Срединная Англия

Джереми Корбин стал лидером Лейбористской партии в сентябре. Удивительные — ошеломительные, можно даже сказать, — выборы этого малоизвестного, однако заслуженного бунтаря из задних рядов многие, включая Софи, сочли благоприятным знаком: партия решила вернуться к принципам, заброшенным при Тони Блэре. Менее благоприятным оказалось то, что конкретно их с Иэном политические разногласия высветились как никогда ярко. Иэн считал Корбина троцкистом, Софи же он казался мудрым добродушным социалистом. Иэн предупреждал ее, что Корбин превратит Британию в репрессивную дистопию, похожую на старый Восточный блок, что люди, подобные Софи, последователям Корбина — враги, и, проголосуй она за него, выйдет индюшка, голосующая за Рождество. В частности, поэтому Софи не собиралась делиться с Иэном сведениями, что, согласно странице в фейсбуке, которую Софи сегодня посетила, среди многочисленных политических обществ, где Корри Андертон была воодушевленным участником, значилась недавно возникшая группа под названием «Студенты за Корбина».

За последние несколько часов Софи почти забыла обо всем этом — забыла о своих гонителях и о кавардаке, который ей удалось устроить на факультете и в социальных сетях. И теперь все вернулось. Вопреки своему полупьяному состоянию и общему сияющему самодовольству, которое Соан был не в силах не излучать при Майке, он заметил эту перемену в настроении Софи и понял, что ее породило.

— Пойдем, — сказал он, беря ее за руку, — пора спать.

Они втроем отправились на такси до квартиры Соана в Клэпэме. Софи добралась до дивана, к которому давно привыкла, и пролежала, не моргая и не засыпая, час с лишним, слушая, как в соседней комнате Майк с Соаном занимаются любовью. Она все еще не спала, когда из их спальни вышел Майк — нагишом, но прикрытый полотенцем, и прошлепал мимо нее в кухню за водой. На обратном пути заметил ее блестевшие в темноте глаза.

— Извини, — сказал он. — Мы немножко шумноваты?

— Ничего страшного, — отозвалась Софи. — Приятно осознавать, что люди получают удовольствие.

Он остановился на пороге кухни и сказал:

— Не волнуйся. Я уверен, все будет хорошо.

— Конечно, будет.

Она повернулась к нему лицом и поплотнее завернулась в одеяло.

— Ну, спокойной ночи, — сказал он.

— Спокойной ночи.

Ее как-то странно утешили эти слова и тронула нота сочувствия у него в голосе, но Майк все равно ошибался: наутро она получила от Мартина электронное письмо, в котором сообщалось, что до дальнейших распоряжений Софи полностью отстранена от преподавания.





28





Январь 2016-го


Бенджамин вновь ехал из Шрусбери в Реднэл — вдоль реки Северн, через городки Крессидж, Мач-Уэнлок, Бриджнорт, Энвилл, Стаурбридж и Хэгли. Он уже не решался даже подсчитывать, сколько раз катался этим маршрутом. Единственная разница (и разница значимая) теперь состояла в том, что эта поездка приближала его к месту, где жила Дженнифер, и иногда поздними утрами он заглядывал в риелторскую контору, где она работала, и забирал ее на обед или объявлялся у нее дома непоздними вечерами по дороге домой, и они шли ужинать, а затем занимались любовью. К большому удивлению Бенджамина, получались неброские, но совершенно благополучные отношения. Виделся он с Дженнифер примерно раз в две недели, иногда чаще, иногда реже. После первого фиаско в платяном шкафу половая жизнь у них наладилась. Оказалось, что им приятно общество друг друга, хотя Бенджамина — почти так же, как сорок лет назад, — снедало подозрение, что у них с Дженнифер, по сути, мало общего. Но зато он к своим пятидесяти пяти (лучше позже, чем никогда) хотя бы развил в себе достаточно самосознания, чтобы иметь в виду: общее с ним самим находилось у очень и очень немногих. Тихий, замкнутый писатель, занятый своей внутренней вселенной воображения в не меньшей мере, чем окружающим миром. И Дженнифер, судя по всему, это — пока — вполне устраивало. Было б мило, получи он Букеровскую премию или хотя бы окажись в коротком списке, но от мимолетной славы все же были осязаемые преимущества. Один лондонский издатель предложил ему небольшой аванс за второй роман — пока безымянный, пока ненаписанный (и, более того, даже не продуманный). Его пригласили выступить на одном-двух литературных фестивалях и, чуть позже в этом же году, поучаствовать в ведении недельного писательского курса. Продажи «Розы без единого шипа» оказались скромными, и никто не сцапал у него права на экранизацию, но Бенджамину хватило и того, что есть. Он почувствовал, что самоутвердился. Почуял везение.

