Срединная Англия

Президент Обама предложил свой комментарий на утренней пресс-конференции в Лондоне, стоя рядом с Дэвидом Кэмероном. Гейл Рансом должна была в тот же вечер произносить речь в Торговой палате Ковентри и Уорикшира и, когда сильно после обеда получила от своего аналитика Дэмона последний черновик, заметила, что он обильно цитирует американского президента.

Поначалу ей не удавалось поймать Дэмона. К тому времени, когда им наконец удалось поговорить по телефону, домой вернулся Дуг и сел в гостиной смотреть «Новости Четвертого канала». Гейл ушла в коридор и попыталась заглушить звук, приложив ладонь к уху.

— Дело вот в чем, — говорила она Дэмону, — по-моему, оно не сыграет так, как вам кажется.

— Не уверена, что так оно и есть. Да, я понимаю, мы оба любим Обаму. Но не все такие, как мы.

— Ну, по очевидным причинам, по крайней мере.

— Чего вы такой потрясенный. Это, как ни печально, правда.

— Я только что посмотрела на отклик в интернете, вот и все. Многие очень разозлились на вот этот «хвост очереди». Они считают, что это все подстроено — что Дэйв стоит рядом, и они оба такие друганы. Людям кажется, что это похоже на угрозу.

— Да, именно. Все это часть «Проекта Страх».

— Нет, я все равно хочу это упомянуть, но вы бы пригасили это чуть-чуть? Не надо цитировать слова «хвост очереди». И давайте как можно быстрее, мне надо выезжать через… — она глянула на часы, — двадцать пять минут.

Она как раз завершала звонок, когда услышала голос Дуга из гостиной — он проорал:

— ЕБАНЫЙ УЖАС!

Она вбежала к нему.

— Что случилось?

— У них сюжет, — сказал он, ставя на «стоп» картинку и перематывая ее на несколько секунд назад, — про крупнейших доноров кампании за выход. И ты глянь.

На экране замерло изображение крыльца, судя по всему, в состоятельном районе Центрального Лондона. Входную дверь обрамляли греческие колонны, по лестнице внушительного георгианского особняка спускались трое мужчин в костюмах. Один из них выглядел изможденно, кожа обвисла — как у человека, который когда-то был толстым, но сильно сбросил вес. Юркие, бдительные глаза за круглыми рамками дорогих очков в золотой оправе; человек полностью лыс.

— Я с этим мудаком в школе учился, — сказал Дуг. — Боже, мы все его ненавидели! И поди ж ты: вот кто смеется последним-то. Он теперь, надо думать, стоит миллионы.

— Сколько он пожертвовал?

— Пока два миллиона. Интересно, каковы его тайные мотивы. Жадный, коварный мудак.

— Я о нем ничего не знаю, — сказала Гейл, щурясь на титры, сообщавшие его имя прописными буквами: «РОНАЛД КАЛПЕППЕР (ФОНД ИМПЕРИУМ)».





* * *



Понедельник, 9 мая 2016 года


За столом в пабе их было девятеро, притиснутых друг к другу в неуютной, по мнению Бенджамина, близости. Ему нравилось прижиматься к Дженнифер — но не к ее тощему коллеге Дэниэлу, сидевшему справа от Бенджамина. Они собрались здесь, чтобы отпраздновать тридцатилетие Марины, новенькой сотрудницы в филиале у Дженнифер. Бенджамин уже начал жалеть, что явился сюда, пусть Дженнифер и настаивала.

Беседа состояла в основном из шуток и конторских сплетен, и слушал он поэтому не слишком внимательно. Бенджамин понятия не имел, на какой вопрос Дэниэл отвечал вот какими словами:

— Ну, очевидно, нам всем крышка, если выйдем из Евросоюза.

Тем не менее эта реплика привлекла его внимание.

— В каком смысле? — спросил кто-то, и Дэниэл пояснил, что в одной своей речи в рамках кампании Дэвид Кэмерон заявил, согласно какой-то утренней газете, что выход из ЕС может привести к Третьей мировой войне. Кто-то другой сказал:

— Вряд ли он подразумевал именно это. Просто имел в виду, что войны в Европе не было уже давно отчасти благодаря ЕС.

На что Дэниэл отозвался:

— В газетах сообщали не так.

Тут встрял Бенджамин:

— Его почти наверняка процитировали неточно.

Голос он подал так тихо, что его и услышали-то чудом. Но все-таки услышали, а поскольку это были едва ли не первые слова, которые этот застенчивый седовласый чужак произнес за весь вечер, за столом примолкли, чтобы послушать. Поняв, что внезапно оказался на трибуне, Бенджамин помедлил, а затем откашлялся и добавил:

— Неважно, что ты говоришь. Газетам интересно извлечь из этого историю, и все. А если история недостаточно сильная, они ее усилят сами. В публичном пространстве любая фигура, говорящая со СМИ, делает это на свой страх и риск. Я знаю не понаслышке, со мной тоже так было. До Дэвида Кэмерона мне обычно нет никакого дела, но в данном случае я ему сочувствую. Быть у всех на виду — штука нелегкая.

После того как эта речь была произнесена и разговор возобновился, Дженнифер сжала ему руку, а, повернувшись к ней, Бенджамин увидел, что она улыбается и глаза у нее сияют лукавством, но при этом и нежностью.


