Стеклянный отель

Над столом пронесся коллективный вздох. Компания заказала два новых судна в далеком блаженном 2005 году, когда спрос казался бесконечным, они едва с ним справлялись и заключили контракт на покупку судов, оплатили их и два с половиной года ждали, пока их построят. Эти вызывающе ненужные корабли должны были прибыть с судоверфей в Южной Корее через шесть месяцев.

– Мы отправим их прямиком к призрачной флотилии. – Д’Амбросио взглянул на часы. – Джентльмены, Миранда, боюсь, у нас вышло время. Давайте продолжим завтра. Вильгельм, если вы сможете подготовить анализ…

Совещание наконец завершилось, присутствующие разбились на группки или ринулись на уже начавшуюся конференцию. Леон вышел вместе с Дэниелом.

– Ты собираешься на дискуссию о прогнозах развития экономики? – спросил Дэниел.

– Думаю, пропущу. За последние четыре месяца я и так по уши застрял в прогнозах развития экономики.

– Да уж, мы все застряли.

В коридоре было на несколько градусов холоднее, чем в конференц-зале; кондиционеры в Лас-Вегасе нагоняли зимнюю стужу. Двое молодых сотрудников отеля отмывали грязные кружки от кофе и выпечки.

– Я позвоню жене, – сказал Дэниел. – Встретимся после обеда?

– С удовольствием.

Было приятно немного побыть в одиночестве, не слышать банальных восклицаний об экономическом коллапсе и не вступать в истерические разговоры о перспективах в сфере перевозок. Леон налил себе кофе с ароматом фундука и вышел в холл.

Миранда ушла с совещания раньше, чем он, и теперь сидела чуть поодаль на диване и что-то писала в блокноте. Скорее не писала, а делала наброски, судя по движениям руки, за которыми он с интересом наблюдал. Она начала свою карьеру в компании с позиции его помощника по административным вопросам, и теперь в это с трудом верилось. Он кашлянул, и она перевернула страницу и положила блокнот на кофейный столик, чтобы он не увидел, чем она занималась. Она делала так уже не меньше сотни раз, и он предпочитал ее не расспрашивать. Леон всегда с уважением относился к чужому личному пространству.

– Вы тоже пропускаете дискуссию об экономических прогнозах, – заметила она.

– Вся эта конференция – и так сплошная дискуссия об экономических прогнозах. Я решил, что кофе важнее.

– Мне нравятся ваши приоритеты. Кстати, интересная идея насчет стоянки кораблей у побережья Малайзии.

– Вы не против, если мы поговорим о чем угодно, кроме экономического кризиса? – спросил он.

– Вовсе нет. Я подумываю сочинить какой-нибудь повод и уйти завтра пораньше.

– Как, вы разве не наслаждаетесь атмосферой еле сдерживаемой паники?

– Катастрофы утомляют. Вам не кажется? Да, сначала все очень драматично: «Господи, экономика разваливается, из моего банка изъяли все вклады, он рухнул буквально за день, его поглотил JPMorgan Chase», и так продолжается и дальше, каждую неделю что-нибудь разваливается, и в какой-то момент…

– Я понимаю, о чем вы говорите, – сказал Леон. – Лично меня настораживает удивление, с которым вокруг говорят о кризисе в индустрии, все как будто шокированы.

– Да, все так, сегодня один из наших коллег, не буду называть имен, отвел меня в сторону и сказал: «Я просто не могу поверить, что происходит с нашей отраслью, а ты?» Я пытаюсь быть терпеливой с такими людьми, правда пытаюсь, но я не выдержала и спросила: что тебя так сильно удивляет? Давай разберемся. Во что именно ты не можешь поверить? В то, что люди не хотят покупать товары, когда экономика рушится, или в то, что люди не хотят перевозить товары, которые никто не покупает?

