Страна чудес без тормозов и Конец света

13

Страна Чудес без тормозов

Франкфурт. Дверь. Свободные художники




Как всегда, сознание возвращалось ко мне понемногу, начиная с уголков глаз. Сначала уголком правого глаза я различил дверь в ванную, а уголком левого – торшер на столе. Потом зоны прозрения начали медленно сходиться. Примерно как лед затягивает озеро – от берегов к центру. И наконец я увидел прямо перед собою будильник, стрелки которого показывали одиннадцать двадцать шесть.

Будильник этот мне подарили на чьей-то свадьбе. Чтобы он перестал звонить, нужно одновременно нажать красную кнопочку в его левом боку, и черную кнопочку – в правом. Иначе не заткнется. И все это – чтобы избавиться от надоевшей проблемы: обычно человек просыпается, рефлекторно хлопает по будильнику и мигом засыпает снова. Всякий раз, когда эта штука трезвонит, мне приходится садиться, брать адскую машинку на колени и осмысленно сдавливать ее пальцами с обеих сторон. Тут уж, хочешь не хочешь, самый беспробудный соня выскочит из забытья обеими ногами сразу. Мне достался этот будильник, повторяю, на чьей-то свадьбе. Чьей – уже и не вспомню. Мне тогда было лет двадцать пять, друзей-приятелей хватало, все они то и дело женились. Вот на одной из тех свадеб его и навязали на мою голову. Сам бы я в жизни не стал покупать себе столь изощренную технику, ибо просыпаюсь практически сразу.

Как только мой взгляд сфокусировался, я машинально схватил будильник, поставил на колени, надавил на кнопочки. И только тут сообразил, что будильник безмолвствует. Перед тем как начать работу, я поставил его сюда, на кухонный стол. Как делаю всегда, занимаясь шаффлингом.

Я возвратил будильник на стол и огляделся. Все казалось таким же, как и до начала работы. Сигнализация включена, на краю стола – чашка с кофейным осадком. На картонной подставке для чашки, которую моя гостья использовала вместо пепельницы, – окурок ее последней сигареты. «Мальборо лайтс». Без следов губной помады. Если я верно понял, косметикой она не пользуется вообще.

Затем я проверил бумаги и карандаши на столе. Из пяти карандашей (особой твердости) два сломаны, еще два исписаны до упора, и лишь один по-прежнему остро заточен. Палец саднит от долгого письма. Шаффлинг закончен. Шестнадцать страниц блокнота исписаны столбиками мелких цифр.

Как положено по инструкции, я сверил количество информации до и после шаффлинга и сжег результаты стирки в умывальнике. Сунул блокнот в папку из ферропластика и вместе с магнитофоном уложил в сейф, сел на диван и перевел дух. Ну вот, половина работы сделана. Теперь по крайней мере сутки можно валять дурака.

Я налил в стакан виски на пару пальцев, закрыл глаза и выпил в два глотка. Теплый алкоголь пробежал по горлу, разлился в пищеводе и успокоился на дне желудка. Вскоре его тепло перекачалось в кровь и начало разогревать лицо, грудь, затем руки – и наконец передалось ногам. Я пошел в ванную, почистил зубы, выпил два стакана воды, отлил, а потом заточил на кухне сломанные карандаши и аккуратно расставил их в стакане. Отнес будильник к подушке у кровати, выключил автоответчик у телефона и перемотал кассету в начало.

На часах – 11:57. Завтрашний выходной оставался нетронутым, как рождественский пирог. Я торопливо разделся, влез в пижаму, свернулся калачиком в постели, натянул одеяло почти до самого подбородка и выключил бра над подушкой. От всей усталой души я пожелал себе проспать, к чертовой матери, двенадцать часов подряд. Двенадцать благословенных часов, когда ничто не будет меня тревожить. Пускай за окном орут птицы, пускай весь мир садится в электрички и едет на работу, пусть где-то извергаются гигантские вулканы, а израильские коммандос ровняют с землей очередную палестинскую деревню, – я буду спать как покойник.

Потом я подумал о своей жизни после того, как уйду из конверторов. Сбережения плюс пенсия должны избавить меня от дальнейших хлопот. Буду учить греческий и тренироваться на виолончели. Забросил на заднее сиденье футляр с инструментом, уехал в горы – и упражняйся в одиночку сколько душе угодно.

