Стамбул Стамбул

– Старше моей мамы. В ту ночь, когда она умерла, в библиотеку залез вор. Не найдя ничего, кроме книг, украл часы со стены. Так что теперь мы без часов.

– Новый библиотекарь купит часы и повесит на стену.

– Наши старые часы спешили на десять минут. Мы к ним привыкли.

– Новые тоже можно перевести на десять минут вперед.

– Забудьте, что происходит за этими стенами, говорила тетя-библиотекарь, забудьте о том времени, что на улице.

– И как, получалось?

– Иногда.

Мне стало любопытно, как им это удавалось. Что заставляло детей забыть о времени? Древние каменные стены? Книжки с картинками? Щебет птиц? Или дело было в самой тете-библиотекаре?

– Меня зовут Камо, – представился я, – а тебя как?

– Кыванч.

– А скажи-ка, Кыванч, далеко ты видишь в этих очках?

– Ты как мальчишка, дядя Камо. Тоже смеешься над моими очками.

– Нет, я не смеюсь. Мне интересно, видно ли тебе по вечерам звезды на небе.

– Нет, не видно. Небо очень далеко и как в тумане. Но я видела звезды в книжках с картинками. Я умею находить на звездной карте Северного полушария Полярную звезду.

– А меня в твоем возрасте интересовал не север, а юг. Спросишь почему? Он у меня ассоциировался с погружением вглубь Земли. У нас во дворе был колодец, я часто играл рядом с ним. Слово «юг» напоминает мне об этом колодце, о подземелье.

– А библиотека – наверху, на втором этаже. Чтобы попасть в читальный зал, надо подняться на десять ступенек.

– Я уже большой и привык к высоте. Ты любишь считать?

– Да. Ступеньки, трещинки в стене, окна – все считаю. Никогда не забываю.

– Кыванч, а кто теперь открывает библиотеку, кто за вами присматривает?

– Владелец бани по соседству приходит, утром открывает библиотеку, а вечером закрывает. Но он за нами не присматривает, мы одни сидим, уроки делаем. После того как умерла тетя-библиотекарь, мы больше не шалим.

– Молодцы. Я несколько дней поработаю рядом с вами.

– Это же детская библиотека, дядя Камо. Что ты здесь будешь делать?

– Я занимаюсь одним исследованием. Буду просматривать книжки со стихами. А ты зачем пришла, домашнее задание готовить?

– Я сюда прихожу каждый день после школы. Жду, когда мама заберет меня по дороге с работы. А до тех пор делаю уроки.

Кыванч соскользнула со скамейки, взяла портфель и направилась к лестнице. Я – за ней. В квадратном читальном зале сидели, разложив на столах книжки и тетрадки, несколько мальчиков и девочек. Вдоль стен тянулись полки. Везде была чистота и порядок. Ни одного пятнышка, если не считать потеков на штукатурке купола. Кыванч села за стол у окна и жестом пригласила меня садиться рядом, на соседний стул. Я обвел глазами полки. Естественные науки, история, география… Поэзия. Я взял стопку книг, сел на стул, который предложила мне Кыванч, достал из кармана бумагу и ручку. На стене напротив виднелся круглый след от украденных часов, вверху круга торчал одинокий ржавый гвоздь.

В тот день я наслаждался не только чтением стихов пожилых поэтов, тоскующих о давно прошедшем детстве, но и тем, что работал рядом с детьми. Мне нравилась их молчаливая сосредоточенность, и сам я тоже не шумел. Тихо перелистывал страницы, переходил от одной книги к другой, делал пометки, пока Кыванч, взглянув в окно, не начала собираться. Я понял, что настал вечер. Вслед за девочкой я спустился по лестнице и посмотрел, как она обнимается у калитки с матерью.

– Дядя Камо, это моя мама!

Та, увидев бумагу и ручку в моих руках, приняла меня за учителя:

– Приятно познакомиться, ходжа.