– Предсказуемый итог и так далее. – Внезапно Леон вспомнил, что ему звонила бухгалтер, и машинально проверил телефон. Она снова звонила десять минут назад. – Извините, – сказал он, – видимо, мне придется перезвонить.

– Если меня не будет за обедом, значит, мне удалось сбежать.

– Буду мысленно за вас болеть, – сказал он, поднимаясь с дивана, и побрел к стеклянной стене холла навстречу телефонному звонку, который разделит его жизнь на до и после.

– Я думаю, вы еще не слышали новости, – сказала бухгалтер, – иначе вы бы мне уже позвонили.

– Какие новости? Что случилось?

– Так вы не слышали?

– Судя по всему, нет.

Она никогда ему не нравилась. «Немного похожа на робота, – вспомнил он слова Миранды, когда попросил ее порекомендовать ему бухгалтера, – но лучший специалист из тех, с кем я работала. Она рассматривает ситуацию со всех сторон». Только вот какой смысл был в том, чтобы нанимать лучшего бухгалтера и в итоге проигнорировать ее советы и хранить все свои сбережения в одном-единственном инвестиционном фонде?

– Леон, – она заговорила совсем не как робот, а как глубоко потрясенный человек; неожиданно он понял, что она передавала ему новость, которую ей совершенно не хотелось ему сообщать, – Алкайтиса сегодня утром арестовали.

– Что? – Он неуклюже плюхнулся на ближайший диван и уперся взглядом в насыпь за стеклом, красный гравий с вкраплениями кактусов под ослепительно-голубым небом. – Прости, вы сказали… что?

– Об этом говорят во всех новостях, – продолжила она. – Он был аферистом. Все это было мошенничеством.

– Все это… вы о чем?

– Это было мошенничество, – сказала бухгалтер.

– Что вы имеете в виду? Все деньги, которые я инвестировал, то есть они?..

– Леон, мне жаль, но ваши деньги не инвестировали.

– Не может быть. Мне выплачивали огромные проценты, мы жили на них, мы…

– Леон.

– Я не понимаю, – сказал он. – Я не понимаю, о чем вы говорите.


– Я говорю о том, что Алкайтис построил финансовую пирамиду, – объяснила она. – Он не инвестировал деньги, которые вы ему перевели. Он их украл. Отчеты о ваших счетах подделывали.

– Что это значит? – спросил он, хотя заранее знал ответ.

– Ваших денег больше нет, – осторожно сказала она.

– Всех?

– Леон, они были фикцией. Все было фикцией. И проценты… – Она не стала добавлять «я вам говорила, звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой», потому что в этом не было нужды. Они оба помнили тот разговор. Как он мог быть настолько глуп? Он уставился в небо, чувствуя, как в груди сперло дыхание. Он не помнил, как именно закончил разговор с бухгалтером, но, очевидно, уже положил трубку, потому что теперь читал в телефоне новости об утреннем аресте Алкайтиса в его доме в Гринвиче, о крахе схемы Понци, когда слишком много инвесторов решили отозвать вклады, о грядущих новых арестах, о расследовании КЦБ и ФБР, а где-то в пучине тем временем потонули пенсионные накопления Леона, или, вернее сказать, призрак его накоплений рассеялся как дым.

