Стеклянные дома

– Любой другой офицер на вашем месте отказался бы от выбранной стратегии, – продолжил Гамаш. – Заглотил бы наживку. Не из слабости, а потому, что последствия чересчур серьезны. Он ощущал бы настоятельную потребность действовать. И она действительно есть. – Он ткнул пальцем в свежую линию. – Восемьдесят килограммов фентанила. Мы должны арестовать груз.

Они закивали.

– Но мы не можем.

Он сделал протяжный, глубокий вдох и на какое-то время устремил взгляд в окно, на огни города. И еще дальше – на горы. На долину. На деревню.

И на цель.

Потом он снова оглядел конференц-зал.

– Мы наблюдаем за ситуацией, – сказал старший суперинтендант Гамаш оживленным голосом. – На расстоянии. Мы не вмешиваемся. Мы не приостанавливаем поставку. D’accord?

Последовала короткая пауза, после чего кто-то один, а за ним и все остальные ответили:

– D’accord.

Согласны. Пусть и неохотно, но они согласились с боссом.

Гамаш повернулся к суперинтенданту Туссен, которая хранила молчание. Она смотрела на карту. С карты перевела взгляд на схему на стене, затем на шефа:

– D’accord, patron.

Гамаш коротко кивнул и посмотрел на Бовуара:

– Можно тебя на пару слов?

Когда они вернулись в его кабинет, Гамаш плотно закрыл дверь и повернулся к Бовуару.

– Сэр? – вопросительно произнес тот.

– Ты согласен с суперинтендантом Туссен.

Это была констатация факта.

– Я думаю, – ответил Бовуар, – должен быть способ заблокировать поставку так, чтобы они не поняли, что мы их раскусили.

– Возможно, такой способ есть, – согласился Гамаш.

– Мы захватывали более мелкие грузы, – сказал Бовуар, пытаясь использовать то, что показалось ему слабым местом в позиции босса.

– Это верно. Но те грузы шли обычными путями, пересекали границу в предсказуемом месте. Если бы мы приостановили все изъятия, картели сразу поняли бы: что-то готовится. Сейчас речь идет об огромной поставке, почти наверняка направленной в такое место, о котором, по их мнению, нам неизвестно. Если они уверены в маршруте и переправляют такое количество фентанила, это значит, что они чувствуют себя в безопасности, Жан Ги. Но это сработает лишь в том случае, если мы позволим им поверить.

– Только не говорите, что это хорошая новость.

– Мы надеялись на нечто подобное. Ты сам знаешь. Послушай, я понимаю, для тебя это особенно нелегко…

– Ну почему мы всегда приходим к этому? – возмутился Бовуар.

– Потому что не можем отделить личный опыт от профессиональных интересов, – ответил Гамаш. – Если думаем, будто можем, значит мы обманываем себя. Мы должны это признать, разобраться в собственной мотивации и только тогда принять разумное решение.

– Вы думаете, я мыслю неразумно? Это вы всегда обвиняете меня в том, что я не доверяю своим инстинктам. Знаете, о чем они мне сейчас говорят? Не только мои инстинкты, но и – да! – мой личный опыт?

Бовуар почти кричал.

– Мы совершаем огромную ошибку, – сказал Бовуар, немного понижая голос. – Пропуская столько фентанила в Штаты, мы можем погубить жизнь целого поколения. Вы хотите знать о моей личной ставке? Вот она. Вы никогда не были наркоманом. Вы понятия не имеете, что это такое! А опиоиды? Синтетические наркотики? Они просто впиваются в вас. Изменяют вас. Превращают в нечто ужасное. Вот тут все повторяют: «восемьдесят килограммов». – Он махнул в сторону двери и конференц-зала по другую сторону коридора. – То, что направляется к границе, нельзя взвесить и сосчитать. Невозможно измерить то несчастье, которое принесет этот груз. Медленную, мучительную смерть. И не только для наркоманов, которые появятся по вашей вине. Подумайте обо всех других жизнях, которые будут разрушены. Сколько людей, сегодня еще живых и здоровых, умрут или будут убиты, сэр? И все из-за вашего «рационального» решения?

– Ты прав, – сказал Гамаш. – Абсолютно прав.

Он показал на кресла. Немного поколебавшись, словно чуя ловушку, Жан Ги занял свое обычное место, но сел на самом краешке.

Гамаш откинулся на спинку кресла, пытаясь устроиться поудобнее. Оставив эту затею, он тоже сел прямо.

– Есть теория, что Уинстон Черчилль знал о намеченной немцами бомбежке Ковентри, – сказал он. – И ничего не сделал, чтобы предотвратить ее. В результате бомбардировки погибли сотни мужчин, женщин и детей.

Напряженное выражение на лице Бовуара чуть смягчилось. Но он ничего не сказал.