– Взаимно, – ответил я, пожимая ей руку. – У вас очень умная дочка. Кыванч здесь самая старательная.

– Спасибо!

И они, держась за руки, вышли за калитку.

– Тебя сегодня ждет сюрприз, – донеслись до меня слова мамы Кыванч.

Я закурил. Выдохнул облачко дыма. Из библиотеки я уходил в таком хорошем расположении духа, какого давно не помнил. Улица была пуста. Слева светились окна мечети, справа – бани. Дни становились короче, темнело уже рано. Дома быстро окрашивались в сумеречные тона. Осенний ветер трепал развешанное на балконах белье. Кыванч шагала вприпрыжку рядом с мамой, похожая на веселого котенка, и смотрела на балконы, пыталась разглядеть, что могла, сквозь толстые стекла очков. Потом отпустила мамину руку и побежала вперед. Все это приводило на память один рисунок – не помню, где я его видел, но он надолго остался в моей голове. На черно-белые стены и тротуары падал желтый свет. Темнели длинные ветви деревьев. Птицы на электрических проводах напоминали фарфоровые безделушки. А впереди, под фонарем с разбитой лампочкой, стояла женщина. Она сделала шаг вперед и раскинула руки навстречу бегущей к ней девочке. Они обнялись и на какое-то время замерли, а потом, взявшись за руки, принялись кружиться на месте, словно флюгер. Должно быть, это и был тот сюрприз, о котором мама говорила Кыванч. Превратившись в три темных пятна, две женщины и девочка растворились в сумерках там, где кончалась улица.

Когда они исчезли из виду и вокруг не осталось ничего, кроме деревьев и птиц, я пришел в себя. Мне показалось, что женщина, обнимавшая Кыванч, похожа на Махизер. Но фонарь, под которым она стояла, не горел, а в темноте я часто принимал других женщин за свою жену. Так что я не был уверен, она ли это, но все равно, бросив окурок на тротуар, поспешил следом. На перекрестках я вертел головой, пытаясь понять, не свернули ли они, и бросал взгляд в освещенные окна, пока улица не уперлась в широкий проспект с оживленным движением. Оказавшись в толпе людей, я понял, что сбился со следа. Той же дорогой я вернулся назад, снова заглядывая в окна и переулки. В ту ночь я еще много раз проделал этот путь. Замерз, устал.

На следующий день, когда мы с Кыванч снова встретились в послеобеденное время посреди сада детской библиотеки, мой изнуренный вид не укрылся от ее взгляда.

Я сидел на скамейке. Войдя в сад, Кыванч (волосы у нее были заплетены в косички) сразу направилась ко мне и заговорила, словно со школьным приятелем:


– Почему ты такой усталый?

– Вчера допоздна работал.

– Мне тоже нужно поработать. Очень много задали.

– Я могу тебе помочь.

– Правда?

– Если ты хочешь, конечно.

– Хочу!

– Договорились.

– А вечером я пойду в кино.

– Здорово! С мамой?

– Нет, с тетей Ясемин. Маме сегодня надо будет задержаться на работе.

– А кто такая тетя Ясемин? Твоя родственница?

– Нет, мамина подруга. Она вчера к нам приехала и сегодня тоже у нас переночует.

– Это ее твоя мама вчера назвала сюрпризом?

– Да. Тетя Ясемин иногда приезжает к нам и остается на некоторое время.

– Чем же вы занимаетесь? Играете в «дочки-матери»?

– И в «дочки-матери», и в прятки, и в «кошкин дом».

– А потом ложитесь спать…

– И в обнимку засыпаем.

– Смотри, у меня тоже есть для тебя сюрприз.

Я достал из кармана шоколадку и положил в маленькую ладошку Кыванч. Ее зеленые глаза широко распахнулись, и толстые стекла очков тоже позеленели.

