Состояние свободы

– Но я не понимаю почему, – сказал я, уже полностью сбитый с толку. – Ты сказала, что это зависть, но чему она завидует? – Хотя я и чувствовал, что вновь приближаюсь к запретной теме, я был внутренне готов к противостоянию с отцом, настолько меня мучило любопытство.

– Я не могу сказать точную причину, – ответила мама. – Может случилось что-то, о чем мы не знаем, – в конце концов, они живут рядом, в одних и тех же трущобах. Может быть это из-за того, что у Милли есть муж, двое детей… я вижу, как это давит на Рену.

– А у нее нет детей?

– По-моему, у нее есть дочь, но они очень мало общаются.

– «По-моему»? Ты либо знаешь такие вещи, либо нет.

– Она мне говорила что-то об этом некоторое время назад, но я смутно помню подробности. Я не помню точных слов, но у меня сложилось впечатление, что она рано вышла замуж, у нее была дочь, ее вроде бы бил муж, поэтому она от него ушла. Я не помню, пришлось ли ей оставить дочь с отцом, когда они разошлись.

– Это было в Мидинипуре? – Я проявил живой интерес.

– Да. Я не знаю, в какой именно деревне.

– Как думаешь, можно мне ее об этом спросить?

– Нет-нет-нет, не нужно, – запаниковала мама. – Не нужно ее расстраивать.

– Опять та же песня, – сказал отец и встал из-за стола.

– Пожалуйста, не спрашивай ее ни о чем, – сказала мама еще раз. – Не нужно показывать ей, что нас заботят ее проблемы. Так она еще больше почувствует, что может вести себя с нами, как ей захочется. Я думаю, мы и так слишком с ней либеральны. Не нужно переходить к неформальному общению со слугами, нужно уметь держать с ними дистанцию.

«Ахой, впереди скалы!» – подумал я и послушно промолчал. Ей лучше не знать, что эти слова только раззадорили меня.

Следующим утром пришла Рену, и я решил, что не буду с ней разговаривать. Обычно я хвалил ее вчерашнюю стряпню – она никогда не отвечала, но я чувствовал, что ей было очень приятно, – а сегодня я воздержался от каких-либо комментариев. Вместо этого я собрался и пошел посмотреть на трущобы.

Я перешел дорогу и спустился вниз на вымощенную мостовую, которая была в самом конце прогулочной зоны на набережной. Там, где заканчивалась мостовая, начинались черные камни и море. Вдоль моря вела узкая дорожка, на которой расположились магазины по продаже шин, чайные домики и закусочные, но только сейчас я заметил, что там еще была и стена, о которую бились морские волны. Извилистая дорожка, казавшаяся из спальни родителей усеянной различными магазинчиками, деревьями и игровыми площадками, ограничивалась стеной, преграждающей путь и мешающей дорожке обогнуть берег. Сейчас я стоял на ней. Она была настолько узкой, что если бы два человека шли по ней рядом, то тот, кто находился ближе к морю, серьезно рисковал упасть в воду – уровень моря был всего на какой-то сантиметр ниже. Сама дорожка была топкой: то тут, то там виднелись следы от обуви с оставшимися в них лужицами. Заливало ли ее во время прилива? Я посмотрел на трущобы, которые находились слева от меня. Они были похожи на черного монстра – спрятавшегося, притаившегося, возможно спящего, с двух сторон, окруженного морем. Крыши в подавляющем большинстве были покрыты черным пластиком, но иногда встречались вкрапления синего, а когда дул ветер, то они поднимались так, что становились похожи на чешую. Мне пришлось прижаться вплотную спиной к стенам домов, чтобы пропустить людей, которым нужно было пройти вперед по дорожке. Я решил пойти за ними с некоторой опаской, так как отчетливо понимал, что буду выглядеть там как чужак. Я очень обрадовался, что мое присутствие не вызвало ни протеста, ни презрительных взглядов, ни перешептываний.

