Стёртая

Мы возвращаемся на дорогу, и я спрашиваю, что он думает о Хаттене, который обозвал меня биологической аномалией, хиральности и операциях на головном мозге. Но Бен только отмахивается и говорить на эту тему не хочет.

Оставшуюся часть пути проделываем бегом, и, как всегда на бегу, у меня рождаются новые мысли. Раньше мне казалось, что быть с Беном значит быть в безопасности. Теперь я вижу, что ошибалась. Это мне нужно заботиться о его безопасности. Мне нужно присматривать за нами обоими.

Почему я могу думать о себе так, как не способен думать Бен? Не понимаю. Совершенно не понимаю.





Глава 41




Мама мрачнее тучи. Напряжена. Пальцы так сжимают руль, что побелели костяшки пальцев. При этом на дороге спокойно, мы едва ползем в потоке машин. Поднимаемся на вершину холма и уже оттуда видим вытянувшуюся к больнице длиннющую очередь. Вчера нас уведомили, что сегодня нужно воспользоваться другим въездом. Может быть, тот, знакомый, разбомбили на прошлой неделе? Вскоре мы добираемся до конца очереди и останавливаемся.

– С тобой все в порядке?

Мама вздрагивает. Натянуто улыбается.

– Разве не мне полагается задавать этот вопрос?

– Я спросила первая.

– Что ж, справедливо.

– Не знаю. После того, что случилось на прошлой неделе, есть какое-то напряжение. А у тебя?

Странно, но я никакого напряжения не чувствую. По крайней мере, не чувствую в том смысле, какой имеет в виду она. Лордеры наверняка перекрыли все подходы, и у террористов нет ни малейшего шанса подобраться к больнице ближе, чем на милю. У мамы же вид такой, словно она с радостью перепрыгнула бы на встречную полосу и умчалась куда подальше, если бы только могла.

– Думаю, после того, что было, ничего подобного они уже не допустят, так что сегодня здесь безопаснее, чем когда-либо.

Мама согласно кивает.

– Ты, наверно, права, но ехать туда мне все равно не хочется.

Мне тоже, хотя и по другим причинам. Я все еще не уверена, что мое каменное лицо готово к сегодняшней встрече с доктором Лизандер. Одно дело сказать себе, что ты будешь послушной, смирной, примерной, и совсем другое стать такой.

– Знаю. Давай удерем и поедем на ланч, – предлагаю я.

Мама смеется.

– Какая ты забавная. А здорово бы было, да?

– Ты, по крайней мере, можешь такое себе позволить. Оставь меня и устрой себе праздник. Тебе, должно быть, до смерти надоело тратить каждую субботу на эти поездки со мной.

– Ты права, но я не могу делать то, что хочу. Видишь столбы на каждом углу? Вроде того, что слева от нас сейчас. – Я выглядываю в окно. Рядом со светофором стоит столб. На самом его верху черная коробочка, какое-то устройство. Камера.

– Они отслеживают каждый автомобиль в Лондоне. Если я начну разъезжать не так, как предписано маршрутом, кто знает, что может случиться. Хотя, возможно, мне и сойдет с рук.

– Сойдет из-за того, кем был твой отец?

– И отец, и мама. Она тоже была не последним человеком.

– То есть ехать куда угодно не позволено даже взрослым?

– Нет. Сейчас нет.

– А раньше?

– Многое изменилось. Когда я была в твоем возрасте, жизнь была другая.

– Ты про двадцатые, когда все началось?

Мама моргает.

– Неужели я выгляжу настолько старой? В 2031-м мне было шестнадцать лет.

– Тогда ты помнишь и двадцатые со всеми этими бунтами и бандами, когда люди прятались в страхе по домам и не выходили на улицу.

Мама снова смеется.

– Это только одна из версий тех событий. Тогда же молодежи до двадцати одного года запретили пользоваться мобильниками. С их помощью недовольные связывались для организации демонстраций. Но тогда не все было так плохо. По крайней мере вначале. Хотя, конечно, с сегодняшним днем не сравнишь: гулять вечерами отваживался не каждый. – Она бросает взгляд в сторону, на стоящих на углу лордеров в черной форме и с автоматами. – Теперь опасаться нужно только их.


Удивительно.

– Ты сказала, что вначале было не так уж и плохо. А что случилось потом?