— «Быть у всех на виду»! — повторила она. — Ты такой славный. — Поцеловала его в губы. Рот у нее был влажен, на вкус — красное вино. — Люблю тебя, Тигр.

Она собралась в туалет, встала, по мере возможности осторожно протиснулась мимо сидевших. Бенджамин обдумал ее слова. «Люблю тебя». С одной стороны, миг, вероятно, знаменательный: может, она заявила о своей к нему любви — впервые. Но с другой стороны, она бы тогда, конечно же, сказала: «Я люблю тебя». Разве «люблю тебя» — не что-то гораздо более обыденное, просто формула, сокращенный вариант выражения симпатии к кому-нибудь? Непонятно.

Дженнифер оставила телефон на столе. Он лежал прямо перед Бенджамином, вдруг зажужжал, Бенджамин взял его в руку и увидел, что пришло сообщение: «Освобожу четверг, если удобно. Роберт ххх».

Тоже непонятно. Кто этот Роберт? Потом она ему объяснила, что это бывший клиент, который стал другом. Значит, все, наверное, в порядке.





* * *



Среда, 11 мая 2016 года


Соан сидел на диване в одной футболке. Ноги расставлены, на голом бедре покоилась голова Майка. Майк с нежностью смотрел на пока еще вялый Соанов член, пощелкивал по нему, чтобы тот зашевелился. Чуть погодя поцеловал его и взял в рот.

Тем временем на телеэкране Борис Джонсон в Корнуолле запускал боевой автобус кампании «Выйти». Запуск включал в себя обращение на камеры, в руке Джонсона — пинта доброго корнишонского эля, за спиной — здоровенный красный автобус, на котором была накрашена какая-то статистика. В таком вот духе парламентарий-консерватор от Аксбриджа и Южного Руислипа излучал свое фирменное самоироничное жизнелюбие, к какому британская публика, судя по всему, относилась с большой нежностью, но Соана сегодня — как и всегда — от него с души воротило.

— Триста пятьдесят миллионов фунтов на НСЗ? — проговорил он. — Ага… мечтай, БоДжо.

— Можешь выключить эту фигню? — спросил Майк. — Я собираюсь вложить в то, чем занят, много сил. Буду признателен за твое полное внимание.

Джонсон тем временем рассказывал интервьюеру, что следующей в Евросоюз войдет Турция, в результате чего миллионы мусульман, мужчин и женщин, вскоре получат неограниченный доступ к Объединенному Королевству.

Соан фыркнул:

— Мудня!

— Как скажешь, — отозвался Майк и принялся вылизывать Соану левое яичко. — Но мог бы хоть «пожалуйста» сказать.





* * *



Воскресенье, 15 мая 2016 года


— Тебе холодно? — спросил Бенджамин.

— Нет, — ответил Колин. — Не холодно.

— Просто подумал, зачем тебе плед, вот и все.

С тех пор как вернулся месяц назад из больницы, Колин не выходил из дома. Более того, он едва высовывал нос из гостиной, а то даже из кресла перед телевизором, хотя Бенджамин понимал, что отец время от времени отсюда все же удаляется — спать или в туалет. На коленях у него постоянно лежал полосатый разноцветный плед — плод творческой фазы жизни, которую Шейла прошла в свои шестьдесят с чем-то, пока недолго заигрывала с искусством вязания.

— Он мне нравится, — объяснил Колин. — Милый плед. — Там же, у него на коленях, лежал журнал «Санди телеграф» с фотографией Бориса Джонсона на полстраницы; вид у Джонсона был как у серьезного государственника, глаза прищурены против света, на челе — устремленные вдаль Черчиллевы думы. — Ты с ним в одном колледже учился, да?

Бенджамин вздохнул. Он уже порядком устал от этого мифа, который, казалось, распространяется все шире.

— Мы не были знакомы, — сказал он. — Наши пути пересеклись. Ненадолго.

— Я видел ту статью в газете, про тебя. Там говорилось, что вы были друзьями по колледжу.

Бенджамин еще раз осознал, что, судя по всему, отец запоминает или забывает без всякой закономерности, ритма или причины, потянулся и взял газету:

— Так-так, и что же он на сей раз говорит?

Джонсон на сей раз проводил аналогию между Евросоюзом и нацистской Германией. В обоих случаях, рассуждал он, замышлялось создание европейского сверхгосударства с Германией во главе, сейчас — экономическими, в прошлом — военными методами. Бенджамин, чей интерес к политике за последние несколько недель возрос экспоненциально, совершенно оторопел. Политические дебаты в этой стране вот во что выродились, значит? Это из-за кампании перед референдумом или так всегда и было, а он не обращал внимания? Любой ли британский политик мог бросаться подобными сравнениями и не сомневаться, что ему это сойдет с рук, или же это особая привилегия Джонсона с этими его милыми патлами, самодовольными итонскими манерами и иронической ухмылкой, неизменно таившейся в уголках рта? Бенджамин вернул отцу газету, и тот сказал:

— Кучу денег истратили, когда тебя отправили в Оксфорд. У него получилось гораздо лучше, чем у тебя, а?

— Серьезно?

— Он дело говорит. Чуть ли не единственный. Шесть лет нам понадобилось, чтобы остановить немцев. Хрен какой помощи мы от кого получили, кроме американцев, в последнюю минуту. А теперь ты погляди на них. Помыкают нами. Втолковывают, как и что нам делать. Смеются над нами у нас за спиной.