А может, если все будет хорошо, куплю дачу в горах. Уютный коттеджик с нормальной кухонькой… Читать там книги, слушать музыку, смотреть старые фильмы, готовить еду… Я вспомнил длинноволосую библиотекаршу: хорошо, если она там тоже будет. Я готовлю, она с удовольствием ест…

С мыслями о еде меня затянуло в сон. Забытье накрыло меня, как внезапно упавшее небо. Виолончель, коттедж, кулинария – все разлетелось вдребезги и исчезло. Я спал, болтаясь в бездонном мраке, как океанский тунец.





* * *


Кто-то просверлил мне дырку в голове и пытается засунуть в нее какую-то струну. Очень длинную. До самого мозжечка. Я машу руками, пытаясь поймать ее и вытащить из головы, но ничего не получается: сколько ни машу, она лишь еще больнее вгрызается в мозг.

Я проснулся и ощупал ладонью голову. Дрели не было. Дырки в голове тоже. Но что-то звенело. Звенело, не переставая. Я сел в постели, схватил будильник, положил на колени, нащупал красную и черную кнопочки и надавил с обеих сторон. Звон продолжался. Звонил телефон. На часах – 4:18. Судя по темноте за окном – 4:18 утра.

Я выполз из кровати, поплелся в кухню и снял трубку. Сколько раз, подброшенный ночным звонком, я клялся себе, что перед сном буду ставить телефон у подушки. Все равно забываю. И опять расшибаю колени о кухонный стол или газовую плиту.

– Алло, – сказал я.

Трубка была мертва. Будто телефон обесточили и схоронили в глубоком песке.

– Алло!! – крикнул я.

Гробовое молчание. Ни дыхания, ни шума телефонной линии, ничего. Казалось, это молчание сейчас втащит меня по телефонным линиям в самую свою сердцевину. В сердцах я бросил трубку, достал из холодильника пакет молока, сделал несколько жадных глотков и поплелся обратно в кровать.

Следующий звонок раздался в 4:46. Я вылез из постели, повторил прежний маршрут и снял трубку.

– Алло, – произнес я.

– Алло, – ответил женский голос. Чей именно, не понять. – Извините за прошлый раз. У меня звуковое поле шалит. Иногда весь звук отключается…

– Звук отключается?

– Ну да, – ответил голос. – Поле выходит из строя. Я уверена – что-то случилось с дедом… Алло! Вы слышите?

– Слышу. – Я узнал внучку старого чудака, подарившего мне череп единорога. Пухленькую в розовом.

– Дед все никак не вернется. А тут поле разрушается. Я чувствую, что-то случилось. Звоню ему в лабораторию – трубку не берет… Боюсь, его сцапали жаббервоги и что-то с ним вытворяют.

– Ты не ошиблась? – спросил я. – А может, он просто засиделся в лаборатории? В прошлый раз он неделю там просидел, оставив тебя без звука. Такие, если заняты, забывают про все на свете…

– Да нет же, я уверена! У нас с дедом очень сильная психическая связь. Когда с ним что-то не так, я чувствую сразу. Что-то случилось. Ужасное. К тому же, кто-то взломал излучатель, и теперь под землей весь звук с перебоями.


– Что сломал? – не понял я.

– Излучатель, такое устройство. Посылает ультразвук, который отпугивает жаббервогов. Его взломали, какой-то огромной силой, и все звуковые балансы сошли с ума… Я точно знаю, они его утащили!

– Но зачем?

– Все хотят знать то, что Профессор понял. И жаббервоги, и кракеры, и все остальные… Готовы на что угодно, лишь бы прибрать к рукам результаты экспериментов. Предложили ему сделку, но дед отказался, и теперь они в бешенстве. Умоляю, приезжайте скорее – случилось что-то ужасное! Помогите, прошу вас!

Я представил, как по тропинкам Подземелья разгуливают жаббервоги, и у меня зашевелились волосы на голове.

– Послушай. Не обижайся, но… Моя работа – конвертировать компьютерные данные. Никакой другой работы наш контракт не предусматривает, да и вряд ли я в состоянии справиться с этим делом. Попроси меня то, что я умею, – я с удовольствием помогу. Но сражаться с жаббервогами, чтобы они отдали твоего дедушку – это, прости, не по моей части. Такими вещами должны заниматься полиция, суперагенты Системы и другие ребята, прошедшие спецподготовку…

– Только без полиции! Тогда же все материалы опубликуют, а это будет катастрофа. Просто конец света.

– Конец света?

