первом, на последнем и на всех остальных местах. Ботинки начищены, ногти подстрижены. Нужно вкалывать на работе, а также иметь презентабельный вид здесь, быть внимательным, не сплетничать начальству и отвечать на все звонки. Только костюм. Никаких спортивных курток.

– У меня нет спортивной куртки, – сказал Чарльз.

– Замечательно. – Клегг усмехнулся. – Тут вы уже на очко впереди.

Сомнительно, что он имел это в виду как комплимент, поскольку каждое слово несло в себе изрядный заряд иронии. Клегг, также южанин, держался спесиво; выходец из знатной семьи, он был слишком хорош для такого простого парня, как Чарльз, с корявой грамматикой, большими, сильными, заскорузлыми руками и крепкой, приземленной жизненной силой, который на фоне его собственных изысканных манер и вкуса должен был казаться ему неотесанной деревенщиной. Казалось, всем своим видом Клегг говорил, что достоин лучшего.

– А теперь пройдемте сюда, я покажу вам оружейную комнату.

– Да, сэр.

Он провел Чарльза по коридору мимо дверей, ведущих в маленькие кабинеты, равнодушно отсчитывая их назначение:

– Телетайпная. Комната допросов, комната допросов, комната допросов с однонаправленным зеркалом и комнатой наблюдения по соседству, кабинет мистера Коули…