Когда я осмотрелся, то оказалось, что окруженная морем дорожка, по которой я пришел к трущобам, была даже шире, чем те тропинки, которые проходили внутри трущоб. По одной из них я решил пройтись. Она была окружена жилыми помещениями – комнатками. Если бы я расставил руки в стороны, то кончиками пальцев обеих рук смог бы коснуться их стен. Я проходил мимо комнат, одной за другой, затем пошел по другой тропинке; там было очень легко заблудиться из-за узких проходов и плотности застройки. На самом деле даже было сложно понять, где вообще есть эти дорожки между домами. Люди прокладывали себе путь в нужном направлении и без них, огибая дома и сзади, и спереди, и по бокам. Жители трущоб занимались кто чем: сидели, ходили, стояли, бездельничали, выходили и заходили внутрь жилищ. Внутри комнат было так темно, что я с трудом мог разобрать хоть что-то из их убранства. Очертания предметов казались то углом кровати, то кусочком пола, то пластиковым стулом. Женщина топила печку перед своим домом, бросая в огонь любые деревяшки, способные гореть. Маленькая толпа детишек бесцельно бегала вокруг – возможно, они играли в какую-то игру. Рядом с одним из домов стоял мотоцикл. Как он вообще смог сюда проехать? Люди начали обращать на меня внимание. Мое чувство дискомфорта обострилось, но далеко не из-за пристальных взглядов. Я был воспитан как представитель среднего класса, а позднее приобрел еще и либеральную чуткость, поэтому когда я заглянул в прямом и переносном смысле в открытые окна и двери этих людей и увидел, как они живут, то мне стало тошно от того, что средний класс думает о них либо как об антропологическом мусоре, либо как о развлечении для туристов. Я поежился от собственных мыслей.

Вопрос, который меня впоследствии волновал больше всего, это были ли эти комнаты единственным их домом и сколько семей живет в каждой из таких лачуг.



Конечно, я не сказал поварихе, что видел трущобы, в которых она живет. Я чувствовал себя слегка подавленным все оставшееся утро, и, когда она вышла из кухни, чтобы спросить, что бы мы хотели на ужин, я дал ей четкий, лаконичный ответ: курицу, обжаренную с базиликом и нам пла и стручковую фасоль со свиным фаршем, чесноком, рыбным соусом и чили – вместо того, чтобы сказать что-то типа: «Я думал, что вам нужно говорить, что готовить, только один раз и только непосредственно перед готовкой». Произносил я подобные фразы с улыбкой на лице, чтобы они казались шуточными. Спросив у нее, знает ли она, что такое нам пла – она произносила его как «нампа», – я услышал неожиданный ответ:

– Да, в другом доме я его постоянно добавляю в блюда. Они едят много подобной пищи.

– В каком доме?

– Ну, в одном из тех, где я тоже готовлю, вон в той стороне. – Она подняла руку над головой и указала пальцем куда-то назад, причем сделала это так небрежно, как будто отмахнулась.

Тем же вечером я кратко и упрощенно проговорил с ней процесс приготовления двух блюд. Через полчаса она открыла раздвижную дверь и выглянула в гостиную:

– Я нигде не могу найти соус нампа.

– Вы везде посмотрели? – спросила у нее мама. – Он должен быть справа от шкафа со стаканами, ну вы знаете.

– Да, я сама его туда поставила. Я помню, его доставили два дня назад и показывали мне.

– Вы помните, как он выглядит?

– Еще бы! Маленькая бутылочка с черной крышкой.

– Вы уверены, что его там нет? Давайте-ка я посмотрю.

Мама встала и пошла на кухню. Вернувшись через несколько минут, она сказала:

– Я не могу его найти. Я посмотрела везде, где он мог бы быть.

– Ну не мог же он взять и убежать, – вмешался я. – Давайте я тоже поищу.