– Пожалуйста, приезжайте! – настаивала она. – Вы должны мне помочь! Или случится необратимое, и сразу после деда они придут за вами!

– За мной? Скорей уж – за тобой! Я в исследованиях твоего деда ни черта не смыслю.

– Вы для них – ключ. Без вас не откроются двери.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Некогда объяснять по телефону. Но это очень важно и для вас тоже! Гораздо важнее, чем вы можете представить. Поверьте мне. Для вас это важнее всего в жизни. Решайтесь быстрее, не то поздно будет! Я не вру.

– Черт-те что… – Я взглянул на часы. – В любом случае, тебе нельзя там оставаться. Если все так, как ты говоришь, там может быть слишком опасно.

– А куда мне идти?

Я объяснил, как добраться до круглосуточного супермаркета на Аояма.

– Внутри, в самом дальнем углу – кофейная стойка. Жди меня там. Я приеду к половине шестого.

– Так страшно… Как будто со…





* * *


Трубка снова заглохла. Я несколько раз крикнул в нее. Безответно. Тишина струйки дыма над пистолетным дулом – вот что выливалось из чертовой трубки. «Звуковое поле шалит»… Я повесил трубку, снял пижаму, надел футболку и легкие джинсы. Затем пошел в ванную, наскоро побрился электробритвой, сполоснул лицо и, глядя в зеркало, причесался. Лицо от недосыпа было блеклым, как дешевый чизкейк. Единственное желание во мне – спать. Просто выспаться как следует – и жить дальше мирной, спокойной жизнью. Какого черта они не оставят меня в покое? Жаббервоги, единороги – какое отношение все это имеет ко мне?

Я натянул поверх футболки нейлоновую ветровку и рассовал по карманам кошелек, мелочь и нож. Потом, чуть подумав, замотал череп единорога в пару больших полотенец и вместе со щипцами запихнул в спортивную сумку «Найки». Туда же сунул контейнер с результатами шаффлинга. Хранить это дома уже небезопасно. Любой профессионал взломает мою дверь, а за нею и сейф, быстрее, чем я выстираю носовой платок.

Потом я влез в недомытые кроссовки и с сумкой под мышкой вышел из квартиры. На лестничной клетке не было никого. Лифт вызывать не стал, спустился по лестнице. До рассвета еще оставалось несколько минут, во всей многоэтажке не раздавалось ни звука. На автостоянке – тоже ни души.

Что-то не так. Вокруг слишком спокойно. Если уж им так нужен череп – поблизости должен маячить хоть один незнакомец. Но я никого не заметил. Ребята словно забыли обо мне напрочь.

Я поставил сумку на сиденье, сел за руль и завел двигатель. Было почти пять. Оглядываясь по сторонам, вывел машину со стоянки и поехал на Аояма. Дорога пустая: кроме сонных такси, спешащих в парк, да грузовиков ночной доставки – никаких машин. Каждые сто метров я поглядывал в зеркало заднего вида, но хвоста не заметил.

Что за мистика, в самом деле? Уж мне-то отлично известны приемчики кракеров. Если они что задумали – приложат все силы и добьются своего, не гнушаясь ничем. Эти люди не станут нанимать случайно встреченных на улице газ-инспекторов и – тем более – не забудут о слежке. Они всегда выбирают самые быстрые, самые верные способы и применяют их, не колеблясь. Однажды, два года назад, они поймали пятерых конверторов и электропилой отпилили им крышки у черепов. А потом пытались «вживую» прочесть зашитую в мозгах информацию. Попытки ни к чему не привели, и они сбросили пять трупов со вскрытыми черепами и выпотрошенными мозгами в Токийский залив. Такие парни не остановятся ни перед чем. Но сейчас – явно что-то не так.

К супермаркету я подъехал в 5:28. Небо на востоке чуть посветлело. С сумкой в руке я вошел внутрь. В просторном супермаркете было безлюдно, и молодой кассир в полосатой спецовке, сидя на стульчике, листал ежемесячник токийских распродаж. Женщина непонятного возраста и профессии слонялась по проходам между полок, загрузив на тележку целую гору консервов и пакетов моментальной лапши. Я обогнул прилавки со спиртным и подошел к кофейной стойке.