В тот день я не читал стихов, а помогал Кыванч с домашним заданием. Съел кусочек шоколадки, которой она со мной поделилась. Вместе мы записали в ее тетрадь сказку и нарисовали гору, овечку и дерево. Когда дело дошло до теста из десяти пунктов, я дал ей несколько маленьких подсказок. Работа близилась к концу, когда я заметил, что свет в окне начинает потихоньку меркнуть, и сказал, что мне пора идти. Улыбнулся на прощание детям, которые уже привыкли к моему присутствию. Все они сидели, по обыкновению повернувшись в сторону часов, точнее, в ту сторону, где раньше висели часы. Прислушиваясь, как и они, к ритму, который отстукивали несуществующие часы, я спустился по лестнице из десяти ступенек и вышел в приотворенную калитку. Широкими шагами пересек улицу, завернул во двор мечети, сел на табурет и вместе с согбенными стариками стал ждать вечера, наблюдая за улицей.

Когда из библиотечного сада весело выбежала моя Кыванч, я встал и двинулся за ней, прячась в тени. Я знал, что она пойдет по тому же пути, что и вчера, и на том же месте, под разбитым фонарем, встретится с тетей Ясемин. Между нами сохранялось определенное расстояние: я должен был оказаться достаточно близко, чтобы отчетливо разглядеть лицо, и достаточно далеко, чтобы меня не заметили. Кыванч пробежала еще немного, и из-под темного фонаря ей навстречу шагнула женщина, в том же пальто, что и вчера. Это была моя жена Махизер, такая же прекрасная, как и раньше. Те же розовые губы и огромные глаза. Я прислонился к стене и смотрел, как Махизер и Кыванч радостно обнимаются.

Я знал, что Махизер, уйдя от меня, присоединилась к революционерам, скрывается и часто меняет имена. Стало быть, ее новое имя – Ясемин. Она сама себя губила. Подобно цветку, который раскрывается, не зная, что такое красота, подобно осеннему листу, который падает с ветви, не зная, что такое смерть, Махизер жила, не отдавая себе отчета в том, какая она необыкновенная. Она не знала, что, заснув, превращается в пери, – а я знал. Я вместо нее хранил в памяти красоту ее лица. Если бы сегодня в библиотеке среди других вопросов домашнего задания Кыванч мне попался бы такой: «Что есть красота?» – я нарисовал бы портрет Махизер и написал бы под ним: «Знать о красоте, быть влюбленным в нее, но не иметь возможности к ней прикоснуться – то же самое, что знать о воде, но погибать от жажды». Эти слова – обо мне. Я знал, что такое вода, но погибал от жажды, видел Махизер – но жил без нее. Проклинал время, людей и Стамбул. Всех ненавидел.

Мы пошли – они впереди, я следом – и, прошагав по узким улицам, выбрались на широкий проспект. По очереди поймали такси и доехали до проспекта Бахарийе. Сначала съели по сэндвичу, а потом пошли смотреть фильм (на афишу я даже не взглянул). Они сели поближе к экрану, а я – в последнем ряду, у самого выхода. Попытался вспомнить, когда мы с Махизер в последний раз ходили в кино. Во время сеанса я смотрел одновременно и на нее с Кыванч, и на экран. Они были увлечены фильмом, а я погрузился в воспоминания о своем былом счастье. Когда мы вышли из кинотеатра, оказалось, что на улице сильно похолодало. Осенний ветер сделался почти по-зимнему морозным. Мы пошли многолюдным проспектом. Ели жареные каштаны, купленные с лотка, разглядывали витрины. Потом снова по очереди поймали такси и вернулись на прежнюю улицу. Они вышли у многоэтажки с зеленой дверью, я – на ближайшем перекрестке. Притаившись в тени у стены, я стал ждать, когда покажется человек в сером плаще, который уже несколько часов следил за Махизер.

