Стигмалион

* * *


Мне таки удалось разжалобить медсестру и выпросить телефон. Джесси ответил не сразу. Гудка с седьмого: я считала, пока шел вызов.

– Алло? – сказал он.

– Джесси?

– Кто это?

– Долорес.

Он замолчал, выдохнул, потом вдохнул и только тогда спросил:

– Как ты?

– Более-менее… Хочу увидеть тебя.

Еще один выдох.

– Не думаю, что это возможно.

Я вжала голову в плечи. Меня словно морозным воздухом обдало.

– Ты… занят?

– Послушай… Твой брат все рассказал.

– Что именно?

– Что ты… не такая, как все.

– И тебя это отталкивает?

Джесси издал нечто, похожее на смешок, а потом сказал:

– Той ночью, когда ты убежала, испуганная до чертиков, – думаешь, я ушел? Остался. И не зря. Ты кричала так громко, что перебудила весь дом. Потом кричал твой брат. Орал как чокнутый: «Только посмей уйти! Только посмей уйти!» Потом я начал барабанить в дверь, думая, что он избивает тебя. Мне никто не открыл. Зато через пару минут приехала скорая. Врачам открыли. А потом тебя вывезли из дома с окровавленным лицом. Я был уверен, что это дело рук твоего Сейджа. Налетел на него, был готов убить, уложить лицом в землю, дать любые показания! А потом он схватил меня в охапку и заставил слушать то, что говорит. И тогда я почувствовал себя просто… Ты хоть представляешь, что я чувствовал, Долорес? Ты хоть представляешь?

Я не смогла ничего ответить. Если нужно было отвечать.

– Ты должна была все рассказать, черт возьми!

– И ты бы все равно поцеловал меня? – спросила я с сарказмом.

– Конечно, – съязвил Джесси. – Я же, блин, обожаю укладывать девушек в реанимацию! Ты с таким же успехом могла бы попросить избить тебя до полусмерти. Мясником – вот кем я себя чувствовал! Господи, а если бы ты умерла?

– Я и так умираю, Джесси. Каждый день. Каждые сутки – шажочек к могиле. Просто с поцелуями умирать веселей.

– Это здорово, если твоя своеобразная философия помогает жить, Долорес, но… она неправильная. Извращенная. Она угробит тебя раньше времени.

Мне показалось, что он вот-вот бросит трубку, и попыталась поскорее объясниться:

– Джесси, возможно, я делаю ошибки. Ужасные. И не беру в расчет чувства других людей… Я так долго жила вне социума, что, скорее всего, вовсе не умею этого делать. Но я хочу учиться. Хочу меняться. Хочу иметь друзей. У нас, ясное дело, ничего не выгорит, но… ты можешь приехать просто как друг? Поговорить о чем-нибудь. Мне было хорошо с тобой.

– Прости, думаю, это плохая идея… Надеюсь, ты идешь на поправку, – и он прервал звонок.

Я не сразу поверила, что он все-таки бросил трубку. Бог телефонных гудков смеялся мне в ухо. Я уронила мобильный в складки одеяла и, наверное, стала белее простыней, потому что медсестра подошла и заглянула мне в глаза.

– Деточка, если парень отказывается приехать, когда ты в больнице и просишь об этом, то… он не стоит того, чтобы о нем вообще думать.

– Он очень злится… И имеет право…

– И уж тем более не стоит искать этому засранцу оправдание!





* * *



«Эгоистичная, бессовестная, безответственная, сумасшедшая, бестолковая…» – они как сговорились. Считали меня чуть ли не самоубийцей. А мне всего лишь захотелось поцеловать парня. Захотелось того, чего хотят все девчонки в моем возрасте. Впрочем, в моем случае поцелуй и попытка самоубийства – это одно и то же.

Наверное, все ужаснейшие ошибки начинаются с маленького невинного желания. Тебе хочется красивое селфи – и вот ты уже лезешь на крышу. Хочется внимания – и ты бежишь на встречу с незнакомцем из интернета. Хочется путешествий и адреналина – цепляешься за последний вагон поезда. Хочется незнакомых ощущений – и ты суешь странную таблетку в рот.

Но кому охота думать о последствиях? Ведь это скучно.

Вскоре меня выписали и отправили долечиваться домой, в Атлон. Я вернулась в родительский дом, и мы устроили большой праздник: папа, мама, я, Сейдж, Мелисса и приехавшая из Донегала бабушка.

