Спят усталые игрушки

Онемев, я слушала его неграмотную, корявую речь. Сразу и не понять, что сей Цицерон пытался сказать. Ясно одно – больше всего ему хочется спихнуть с глаз долой неожиданную докуку. И никакого расследования проводить не станут, через месяц оформят неопознанный труп к погребению, и все… финита ля комедия.

Капитан невозмутимо курил. Я взяла со стола сумочку и пошла к двери.

– Эй, эй, верните вещественное доказательство! – засуетился следователь.

– Зачем оно вам? – с вызовом спросила я.

– Порядок надо соблюдать, – неожиданно заявил капитан.

Смотрите, какой законник! Небось решил сумочку жене презентовать! Ну уж нет!

– Это моя вещь, – нагло заявила я, – потеряла, когда несчастную из-под поезда выталкивала. Станете отбирать, живо свидетелей приведу!

– Ну и вали отсюда, – рявкнул капитан.

Я молча вышла в коридор и со всего размаху хватила дверью о косяк. Тоненько задрожали стекла. Нет, все-таки ужасно, что в милиции работают подобные субъекты!

На улице ярко светило солнце. Площадь весело гомонила, радуясь наконец наступившей весне. Две маленькие дворовые собачки, тихонько повизгивая, осуществляли у забора процесс продолжения рода. Никому нет дела до трагически погибшей женщины. Нет, она не сумасшедшая. Такое письмо мог написать только доведенный до крайности человек. Кто такой Коля? Где искать Веру? Почему предсмертная записка оказалась в сумочке? Взяла с собой? Но как она рассчитывала передать ее адресату? Ни телефона неизвестного Николая, ни фамилии. И впрямь подумаешь, будто страничка из какого-то детектива…

В Ложкине мы живем уже несколько лет. С тех самых пор, когда неожиданно для себя превратились в «новых русских». Только не подумайте, что состоим в какой-нибудь криминальной группировке или озолотились, незаконно торгуя энергоресурсами. Все намного проще и интересней.

Долгие годы я и моя подруга Наташа жили в малюсенькой двухкомнатной «хрущобе». Преподавали обе французский язык в богом забытом институте, бегали по частным урокам и пытались совместными усилиями поставить на ноги двоих детей – Аркадия и Машу. Денег не хватало всегда – в холодильнике часто звенели пустые полки. И мои, и Наташкины родственники давно приказали долго жить, помощи ждать неоткуда. К тому же бывший Наташкин супруг ухитрился каким-то левым путем выписать ее из квартиры, и Наталья осталась буквально на улице. Я тоже к тому времени успела четыре раза сбегать в загс, имела детей и кучу домашних животных. Естественно, Наталья переехала к нам. Мы давно считаем друг друга сестрами.

Уж не знаю, как бы мы пережили перестройку и период диких российских реформ, но Наталья неожиданно побежала под венец с французом и укатила в Париж. Следом события понеслись с курьерской скоростью. Не успели мы все приехать к ней в гости во Францию, как ее супруга, барона Жана Макмайера убили. Наталья оказалась единственной наследницей. А получать было что: трехэтажный особняк в элитном предместье Парижа, коллекция уникальных картин, которую начал собирать еще прадедушка Макмайер, отлично налаженный бизнес и такой счет в банке, что домашние сбивались, пересчитывая нули.

Французы настороженно относятся к иностранцам, но Наташка давно получила подданство республики. За небольшую мзду мне в одном из московских загсов выдали метрику, подтверждавшую наше кровное родство. Подлог сильно облегчало смешное обстоятельство – мы обе по отчеству Ивановны и носили в девичестве одну фамилию – Васильевы. Из сестер по жизни превратились в родственниц по крови. Требовалось только изменить отчество моего отца и данные матери. Что и было проделано сотрудницей архива, жадно поглядывавшей на коробочку, где посверкивали красивые бриллиантовые сережки.