Интересно, все еще размышлял он по временам, гордилась бы мама его успехами? Отец об этом заикался редко. Колин делался все более немногословным и нелюдимым; его лицо, случайные слова, сама поза и язык тела все ярче выражали общее ощущение экзистенциальной тоски. А сверх того, как Бенджамину уверенно казалось, отцу начала отказывать память. В 1970-е Колин работал бригадиром на автозаводе «Бритиш Лейленд» в Лонгбридже; в начале 1980-х его повысили до конторской службы, откуда он ушел на пенсию в 1995-м. Все, что случилось до того года, года его увольнения, виделось ему по-прежнему ярко, а все, что было после, — словно бы смазано или вообще забыто. Он, само собой, помнил, кто такие Бенджамин и Лоис и кто такие Кристофер и Софи, в меньшей мере — Иэн, а вот что происходит в их жизнях, он запоминать уже не мог — или, во всяком случае, не имел к этому интереса. Ему по-прежнему ежедневно доставляли «Дейли телеграф», но Бенджамин сомневался, что отец читает газеты, хотя Колин знал, как зовут нынешнего премьер-министра, а также нынешнего лидера оппозиции (которого на дух не выносил). Впрочем, никаких сомнений не было, что Колин помнил администрации и тори, и лейбористов 1970-х и помнил во всех подробностях конфронтационную политику самого Лонгбриджского завода в то десятилетие, когда производство нередко простаивало из-за забастовок и (в его версии событий, так или иначе) дня не проходило без того, чтобы в Кофтон-парке не собирались тысячи рабочих, где их доводил до ожесточенной воинственности какой-нибудь бузотер из цеховых старост вроде Дерека Робинсона или Билла Андертона. Колин по этому поводу в свое время злился, и — как иногда казалось Бенджамину — злится до сих пор, четыре десятка лет спустя.

Отец теперь выходил из дома редко, и только вместе с Лоис или Бенджамином, и оба неизменно везли его за город, на запад, подальше от городской застройки Бирмингема. Колин стал слишком медлителен и хрупок, на серьезные прогулки его не хватало, но его пока еще удавалось отвести под руки — иногда с трудом — к садоводческому центру или в зал деревенского паба. Однако он уже много лет не оказывался вблизи старого Лонгбриджского завода, хотя тот находился всего в миле с небольшим от дома. И вот сегодня Бенджамин удивился, когда через пятнадцать минут после его приезда они уже исчерпали все, что могли друг другу сообщить, и отец объявил:

— Вези меня сегодня после обеда в Лонгбридж.

— В Лонгбридж? — переспросил Бенджамин. — Зачем?

— Хочу посмотреть на запущенную новую очередь.

— Какую очередь?

— Там большую новую производственную очередь запустили. Прямо посреди завода. Вчера вечером по телику показывали. Хочу посмотреть, как и что. И, кто его знает, может, наткнусь на кого-нибудь из старой гвардии.

— Но, пап…

Бенджамин решил придержать язык. По тому, что отец говорил, казалось, будто он понятия не имеет, что сталось со старыми заводскими зданиями. Все они почти без исключения были снесены, сметены с лица земли. Если не считать ничтожных остатков у старых ворот «Кью»[104], где все еще цеплялось за жизнь мелкосерийное производство, обеспечивая ненадежную занятость нескольким сотням людей, все давно пропало. Западный, Северный и Южный цеха уничтожили первыми, а затем территория долго пустовала — служила печальным напоминанием об упадке британской промышленности, однако теперь те площади уже были почти целиком заняты жилой застройкой, розничными точками и новым техническим колледжем. Знал ли Колин обо всем этом? Бенджамин сомневался — и согласился, как отец, увидев столь полное преображение впервые, отнесется к нему, как откликнется на столь радикальное переписывание всей истории, с которой когда-то был знаком.

— Ты уверен, что этого хочешь? — спросил он. — Я думал, мы опять в «Вудлендз» поедем.

— Надоело мне это место жуть как, — рявкнул Колин. — Почему мне никто не верит, когда я говорю, что чего-нибудь хочу?





* * *


Бенджамин поехал к старому заводу кружным путем, подъехал к нему с запада, по трассе А38, мимо кинотеатра, и кегельбана, и «Моррисонс», и «Макдоналдс». В два часа зимнего дня свет, казалось, уже угасал. Когда Бенджамин свернул на круговой развязке на Бристоль-роуд, отец вытянул шею в противоположную сторону и спросил:

— Мы где?

— Сам знаешь где. Это Бристоль-роуд.


— Нет, это не она. Над Бристоль-роуд проходит конвейерная эстакада. Где конвейерная эстакада?

Конвейерная эстакада была местной достопримечательностью — сорок пять лет, во всяком случае. Узкий отрезок Лонгбриджской сборочной линии, тянувшийся над оживленной четырехрядной магистралью по крытому мосту, обеспечивал связь между Западным и Южным цехами, построили его в 1971 году. Бенджамин мог назвать точную дату, потому что это был его первый год в «Кинг-Уильямсе» и ему приходилось дважды в день ездить на автобусе под этим мостом, пока его строили. Но для британской промышленности то были времена живее и оптимистичнее, и мост, давно пережив свою нужность, в 2006 году был разобран — девять лет назад. Колин действительно этого не замечал или же просто забыл?