С тех самых пор, как Махизер встретилась с Кыванч, этот невысокий человек следовал за ними. Поднятый воротник плаща делал его похожим на шпиона из заграничного фильма. Он тоже ловил такси, сидел в кинотеатре, смотрел на витрины. То и дело закуривая новую сигарету, бросал быстрые взгляды по сторонам, но так и не заметил, что я за ним слежу. Вот и сейчас, выйдя из такси, он закурил. Подошел к зеленой двери, открыл ее, заглянул в подъезд. Достал из кармана бумажку, что-то на ней написал, потом снова поднял воротник и перешел на другую сторону улицы, туда, где за невысокой оградой темнел погруженный во мрак пустырь. Я двинулся следом и увидел, что он стоит у дерева посредине пустыря. Я подошел и попросил закурить. Он достал из кармана зажигалку, несколько раз щелкнул ей, наконец зажег – и, едва огонь осветил мое лицо, его свободная рука дернулась к поясу. Но я оказался проворнее: выхватил нож, приставил к горлу мерзавца, потом ударил его по коленям и повалил на землю. Забрал у него пистолет.

– Кто ты такой? – спросил я. – За кем ты следишь? Чьей жене ловушку готовишь?

Он уже опомнился от первого потрясения.

– Я – представитель власти, – изрек он уверенным тоном. – Отпусти меня, не то пожалеешь.

Я врезал ему по лицу и повалил на спину. Придавил коленом его грудь.

– Ах ты, шайтаново отродье! Ублюдок ты, а не представитель власти!

Не сдержав ярости, ударил его еще раз. Он прохрипел что-то неразборчивое, не то ругательство, не то мольбу, и пару раз дернулся. Я нажал коленом сильнее, он попытался освободиться. Хрустнули ребра, и он застонал от боли. Я ощутил на лице его смрадное дыхание.

– Знаешь, кто ты такой? – спросил я. – Попробую объяснить, только вряд ли ты поймешь. Моя жена Махизер – реальность, ты – тень, что стремится ее уничтожить. Тень реальности ничего не стоит, она ничтожна. Чтобы спасти реальность от ничтожества, создать ее снова, нужны прекрасные стихи. Я ищу их. А ты? Ты враг реальности, враг истины!

После той ночи мой стальной нож чаще стал петь свою песню. За одну неделю я спас свою жену от трех теней. До чего же наивна была Махизер! Думала, что знает мир и сможет его изменить, а сама даже не замечала, что я – здесь, совсем рядом. Ходила по стамбульским улицам, не имея понятия, что происходит у нее за спиной. Металась с одного берега Босфора на другой, словно челнок. Стояла на автобусных остановках, сидела в кафе, бродила вокруг библиотек. Когда человек, с которым у нее была назначена встреча, не приходил, в тревоге спешила покинуть условное место. Ночевала в Ускюдаре, Лалели, Хисарустю в кварталах с замшелыми крышами, в холодных, сырых квартирах. Поздно ложилась, рано вставала. Поливала цветы и занималась с детьми в тех домах, где останавливалась. Когда однажды вечером она снова пришла на ту улицу в Чинили, где находится детская библиотека, и обняла Кыванч, я обрадовался не меньше, чем эти двое.

Ту ночь Махизер провела в доме Кыванч, наутро из дома не вышла. В последнее время она выглядела усталой и больной, черты лица заострились. Ей нужно было заняться своим здоровьем, отдохнуть. «Хорошо, что она хотя бы на день останется в этом доме, – подумал я. – Пока она здесь отдыхает, пойду в библиотеку, почитаю стихи». Я купил в бакалейной лавке шоколадку и медленно двинулся по улице, с которой успел сродниться. Дойдя до библиотеки, решил подождать Кыванч в саду. Вскоре калитка открылась, и она вошла в сад с широкой улыбкой на лице. Усевшись рядом со мной, спросила:

– Где ты пропадал? Так долго не приходил. Я начала волноваться.

– Ходил по другим библиотекам, – объяснил я.

– Тетя Ясемин тоже о тебе спрашивала.