Теперь у каждого в нашей семье по два паспорта: синий – французский и красный – российский. Капиталы размещены за границей. Бизнес управляется рукой профессионалов. Мы неожиданно оказались на гребне благополучия. Жизнь теперь состоит из разъездов, вернее перелетов: Москва – Париж, Париж – Москва. Маша ухитряется посещать одновременно два колледжа. Один – в Дегтярном переулке, другой – на авеню Фош. И там, и там сквозь пальцы смотрят на отсутствующую по полгода ученицу, но лишь завидят в классе кругленькое, щекастенькое личико, моментально начинают драть с нее три шкуры. Манюне приходится нелегко, программа в учебных заведениях разная, и несчастный ребенок без конца сдает какие-то зачеты, экзамены, пишет контрольные и доклады. Девочка твердо решила стать Айболитом и поэтому вечером бегает на занятия в Ветеринарную академию, готовится к поступлению. И педагоги используют необычную слушательницу как курьера: Манюня вечно таскает туда-обратно тяжеленные сумки, набитые журналами и книгами. В августе она везла в Парижскую ветеринарную академию даже скелет какого-то доисторического животного – то ли саблезубого кролика, то ли рогатой кошки… Самолет попал в воздушную яму, коробка опрокинулась… Бедная Манюня почти все остальное время полета ползала на коленях под чужими креслами, собирая пронумерованные кости… Но девочка не ропщет. У нее чудный, веселый, открытый характер и завидная работоспособность.

Аркадий служит адвокатом. Зайка получила диплом института иностранных языков и сейчас пишет кандидатскую. Я же сгоряча бросила службу. Уж очень надоело за долгие годы вдалбливать в ленивые головы студентов-технарей начатки французской грамматики. К тому же устала вставать каждый день около семи и, трясясь от недосыпу, греться о чашку кофе. Первое время просто млела от счастья, спускаясь в столовую около полудня. Дни пролетали словно птицы в блаженном ничегонеделанье. Я высыпалась, ела, читала в невероятном количестве обожаемые детективы и через полгода… обалдела до предела. Оказывается, безделье тоже утомительно. Оглядевшись вокруг, поняла – заняться мне абсолютно нечем. Дети выросли и требуют заботы только в редких случаях. У близнецов имеется дипломированная няня, разрешающая родной бабушке лишь десять минут в день тетешкаться с любимыми внуками. По-моему, после того, как я покидаю детскую, Серафима Ивановна моет Аньку и Ваньку в трех водах, чтобы уничтожить принесенную мной заразу. Утешает только то, что родителей она вовсе не подпускает к детям, грозно заявляя что-нибудь вроде:

– Из города приехали, а там сейчас эпидемия свинки, по телевизору сообщили.

Страшные инфекции роятся в Москве тучами, и ответственная няня полна решимости встать на их пути живым заслоном.

Неработающие женщины, как правило, ударяются в домашнее хозяйство. Но и здесь у меня нет возможности проявить себя. Домработница Ирка, после того как я однажды вычистила ковер в гостиной, гневно схватилась за моющий пылесос и примерно час ездила щеткой по светлому ворсу, приговаривая:

– И кому же пришло в голову елозить по паласу мокрой щеткой! Только грязь развели, неумехи!

Потом Ирка скосила на меня хитрые глаза и заявила:

– Дарья Ивановна, запретите своим покрытия портить… Ежели не знают, как убираться, то и не надо.

Пришлось избегать тряпки и веника, как чумы. На кухню я и вовсе не совалась. Там царствует Катерина, женщина суровая, резкая на язык. Во-первых, скорей всего она меня выгонит, а во-вторых, просто жаль домашних. Они так радовались, когда появилась Катя и я перестала делать яичницы и омлеты. Господь не одарил меня кулинарным талантом, я совершенно теряюсь среди кастрюль. Честно сказать, явных способностей к чему-либо у меня вообще не наблюдается, я не рисую картины, не пишу романы, а пою так, что наши многочисленные животные кидаются наутек. Впрочем, один дар все же присутствует – редкое, невероятное умение попадать в самые разные неприятности. Можете быть уверены: если с подоконника летит кастрюлька с супом, она оденется именно на мою голову. Сколько раз судьба втягивала меня в отвратительные приключения! Вот и сейчас, кажется, в очередной раз влипла, потому что ноги сами несут в сторону Дома творчества.

Железные ворота оказались открыты, никакого секьюрити что-то не видно. Писатели не боялись нападений. То ли красть у бедняг нечего, то ли думают, что всенародная известность убережет их от грабителей.

Длинная дорожка, окаймленная с двух сторон начинающими подтаивать сугробами, вывела прямо к двухэтажному зданию с белыми колоннами. Дом походил на барскую усадьбу девятнадцатого века, построенную в стиле классицизма – центральная часть и два одинаковых крыла. Но на фронтоне виднелись выполненная из гипса открытая книга и выбитые цифры – 1955. Входные двери поражали великолепием – огромные, дубовые, с тяжелыми, почти метровыми бронзовыми ручками.