Передо мной поставили тарелку обалденно вкусной еды, прошедшей мыслимую и немыслимую обработку. Мама украсила дом и зажгла свечи. Бабушка включила Джастина Бибера и весь вечер мурлыкала себе под нос: «Если бы я мог умере-е-е-еть в твоих рука-а-а-ах, я был бы не против…», – пока мама на нее не шикнула. Папа открыл бутылку шампанского и налил всем (кроме меня) по бокалу. Сейдж весь вечер обнимал меня от имени всех членов семьи: «Это от бабушки, это от папы, это от мамы. А вот от меня не дождешься, я все еще зол, очень зол».

– Здесь только Хэйзел не хватает, – заметила я. – Бабуль, нужно было ее тоже привезти!

– Хэйзел слишком стара для таких поездок, пусть отдыхает, – ответил за бабушку Сейдж, за что получил от бабушки испепеляющий взгляд. Кто-кто, а Аманда Стэнфорд не нуждается в секретарях.

– Я обещала ей, что поиграю с ней, и вот как получилось… Когда я смогу снова поехать в Донегал?

Домочадцы неловко переглянулись. Это все из-за Джесси. Если и позволят теперь снова поехать в Донегал, то глаз с меня не спустят…

– Я не буду искать с ним встреч, клянусь! Просто хочу к своей собаке. И сделать то, что обещала.

– Лори, время не самое… – сказал Сейдж.

– Даже не знаю, – сказала мама.

– Долорес, давай обсудим это позже? – сказал папа.

– Да скажите же ей, наконец! – психанула бабушка и допила залпом весь виски в стакане.

– Сказать что? – насторожилась я.

Сейдж подошел ко мне и крепко обнял, а потом сказал то, что я должна была однажды услышать, но в ту минуту оказалась совсем не готова…

– Хэйзел умерла. Мэри нашла ее утром мертвой у камина. Мы уже похоронили ее… Прости, что не сказали раньше. Время было неподходящее…

И на этом праздник закончился.

Я ушла в свою комнату оплакать потерю. Ближе к ночи пришла бабушка, и я потребовала подробностей. Лучше бы не требовала… Она рассказала, что Сейджу пришлось посадить акиту на привязь, пока врачи забирали меня. Собака безумствовала, не хотела отпускать, собиралась защищать до последнего. От всех сразу. Хэйзел видела мое тело, слышала крики, чувствовала запах моей крови. Думаю, все произошедшее стало шоком для нее и остановило ее сердце.

Если бы я знала, что подобное возможно, что животное способно так глубоко переживать болезнь своего хозяина, я бы никогда, никогда, никогда не прикоснулась к Джесси.

– Я виновата в ее смерти…

– Нельзя сказать наверняка, но об одном ты должна помнить: твои поступки влияют не только на твою жизнь, но и на жизнь твоих близких. Ты рушишь свой потолок, а балки падают и на их головы тоже. Бросаешь вазы на пол, а осколки ранят тех, кто рядом… Долорес, прежде чем сделать что-либо… настолько рискованное… представь убитого горем Сейджа, рыдающего отца, впавшую в шок маму, меня, пьющую сердечные капли. Договорились?

– Звучит так, будто я вовсе не принадлежу себе…

– Не принадлежишь.

– А когда я начну принадлежать?

– Когда чужая боль начнет волновать тебя больше, чем собственная.





* * *


Смерть Хэйзел оставила на мне неизгладимый отпечаток. На следующий день я просто не смогла заставить себя подняться с постели. Словно вырубило какой-то внутренний генератор, я отключилась от мироздания – и энергия покинула меня. Не хотелось двигаться, есть, говорить. Я просто лежала в кровати, изредка впадая в похожее на сон состояние. Но этот сон длился недолго и совсем не приносил облегчения.

Меня вывели из этого состояния медикаментозно, когда заметили, что я начала стремительно терять вес. Родители и врачи начали буквально вливать в меня какие-то лекарства, которые заставили умерший «генератор» снова работать. Впервые за долгое время мне стало интересно, что происходит за окном и что будет на ужин.

Я понемногу пришла в себя, но поняла, что еще раз подобный удар не переживу. Моя психика не слишком приспособлена для одиночных сражений. И мне нельзя оставаться одной, если какая-то беда вдруг схватит за шкирку и швырнет лицом об землю. Я просто не выживу, не переживу еще одну потерю.





* * *


Пластика губ все-таки потребовалась: меня уже записали на прием к пластическому хирургу. Также пришлось удалять лазером шрамы на лице – а вот это было все равно что с роем пчел целоваться. Еще пару недель в бинтах, с обожженными кусками кожи. Теперь я знала, что чувствуют жертвы косметической хирургии: твоего лица у тебя не будет. Будет другое, и тебе с ним жить.