Вся дюжина табуретов вдоль стойки пустовала. Присев на крайний, я заказал сэндвичей с холодным молоком. Молоко было таким холодным, что вкуса я не почувствовал, а сэндвичи слишком долго пролежали в виниловой пленке, отчего хлеб изрядно отсырел. Я не торопясь принялся за сэндвич, запивая молоком. От нечего делать разглядывал стены, и на несколько минут меня занял рекламный плакат, предлагавший поездки во Франкфурт. Мирный пейзаж городской осени: огненные деревья вдоль реки, по воде плывут белые лебеди, старик в охотничьей шляпе и черном пальто бросает им корм. Древний, роскошный каменный мост ведет к высокому готическому собору. Приглядевшись, можно различить, что на стене под мостом, прямо над водой, пристроены крошечные каменные домики, и в каждом узком окошке горит тусклый свет. Зачем люди строят себе такие дома, я не знал. Синее небо, белые облака. Вдоль реки – аллея со скамейками и много людей. Все в пальто, на многих дамах шарфы. Красивая фотография, но пока я на нее глядел, весь покрылся гусиной кожей. Отчасти потому, что во Франкфурте осенью холодно, а еще потому, что у меня всегда при виде остроконечных башен, пронзающих небеса, мурашки бегут.

Я перевел взгляд на другую стену с плакатом табачной фирмы. Скуластый молодой человек, зажав между пальцами сигарету с фильтром, стоял и рассеянно глядел куда-то вбок. Не знаю, почему, но именно в табачной рекламе особенно хорошо получаются выражения лиц типа «никуда не гляжу, ни о чем не думаю».

Курильщик, в отличие от Франкфурта, не задержал моего внимания надолго, и, развернувшись на табурете, я принялся изучать торговый зал. Прямо напротив стойки вздымались три горы банок с консервированными фруктами: персики, грейпфруты и апельсины. У каждой горы стоял дегустационный столик, но в такой ранний час дегустация не проводилась. Кому придет в голову дегустировать консервированные фрукты без четверти шесть утра?

Стену за столиками украшал огромный плакат «Фруктовая ярмарка США». Огромный домашний бассейн, на краю – столик и плетеные кресла. В одном сидит девица и лакомится фруктами с блюда. Золотые волосы, голубые глаза, длинные ноги, идеальный загар. В рекламе фруктов всегда используют блондинок. Из тех, которыми долго любуешься, но лицо забывается, стоит отвести взгляд. Бывают на свете красавицы такого типа. Одну от другой не отличишь. Как, впрочем, и грейпфруты.

У прилавков со спиртным была отдельная касса, но за ней никто не сидел. Нормальные люди не покупают выпивку перед завтраком. Поэтому я не увидел ни покупателей, ни продавцов – лишь бутылки стояли длинными рядами, словно черенки в только что высаженной сосновой роще. Однако с этим прилавком мне повезло больше: плакаты занимали всю стену за ним, от пола до потолка. Всего я насчитал один бренди, один бурбон, одну водку, три скотча, три японских виски, два сакэ и четыре пива. Интересно, почему в винных отделах вешают больше всего рекламы? Может, потому что из всех напитков, у алкогольных – самый праздничный имидж?

Так я убивал время, разглядывая плакат за плакатом. В итоге, изучив все пятнадцать, я пришел к выводу: самая приятная глазу выпивка – виски со льдом. Фотографировать его – одно удовольствие. Берешь большой стакан с широким донышком, бросаешь туда три-четыре кубика льда и наливаешь янтарного виски. Лед подтаивает, и за миг до того, как смешаться с алкоголем, вода в стакане вспыхивает прозрачными сполохами. Красивое зрелище, что ни говори. Если вспомнить, почти вся реклама виски, которую я видел, – именно виски со льдом. Виски с водой – слишком блекло для рекламы, а в неразбавленном, пожалуй, не хватает какой-то расслабленности.

Еще я заметил, что в рекламе алкоголя не изображается еда. Ни на одном из пятнадцати плакатов никто ничем не закусывал. Все просто пили – и только. Видимо, для того, чтобы не замутнить чистый образ алкоголя. Не привязывать его к такому земному явлению, как пища. А может, и просто затем, чтобы зритель думал только о данной конкретной выпивке и не отвлекался на закуску. В общем, я, кажется, понял их логику. Что ни говори, для всех вещей и событий существуют свои причины.

Пока я разглядывал рекламу, наступило шесть. Симпатичная толстушка не появлялась. Где ее носит? Сама же просила – приезжай скорее. Вот, приехал. Срочно, как только смог. Остальное – ее проблемы. Лично меня эта история вообще никак не касается.

Я заказал горячий кофе и медленно выпил его без сахара и молока.