Я еле-еле открыла створку и втиснулась в огромный холл. Тишина. Справа – гардероб, слева – огромный буфет, забитый посудой, и стойка портье. Впереди несколько диванов, мягких кресел, напольные часы, полы устланы слегка потрепанными красными дорожками. Так и хочется поставить в конце этой красоты трибуну с графином. Чуть поодаль поднималась вверх лестница из белого мрамора с широченными перилами.

В гробовой тишине раздались странные хрипящие звуки, потом словно зазвякали старые сковородки и послышался кашель. Невольно вздрогнув, я обернулась и облегченно вздохнула – старинные часы, идеально воспроизводя бронхиальный спазм, пытались пробить обеденное время. За спиной послышалось вежливое пофыркивание, я вновь обернулась. Из коридора неспешным шагом выплывала большая лохматая собака. Крупная голова с висячими ушами и густая черная шерсть наводили на мысль о родственниках, принадлежащих к породе черных терьеров. Тонкие длинные ноги намекали о присутствии в роду доберманов. На всякий случай я заискивающе зачастила:

– Хорошая собачка, умная собачка…

– Она не умеет кусаться, – донеслось откуда-то с потолка, и я опять подскочила от неожиданности. Звуки возникали в этом санатории как из небытия.

По мраморной лестнице спускалась женщина. Красивый деловой костюм, аккуратная, волосок к волоску, прическа, скромный макияж и запах слегка старомодных, но все равно приятных «Клима».

– Что же вы к завтраку опоздали! – любезно улыбаясь, укорила она меня. – Хотите комнату на втором этаже?

– Нет, нет, – поторопилась я разубедить служащую, – у меня не путевка…

– Тогда простите, – слегка посуровела дама, – на нашей территории разрешается гулять только членам Литературного фонда, их близким и друзьям.

– Видите ли, я живу рядом в коттеджном поселке…

Услыхав про Ложкино, дама вновь расцвела и стала еще более любезной, чем вначале.

– Бар работает с пяти.

– Нет, нет, – снова возразила я, – дело в том, что я стояла в магазине, бросила перчатки и сумку на столик, а когда взяла их, оказалось, что не мои. Продавщица говорит, другая покупательница спутала и прихватила вместо своих. И как будто ваша постоялица. Такая черноволосая, черноглазая, лет тридцати…


– Наверное, Нина Вагановна Сундукян, – сообщила дежурная. – Она комнатку в даче занимает.

– Где? – не поняла я.

– Завернете за корпус и по дорожке до забора, – пояснила дама, – там домик увидите, деревянный. Странно, конечно…

– Что?

– У нас там зимой, как правило, не живут. Да и летом с трудом соглашаются, только когда в основном корпусе народу полно. В даче удобств нету, туалет в коридоре… Когда Сундукян приехала, я ей предложила поселиться здесь на втором этаже. Чудесная комната, с балконом и альковом… А она: «Нет, хочу туда, где людей поменьше». Я ей объясняю – зима, не сезон, в корпусе от силы десять человек живет. Нет, уперлась, и все – хочу жить в изоляции. Мне-то что, бегай в душ по морозу, ежели капризничаешь. Только другие писатели такой хай поднимают, когда их в эту сараюшку селишь, а эта сама напросилась.

– Часто она приезжает?

– В первый раз, – сказала администратор, – и, надеюсь, в последний.

– Отчего так?

Скучающая дежурная вытащила пачку сигарет. Она откровенно радовалась возможности посплетничать с посторонним человеком.

– Люди к нам прибывают воспитанные, в основном пожилые. Молодым скучно, – откровенничала дама, – ни бассейна, ни дискотеки, ни концертов. Да и кормят, честно говоря, не ахти, невкусно. Только члены Союза писателей и их родственники едут сюда за полцены, скидкой пользуются. Вот и сплавляют к нам дедушек да бабушек. А что им тут делать? Только одно название, Дом творчества. Тут давно никто не творит. Гуляют, болтают. Основное развлечение: завтрак, обед и ужин. Тогда уж все в сборе, напомаженные, в ожерельях. По часу за столами просиживают, все воспоминаниями делятся. Да и понятно, иначе от скуки помрешь. А Нина Вагановна всегда приходила последней. К завтраку и обеду вообще не показывалась, ужин поспешно проглотит – и в дачку. Целыми днями взаперти сидела. Я ее один раз вежливо так спросила: «Не скучно вам одной? Могу переселить в корпус». А она как рявкнет: «Что вы ко мне лезете? Деньги за отдых заплатила и хочу провести время спокойно, отвяжитесь!»

На редкость неприятная особа. Так что не удивляйтесь, если вам перчаточки в лицо швырнет.