На кухне я открыл каждый ящик, каждый шкафчик, посмотрел все полочки в заставленном продуктами холодильнике, вынимая оттуда доисторические баночки с горчицей, оливками, соусом касунди, устричным соусом, джемом и соленьями. Казалось, что пресловутый «закон холодильника» универсален в каждой стране и на любом континенте – продукты попадали туда, чтобы о них забыли, и они там медленно умерли. Но увы, нам пла не было в холодильнике, хотя неоткрытую бутылку туда вряд ли бы вообще поставили. Я задал довольно предсказуемые вопросы – кто в тот день разбирал покупки и было ли какое-то негласное правило, по которому распределяли продукты по полкам (конечно же оно было)? – и получил весьма предсказуемые ответы. Я заглянул внутрь шкафов, под столешницу, в место, где стояли мука, картофель, лук, на полку, где стояли блендер, мельница со специями и лежала скалка. Я даже проверил ящик с полиэтиленовыми пакетами и пластиковыми контейнерами для продуктов. Нам пла нигде не было.

Теперь уже все четверо участвовали в его поисках. Даже папа то и дело спрашивал: «Вы уже посмотрели здесь?»; «А здесь?»; «А вон там?». Через каких-то полчаса мы все были полностью поглощены поиском этого рыбного соуса – какой-то абсурд.

В конце концов мы сдались. На кухне остались только я и кухарка. Все ингредиенты ждали начала готовки: уже была нарезана кубиками курица, мелко порублены чеснок и перец чили, длинная стручковая фасоль разрезана на несколько частей, свиной фарш разморожен. Я уже был готов взять машину и поехать в магазин рядом с Мехбуб-студиос, чтобы купить там другую бутылку, когда Рену неожиданно сказала:

– Знаю я, кто его взял.

– Кто? – Я понятия не имел, о ком она говорит.


– Ох, да кто к вам приходит убираться. – Ее слова сопровождались очередным презрительным жестом, к которому я уже стал привыкать.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить что к чему.

– Милли? Но с чего бы вдруг она это сделала? – Я был в замешательстве.

– Да говорю вам, это она, – все продолжала настаивать Рену.

– Но зачем ей это делать?

– Потому что это в ее стиле.

– Что это вообще значит? – Я был раздражен. Такое объяснение меня никак не устраивало.

– Уж поверьте мне, – не унималась она.

– Ну уж нет, для чего он ей понадобился? Вы знали, что она собиралась что-то готовить? Зачем ей брать именно его?

– Нет, не для того, чтобы готовить. Она взяла его, чтобы самой на него посмотреть да людям показать. Вот такой она человек, поверьте мне.

– Я так не думаю, – отрезал я, стараясь говорить так, чтобы мое раздражение не выдавали ни мои слова, ни интонации. – Что-то мне не верится.

– Да говорю же вам… – начала было она, но я ее перебил.

– Добавьте тогда соевый соус, – бросил я и вышел из кухни.

Когда я вышел в гостиную, мама поинтересовалась, нашли ли мы соус. Я ответил, что нет, и, решив выкинуть все мысли об этом инциденте из головы, я продолжил болтать и пить виски с содовой. Я не хотел ничего обсуждать в присутствии отца, поэтому подождал, когда мы закончим ужинать, а он ляжет спать, и попросил маму зайти ко мне в комнату.

– Послушай, – начал я, – Рену думает, что Милли украла нам пла. У меня это просто в голове не укладывается. Я ей не верю и никак не могу понять, что между ними происходит.

Услышав это, мама была потрясена:

– Она тебе так и сказала? Ты спросил у нее, почему она так решила? Ну, то есть что за странный выбор для вора.

– Или что за странное предположение о том, кто именно этот вор.

– Да-да, именно это я и имела в виду.

– Что между ними происходит, как ты думаешь? – спросил я.

– Понятия не имею. Единственное, что могу предположить: она ненавидит Милли настолько, что хочет, чтобы мы ее начали подозревать…

– Как думаешь, может так получиться, что Рену сама украла соус нам пла, чтобы обвинить во всем Милли?

Мама медленно кивала, собирая у себя в голове все кусочки воедино.