– Вы в школе историю изучаете? После краха – ограничения кредита и экономического коллапса в Европе, выхода Великобритании из ЕЭС и закрытия границ – наступил период, когда все перевернулось с ног на голову.

– Я видела фильм о бунтах.

– Да, в них показывают самые худшие моменты. Большинство студенческих демонстраций проходили на первых порах вполне миролюбиво. Но раздражение и злость постепенно нарастали.

На уроках истории нам показывают вышедшие из-под контроля толпы обезумевших, крушащих все вокруг себя и убивающих мирных граждан подростков. Ошеломленная рассказом мамы, я слушаю молча, а она говорит и говорит, возможно, чтобы отвлечься, не думать о том, куда мы едем и что стряслось там на прошлой неделе.

– Родители вечерами частенько спорили, а я спускалась тихонько по лестнице и слушала.

– Твой отец был членом парламента. Так что в споре победил он.

– Поначалу он был всего лишь обычным кандидатом, а выборы еще только предстояли. Мама же, как адвокат, выступала за гражданские права.

– А что это такое?

Она вздыхает.

– Подумать только, какие вопросы ты задаешь. А сама как думаешь?

– Гражданские права – это что-то вроде свободы, да?

Мама кивает.

– Свобода речи, свобода действия, свобода собраний. В общем, на способы урегулирования родители смотрели каждый по-своему. В конце концов она поддержала кампанию за создание новой политической партии, Свободное Королевство.

– Получается, они стояли по разные стороны?

– Да.

– Но верх взял твой отец.

– Не совсем. Результат получился неоднозначный. Двум партиям пришлось сформировать коалицию, хотя позиции папиной партии были сильнее. Поверь мне, за завтраком было что послушать. Так что, Кайла, не выиграл никто. Они пошли на компромисс. И результатом компромисса стала ты.

– Не понимаю.

Мама прибавляет звук радио, поворачивается ко мне и, понизив голос, говорит:

– Чтобы обсуждать это со мной, нужно уметь держать секреты. Ты сказала мне однажды, что не умеешь этого, а я думаю, что умеешь. Хочешь услышать продолжение?

Образцовая, послушная девочка сказала бы «нет» и не стала обладательницей опасного знания. Но сейчас контроль не у нее.

– Хочу.

– Ну так вот. На одной стороне выступали мой отец и движение «Закон и порядок», из которого вышли лордеры. Нетерпимость к насилию и гражданским беспорядкам; суровые наказания для нарушителей закона. С другой стороны, та точка зрения, что молодежь – студенты, недовольные, протестующие – должны быть реабилитированы; что не во всем случившемся их вина; что с ними обходились слишком жестоко и несправедливо и что они тоже люди и заслуживают внимания и уважения, помощи, но не наказания.

– И при чем тут я?

– Тогда же случились эти открытия. Я не очень разбираюсь в науке. Речь шла о памяти. Исследователи пытались помочь людям с аутизмом и тому подобным, а обнаружили, отчасти случайно, способ лишения человека памяти.

– Зачистка.

– Вот именно. Для коалиционного правительства это было идеальное решение. Необходимость в жестоком наказании для преступников отпадала – им стирали прежнюю личность, проводили, как стало принято говорить, Зачистку, и таким образом они получали второй шанс.

Обдумываю услышанное.

– Другими словами, обе стороны получили то, чего хотели. Это и называется компромиссом?

Мама смеется, но смех выходит невеселый, и лицо у нее неулыбчивое.

– Я бы сказала, желаемого не получили ни те, ни другие, и каждая сторона винила во всем противную. Так было тогда, и так продолжается до сих пор в существующей ныне Центральной Коалиции. И тогда же появились приборы измерения уровня эмоций, эмометры, «Лево».

Я смотрю на управляющий моей жизнью браслет на запястье. Сейчас он показывает 5.2. Поворачиваю его, и острая боль пронзает виски. Знаю, что так будет, но не всегда могу удержаться от того, чтобы не подергать тюремную цепь.

– И как их компромисс связан с моим «Лево»?

– «Свободное Королевство» выступало за то, чтобы мы обеспечили бедняжкам Зачищенным приемлемые условия; лордеры требовали позаботиться о том, чтобы они не вернулись к прежним привычкам. Ответ? «Лево». Живи счастливо. Ничего плохого ты не сделаешь. Обе стороны довольны, поскольку получили желаемое.

– Ха. Понятно, что им не приходилось носить эти браслеты.

Мама снова смеется.