— Его нет, пап. Его снесли сто лет назад.

— И как же они тогда перемещают машины с одного края завода на другой?

Бенджамин не ответил. Сделал первый же поворот налево, в широкий проулок между рядами неотличимых друг от друга недавно построенных домов, и проехал еще несколько сотен ярдов, пока не оказался на просторной парковке, окруженной магазинами, — было там не только громадное заведение «Маркс и Спенсер», но и «Паундленд», «Бутс» и прочие.

— Где мы? — спросил Колин, ошарашенный и отчаявшийся.

— Мы там, куда ты хотел приехать, — сказал Бенджамин. Показал на громадный универмаг: — Вот это новая очередь застройки, про которую в новостях говорили.

— Я не ее имел в виду, — уперся Колин. — Я хотел, чтобы ты отвез меня в Лонгбридж.

— Это и есть Лонгбридж.

— Нет, это не он.

Бурча, отец выбрался из машины и двинулся, шаркая, к громадному магазину, Бенджамин же запер дверцы, натянул пальто и поспешил следом за отцом.

Оказавшись внутри, Колин огляделся по сторонам, посмотрел влево и вправо, растерялся от увиденного; его потрясал масштаб всего вокруг. Сделал еще несколько шагов к отделу дамского белья и оказался перед бесчисленными рядами чулок, бюстгальтеров и кружевных трусиков — докуда хватало глаз. Поскольку он рассчитывал на сшибающие с ног шум, вонь и тестостероновый дух старой Лонгбриджской сборочной линии, понятна была его растерянность.

— Что здесь происходит? — проговорил он, оборачиваясь к Бенджамину.

— Это открывшаяся новая очередь, пап. Магазинов. «Маркс и Спенсер». Автомобили здесь больше не делают.

— А где же их теперь делают?

Хороший вопрос. Они побродили еще немного и пришли в бар первого этажа, где подавали просекко, там было пусто, если не считать молодой, хорошо одетой пары, у которой здесь, на глаз Бенджамина, происходило прелюбодейское свидание.

— Это же точно не новая столовая, да? — спросил Колин.

Далее они заглянули в ресторанный дворик, и потом, пока гуляли туда-сюда по словно бы нескончаемым рядам фасованных салатов, готового мяса и импортированных вин, Бенджамин попытался объяснить.

— Слушай, пап, ты помнишь те митинги, на которые мы все ходили в Кэннон-Хилл-парк? Митинги за «Ровер»?

— Нет, а когда это было?

— Пятнадцать лет назад. В общем, ничего хорошего не вышло. Четверо местных ребят прибрали компанию к рукам, но вместо того, чтобы ее спасти, они сровняли ее с землей и в 2005 году продали. С тех пор тут почти ничего не производят. Все теперь покупают машины из Германии, Франции и Японии. Они снесли все заводские здания, и много лет тут был пустырь и больше ничего. Ну же, пап, ты должен помнить хоть что-то из этого. Мы с тобой ездили как-то раз на это посмотреть, когда был в разгаре снос Южного цеха.

— Южный цех снесли?

— Мы в нем стоим. Там, где он раньше был.

— ЛСА-1 и ЛСА-2?[105]

— Ни той ни другой уже.

— А Восточный цех? Который на Гровели-лейн?

— Не знаю. Как там, я не знаю.

— Отвези меня туда.

— Правда?

— Отвези сейчас же.

Они вернулись на парковку. Поездка к месту былого Восточного цеха заняла всего три минуты, но за это время небо словно бы потемнело еще сильнее.

— Похоже, к дождю, — проговорил Бенджамин.

Прибыв на место, они обнаружили лишь бескрайнюю ширь пустыря, обрамленную высоким металлическим забором. На равном расстоянии друг от друга висели знаки, предупреждавшие потенциальных посетителей, чтоб держались подальше. Имелся и громадный щит, объявлявший о скором строительстве очередного трех-, четырех- и пятикомнатного жилья.

— Ну вот, — сказал Бенджамин. — Чем дальше займемся?

— Паркуй машину, — произнес отец.

Бенджамин оставил автомобиль у обочины. К его удивлению, Колин отстегнул ремень и выбрался наружу. Медленно, с усилием пошел к двустворчатым воротам, украшенным логотипом строительной компании. Бенджамин двинулся следом.

Дойдя до ворот, Колин остановился. Между створками был зазор, сквозь него можно было заглянуть внутрь. Колин простоял несколько минут, щурясь в щель. Бенджамин нависал рядом — встал на цыпочки и смотрел поверх ворот на тот же самый пейзаж. Смотреть было не на что. Сотни акров глины, заброшенные и непримечательные в неверном свете, они тянулись вверх по холму к улице, где различим был ряд домов межвоенной постройки. В воздухе висела влага — скорее туман, нежели морось, — и вечер делался пронизывающе холодным.