Дача и впрямь стояла особняком. Низенькое деревянное здание с облупившейся краской. Внутри опять красные дорожки и несколько дверей, выходящих в коридор. Все, кроме самой последней, заперты.

Номер удивлял убожеством. Старая кровать с поцарапанными деревянными спинками, кресло, обивка которого знавала лучшие времена, солдатская тумбочка и узенький, почти совершенно лысый коврик. У окошка пристроился двухтумбовый письменный стол. Когда-то полированную столешницу покрывали круглые белые пятна. Очевидно, постояльцы ставили на стол горячие чашки с чаем. Паркет явно требовал циклевки, и занавески больше всего походили на старые тряпки… В моем представлении литераторы должны жить уютно и комфортабельно. Крохотный холодильник «Морозко» и допотопный черно-белый «Рубин» довершали картину.

Я подошла к узенькой дверке стенного шкафа и заглянула внутрь – ничего, только вешалки. На аккуратно застеленной кровати не лежит ночная рубашка, на тумбочке нет книг или лекарств и вообще никаких предметов. Лишь на подоконнике сиротливо валяется пластмассовая расческа. Между зубьями застряло несколько длинных волнистых черных волосков. Похоже, погибшая женщина и впрямь Сундукян. Только где же ее багаж?





Глава 3




Администраторша, очевидно, из окна увидела, как я бреду назад, и, приоткрыв дверь, крикнула:

– Ох, простите, ввела вас в заблуждение.

Я подошла поближе.

– Вот Софья Емельяновна, вчера дежурила, – тарахтела дама, впуская меня в холл, – говорит, Сундукян после завтрака уехала.

– Точно, – подтвердила другая женщина, полноватая, закутанная в клетчатый платок, – взяла и так внезапно заявила: «Вот ключи, уезжаю». Я и в книге отметила.

– Ну очень странно, – всплеснула руками администраторша, – заплатила за целый месяц…

– Не поймешь этих писателей, – фыркнула Софья Емельяновна, – семь пятниц на неделе, села в машину – и привет!

– Как в машину? – изумилась я.

– А чего тут особенного, – сказала Софья Емельяновна, – за ней мужчина приехал утром, муж, наверное. Сумочку дорожную в багажник сунул. Она, видно, заболела.

– Почему вы так думаете?

– Бледная была, как смерть, точно заболела. Супруг ее так аккуратненько, под локоток, в салон усаживает, а она руку как вырвет: «Не тронь меня, Николай!» Да с такой злостью сказала. Муж такой внимательный, улыбчивый, он даже саквояж придурочный выронил.

– Саквояж придурочный?

– А то нет, – засмеялась Софья Емельяновна, – взрослая женщина, а прибыла с ярко-красной сумкой. Повсюду «Диснейленд» написано и морды этих утят, собачат и гномиков. Кто же подобное покупает? Одно слово, писательница!

– Дайте ее адрес и телефон.

– У нас нет, – ответила администраторша, – обратитесь в Литфонд на улице Усиевича, там узнаете.

Спрятав в карман бумажку с адресом Литфонда, я пошла домой.

Уже открыв ворота, поняла, что происходит что-то неладное. Во дворе, возле входной двери, примостился грузовик. Несколько рабочих вытаскивали из него мебель. Я похолодела и на негнущихся ногах протиснулась в холл. Оставалась робкая надежда на то, что Ольга временно свихнулась и решила купить еще парочку диванов, кресел и стульев. Но в прихожей надежда испарилась как дым, потому что я узнала антикварный буфет красного дерева и вспомнила, кому он принадлежит.

У каждой медали есть оборотная сторона. Если вы вдруг разбогатеете, можете быть уверены, все ваши родственники моментально вспомнят о семейных узах. Самые далекие знакомые станут наезжать в гости, а то и начнут присылать детей, бабушек, бывших жен с незатейливой просьбой о деньгах… Люди живут у нас месяцами, и домашних искренне радует, когда они на самом деле оказываются совершенно посторонними. Потому что в противном случае гости не стесняясь садятся на шею, требуя любви и внимания, мотивируя претензии одним: кровным или почти кровным родством.

Наверное, всем хорошо известна ситуация, когда на пороге неожиданно возникают тетушка из Кемерова с парой сопливых детишек или дядюшка-сибиряк, приехавший погостить месячишко-другой у московских племянничков… В чемоданах у всех нехитрые сувениры, коробочки с малосъедобными местными псевдошоколадными конфетами и бутылки с загадочными названиями – «Алтайская горькая» или «Пермский бальзам».