– Это не катастрофа, – бормотал он себе под нос. Время снова совершило скачок; теперь он не смотрел в телефон, а стоял у стеклянной стены. Судя по всему, дискуссия об экономических прогнозах закончилась: его коллеги вывалились в коридор и стали осаждать кофемашины, их голоса слились в один гул. Ему надо было уйти. Он пересек равнины из серых ковров и спустился вниз на эскалаторе, прошел через нижний холл, мимо казино, пока не выбрался наружу, в разреженный воздух зимней пустыни. На тротуаре толпились люди и медленно передвигались туристы. Почему конференцию руководителей судоходной отрасли проводили в городе-пустыне? Потому что в Лас-Вегасе можно было дешево снять номер в отеле. Потому что пустыня – это море. «Это не катастрофа, – твердил он про себя, – мы не останемся в нищете». Он мог сказать, что его ограбили, и был бы в целом прав, но, с другой стороны, дело обстояло так: он встретил Алкайтиса в баре отеля, Алкайтис объяснил ему инвестиционную схему, Леон ее не понял, но все равно отдал Алкайтису свои сбережения. Он не стал настаивать на подробных объяснениях. Таков характерный изъян рода человеческого: мы готовы рисковать чем угодно, только бы не показаться глупыми. Казалось, в стратегии есть определенная логика, пускай даже точная схема действий – опционы «пут» и «колл», удержание позиции, конверсия – ускользала от его понимания. «Послушайте, – сказал Алкайтис своим самым теплым и располагающим тоном, – я бы мог все очень подробно объяснить, но я думаю, вы поняли суть, к тому же прибыль говорит сама за себя». Действительно, Леон и сам видел ровную колонку цифр, которая будто взывала к его потаенной жажде вселенского порядка.

Мимо прошла пара танцовщиц, девушки лет восемнадцати-девятнадцати в одинаковых костюмах, с тяжелыми шлемами из перьев в руках и уставшими лицами под толстым слоем косметики. Не настоящие танцовщицы, просто девушки, которые позировали с туристами на улице за деньги. Он прошел мимо мужчин и женщин средних лет в красных футболках с надписью «Девушки в номере через 20 минут», которые раздавали листовки, – вероятно, в них содержалась точно такая же информация. У них был отрешенный взгляд, и они выглядели потрепанными жизнью – хотя, возможно, Леону показалось? Он был уверен, что ему не показалось. Он вошел в лобби первого попавшегося отеля, только бы не идти по тротуару. Он подумал о тех девушках: если их можно было вызвать за двадцать минут, наверное, они уже стояли где-то здесь, на улице, и ждали. В голове у него возникла картина: девушки сидят в номере отеля, воздух пропах сигаретным дымом и духами, они уставились в телефоны, нюхают кокаин в ванной, обсуждают вопросы, которые обычно обсуждают «девушки за двадцать минут», ждут, считают часы и деньги, надеются, что новый клиент не будет психопатом. От подобных мыслей ему стало очень грустно. Он мог прожить и без пенсионных накоплений. В его стране никто никогда не умирает от голода. Просто один образ будущего только что растворился, и на смену ему пришел другой. Он все еще был здоров. Они могли продать дом. Он нашел мягкую скамейку вдалеке от людей, рядом со входом в казино при отеле, и позвонил жене.

– Я видела новости, – сказала она еще до того, как Леон успел открыть рот. В ее голосе слышался невыразимый страх. – Насколько все плохо, Ле?

– Это катастрофа, Мари. – Он обнаружил, что плачет, впервые за последние десять с лишним лет. – Мне так жаль, дорогая, мне ужасно жаль, это полнейшая катастрофа.





4.


В тот вечер на телеканале CNN выступала Элла Касперски. Оливия и Леон смотрели этот выпуск: Оливия в квартире своей сестры в Нью-Йорке, а Леон в номере отеля в Лас-Вегасе. «Конечно, я допускала, что прибыль могла быть законной, Марк, – говорила она интервьюеру, – но в таком случае это был бы первый законный фонд в истории, прибыль в котором можно изобразить в виде почти идеального угла в 45 градусов, так что вы должны понять мой скепсис».

Оскар и Джоэль смотрели передачу в баре в Мидтаун. Они годами утешали себя, называя Касперски маргиналкой, но в то же время понимали, что она всецело права в своих подозрениях насчет управления активами Алкайтиса, и Оскар читал яростные и обескураживающе точные записи в ее блоге.