– Боже мой, как это низко с ее стороны. На одном из ее предыдущих мест работы ее саму обвинили в воровстве, а сейчас она хочет воспользоваться этим против другого… теперь мне становится ясно что к чему.

– Обвинили в воровстве на предыдущем месте работы? – удивился я. – Что это была за работа? Что она украла? Почему ты мне раньше ничего об этом не говорила?

– Опять-таки, это – те слухи, что я слышала о ней. Не помню уже от кого. Или, может, я просто свела факты воедино. А видимо, я сделала такой вывод, когда мне Рену рассказала, что работала у кого-то в здании Оу-Эн-Си-Джи[32], что рядом с осушенными территориями островов, ты наверняка видел эти уродливые дома много-много раз. Ну вот, я так поняла, что они обвинили ее в воровстве и уволили, а оказалось, что все обвинения ложные.

– А что за ложные обвинения? Ты просто сама это придумала? – Услышав это, я лишь сильнее запутался.

– Я думаю, что ее обвинили в краже и выгнали из одного из домов, куда она приходила готовить. Но ей можно доверять. Я несколько раз оставляла на видном месте деньги и украшения, когда она была здесь, и она к ним не притронулась. У нее даже были ключи от нашей квартиры, когда мы уезжали из города. Я ей во всем доверяю. Уверена, что те обвинения в воровстве были сфабрикованы…Знаешь, как часто бывает, что-то пропадает, и в первую очередь всегда думают на слуг, а они могут быть совершенно невиновны.

Да уж, о таком я знал предостаточно. Помню, в детстве, когда мы еще жили в Калькутте, я стал свидетелем того, как слугу, обвиненного в краже денег и ювелирных украшений у семьи, где он работал, публично избили, чтобы он во всем сознался. Я был одним из тех, кто стоял и смотрел на это. Тогда столпились не только члены той семьи, но еще и соседи, жители этой улицы, знакомые, даже обычные прохожие останавливались, чтобы посмотреть, что происходит. Слух о том, что вор был пойман и его прилюдно избивали, собрал огромную толпу, жаждущую присоединиться к столь жестокому развлечению; удары сыпались все чаще и становились все безжалостнее. В какой-то момент его подняли за лодыжки и стали раскручивать. Его голова с каждым оборотом оказывалась все ближе к куче битых острых кирпичей, и в конечном итоге он стал постоянно ударяться о них так, что на лбу и затылке оставались рваные раны. Всякий раз, как это происходило, он вскрикивал, и я увидел, что все его лицо было в крови.

Я не могу уже вспомнить, что я тогда почувствовал, будучи ребенком: волнение? сочувствие? жалость? злобу?

– Бабу, я ничего не крал, – кричал мужчина. – Я клянусь жизнью моих детей, я ничего не трогал. Пожалуйста, отпустите меня, я вас умоляю. Пожалуйста.

Я отчетливо помню, как моя мама подошла к членам семьи, у которой якобы украли деньги, и стала осуждать их варварское поведение. Реакция была следующей: женщина, рьяно обвинявшая и пытавшаяся нет-нет да и ударить бедолагу, подбежала к маме.

– Если бы у тебя что-нибудь украли, ты бы пришла сюда читать нам проповеди? – с издевкой сказала она. – Держи свои мысли при себе.

Затем женщина отвернулась и попыталась натравить еще кого-нибудь на маму. Мама, быстро схватив меня за руку, утащила меня оттуда. До меня доносились грубые бенгальские эквиваленты насмешек вроде «пай-девочка» и «святоша», которые ей бросали в спину.

Я ненадолго задумался, стоит ли мне для начала узнать, в каком именно из зданий компании ONGC работала Рену, чтобы потом прийти туда и поспрашивать у жильцов, что они знают об этом инциденте, но отказался от этой идеи, так как посчитал ее глупой.



Следующим вечером, в самый разгар готовки, Рену внезапно выглянула из кухни.

– Бутылка с нампа вернулась на место, – заявила она.