– Британцы взломали код немцев, – объяснил Гамаш. – Однако активным противодействием они бы сообщили противнику о раскрытии кода. Ковентри был бы спасен. Сотни жизней были бы спасены. Но немцы изменили бы код, и союзники лишились бы огромного преимущества.

– И сколько человек было спасено благодаря этому решению? – спросил Бовуар.

Это были ужасные расчеты.


Гамаш открыл рот, потом закрыл его. Опустил взгляд на руки:

– Не знаю. – Он посмотрел в немигающие глаза Бовуара. – Есть предположение, что англичане так никогда и не воспользовались своим знанием из страха потерять преимущество.

– Вы шутите?

Но он, конечно, не шутил.

– Какой толк в преимуществе, если ты им не пользуешься? – спросил Бовуар. Скорее удивленно, чем сердито. – И если они допустили бомбежку этого города…

– Ковентри.

– …то что еще они допустили?

Гамаш покачал головой:

– Хороший вопрос. Когда ты тратишь все свои запасы? Когда ты мыслишь стратегически и, как скаред, накапливаешь их? Чем дольше ты их копишь, тем труднее с ними расставаться. Если у тебя есть только один выстрел, Жан Ги, когда ты его сделаешь? И как ты узнаешь, что пора?

– А может быть, когда я наконец сделаю свой выстрел, будет уже поздно. Я выжидал слишком долго, – сказал Бовуар. – Нанесенный ущерб перевешивает добро, которое я мог сделать.

Всю ярость Бовуара как рукой сняло, когда он посмотрел на старшего суперинтенданта Гамаша, мучительно пытавшегося найти ответ.

– Когда фентанил попадет на улицы, люди будут умирать, Жан Ги. Молодые люди. Люди постарше. Возможно, и дети. Это будет огненный смерч.

Гамаш вспомнил, как они с Рейн-Мари приехали в Ковентри много лет спустя после бомбардировки. Город отстроили, но собор так и остался разрушенным. Он стал мемориалом.

Они с Рейн-Мари долго стояли перед алтарем уничтоженного собора.

Через несколько дней после бомбардировки кто-то нацарапал на одной из стен: «Отец, прости».

Но кого простить? Люфтваффе? Геринга, который руководил бомбардировками, или Черчилля, который решил не принимать мер по их предотвращению?

Что это было – проявление мужества или страшная ошибка со стороны британских лидеров, находившихся в безопасности – в своих домах, кабинетах, бункерах за сотни миль от Ковентри?

Так и он, Гамаш, находился в безопасности, высоко над улицами Монреаля. Далеко от неминуемой катастрофы. Святой Михаил, вспомнил он. Собор в Ковентри носил имя архангела. Того самого, который приходит за душами умерших.

Гамаш посмотрел на свой указательный палец и с удивлением увидел на нем синюю линию. Как будто восемьдесят килограммов фентанила провезут прямо перед его носом на улицы городов.

Арман Гамаш контролировал маршрут с островов Мадлен до границы со Штатами. Контролировал линию, которая проходила через незначительную деревеньку в долине.

У него еще оставалась возможность и власть остановить это.

Гамаш знал: всю оставшуюся жизнь ему придется носить на своих плечах груз принятого этим вечером решения.

– И вы ничего не можете сделать? – тихо спросил Жан Ги.

Гамаш хранил молчание.

– Может, связаться потихоньку с Управлением по борьбе с наркотиками? Предупредить их? – предложил Жан Ги.

Но он понимал, что этого не случится.

Гамаш плотно сжал челюсти и проглотил комок в горле, но ничего не сказал. Он не сводил взгляда темно-карих глаз со своего заместителя. Со своего зятя.

– Сколько, по-твоему, уйдет времени на доставку фентанила до границы? – спросил Гамаш.

– Если его отправят немедленно? Он пересечет границу завтра вечером. Или даже раньше. Возможно, он уже в пути.

Гамаш кивнул.

– Но время для перехвата, вероятно, еще есть, – сказал Бовуар, хотя на самом деле он хотел сказать, что у Гамаша еще есть время передумать.

Однако он знал, что Гамаш не передумает. И в глубине души Жан Ги Бовуар понимал, что и не должен передумать.

Фентанил должен пересечь границу. Их тайна должна быть сохранена.

Чтобы открыть ее позднее. При нанесении coup de grâce.[19]

Арман Гамаш кивнул, поднялся и направился к двери. И подумал: когда он покинет сегодня офис, чтобы вернуться в небольшую квартиру, которую они с Рейн-Мари держали в Монреале, не выйдет ли из тени темная фигура и не последует ли за ним?

Не придет ли взыскать долг, который старший суперинтендант Гамаш никогда не сможет отдать?

Единственное, на что он мог надеяться, – это прощение.