«Меня совсем не радует, что я оказалась права», – говорила она теперь, элегантная и безупречно выглядящая, в студии CNN. Она рассказывала о том, как познакомилась с Алкайтисом в лобби отеля, как провела расследование и пришла к выводу, что прибыль была фальшивой, связалась с КЦБ, но те настолько вопиюще провалили расследование, что теперь зашла речь о расследовании в конгрессе; годами пыталась предать эту историю огласке, но ее считали чокнутой – и даже теперь, когда Оскар знал, что все это правда и что Касперски во всем права, ему хотелось швырнуть в экран ботинок. Почему люди, которые оказались правы, так часто раздражают?

– Она просто светится от счастья, – сказала Джоэль. – Она счастлива от того, что была права.





5.


Утром инвесторы снова собрались у Gradia Building. Харви выключил телефон и ни с кем не разговаривал и с удивлением обнаружил, что уже в половину восьмого утра на улице собирались люди, дюжина из них безнадежно сбилась в кучку на дальней стороне тротуара, куда их оттеснила охрана вокруг здания. Он попытался прокрасться внутрь, ни на кого не глядя, но одна женщина обратилась к нему и дотронулась до его руки.

– Харви.

– Оливия.

Он несколько раз видел ее в офисе Алкайтиса. На ней было белое пальто и желтый шарф, и на фоне беспощадной серости Манхэттена в декабре она напоминала нарцисс.

– Ты ведь с ним работал, да?

В его поле зрения ворвался еще один инвестор, мужчина с красным лицом и ужасом в глазах.

– С Алкайтисом?

Харви уставился на Оливию, а она уставилась на Харви. Ему хотелось оказаться с ней наедине и во всем признаться без лишних людей, которые столпились вокруг.

– Харви, – спросила она, – это правда? Ты знал?

К ним подошел еще один инвестор, нет, уже двое, разгневанных людей становилось все больше, и они подступали все ближе, Оливия сияла в своем белом пальто посреди типичных для нью-йоркской зимы черных и серых фигур; они напирали на него, дыша страхом и недавно выпитым кофе. Харви стал бояться за свою жизнь. Их будет очень легко понять, подумал он, если они сейчас поднимут его и швырнут под колеса машин. Похоже, они и в самом деле хотели это сделать. Он был крепкого телосложения, но вшестером они бы с ним управились. Проезжая часть была совсем рядом.

– Мне надо подняться наверх и посмотреть, что там происходит, – сказал он.

– О, ты никуда не пойдешь, – сказал один из них, – пока не скажешь нам…

Но неожиданно для всех он пустился бежать, как испуганная лошадь, чтобы никто не успел его схватить, прежде чем он сорвется с места. Когда он в последний раз бегал? Уже много лет назад. Он даже не представлял, насколько быстро может бежать. Вот он уже в лобби. Он приложил свою карту и прошел через турникет, пока люди стояли на тротуаре и ошарашенно наблюдали за ним. Однако он был в ужасной форме и теперь еле дышал. Кажется, он потянул лодыжку или сразу обе лодыжки. В тюрьме, решил Харви, он будет постоянно тренироваться, отжиматься в камере, поднимать гантели и бегать во дворе. Когда он добрался до 17-го, то увидел, что дверь в офис была открыта. У входа стоял полицейский. Люди в кабинете сначала показались ему массой неразличимых теней: темные костюмы, темные куртки с надписью ФБР или «подкрепление» на спине.

В жизни случаются моменты, когда нужно проявить храбрость. Харви не развернулся обратно к лифту, не сел в такси до аэропорта, чтобы уехать из страны, хотя у него по-прежнему был с собой паспорт. Он вошел в самое сердце пчелиного улья и представился.

С утра офис Харви заполнили агенты ФБР и представители КЦБ, и некоторые из них очень хотели с ним поговорить; почему бы ему не собраться с мыслями, пока все усядутся в конференц-зале, сказали они ему.

– Мне просто нужно кое-что достать из стола, – попросил Харви.

Они ответили, что могут сами достать то, что ему нужно, вероятно, опасаясь, что он прячет оружие.