Смертная чаша весов

— Многие женщины страстно жаждут материнства, и когда им это не удается, стойко переносят свое горе. И никто не должен видеть, как они страдают. Это очень личное горе. Зачем женщине, даже если она принцесса, оповещать о нем всех или просить всеобщего сочувствия?

— В случае с принцем Вальдо виноват недуг, — с горечью произнес граф. — Но принцесса Гизела сделала свой брак бездетным сознательно и по своей воле. Не спрашивайте, как мне это стало известно!

— Я обязан спросить, — возразил Рэтбоун. — Это слишком серьезное обвинение, граф Лансдорф. Вы не можете требовать от суда или кого-либо из нас, чтобы мы поверили вам на слово без каких-либо доказательств. — С этими словами адвокат иронично улыбнулся.

Рольф ничего не ответил.

Эшли поднялся со своего места с побагровевшим лицом.

— Ваша честь, это чудовищно!.. Я…

— Да, я вас понимаю, мистер Харвестер, — тихим голосом остановил адвоката судья. — Граф Лансдорф, — повернулся он к свидетелю, — вы должны или отказаться от ваших слов и заверить нас, что сказали неправду, или убедительно объяснить нам, почему вы это сказали, и тогда уже позвольте решать нам, верить вашему показанию или нет.

Рольф по-прежнему стоял навытяжку, распрямив плечи, но взгляд его был теперь устремлен в зал — точнее, в самый дальний его конец, на галерею. Рэтбоун тоже невольно посмотрел туда. Сделал это и судья, проследивший взгляд свидетеля, да и присяжные не остались безучастными.

В этот миг сэр Оливер впервые увидел в суде Эстер Лэттерли, а рядом с нею — юношу в кресле-коляске, в светлых волосах которого играли блики света. За ними адвокат увидел очень красивую пару — мужчину и женщину средних лет. Судя по тому, как они смотрели на молодого человека в коляске, Рэтбоун догадался, что это его родители. Вот он, пациент Эстер, о котором она ему рассказывала… Кажется, она говорила о том, что эта семья приехала из Фельцбурга. Поэтому не было ничего неожиданного в том, что, прочитав в газетах о судебном процессе, они решили побывать на нем.

Оливер снова повернулся к свидетелю.

— Граф Лансдорф, продолжайте.

— Гизела Беренц не была бесплодной, — сквозь зубы процедил Рольф. — У нее был ребенок от тайной связи. Это было задолго до ее брака с принцем Фридрихом…

В зале кто-то громко и испуганно вздохнул.

Растерянный Харвестер, вскочив, не знал, что сказать. Сидевшая рядом Гизела была смертельно бледна.

На скамьях присяжных кто-то с трудом подавил кашель.

— Она не хотела этого ребенка, — продолжал граф голосом, в котором было откровенное презрение, — и решила избавиться от него, сделать аборт…

Из-за возникшего в зале шума ему пришлось прервать свой рассказ. Галерка буквально взорвалась от гневного протеста. Послышался женский вопль. Кто-то выкрикивал проклятия…

Судья напрасно стучал по столу молотком.

У Харвестера был вид человека, которому нанесли удар в лицо.

Но резкий и громкий голос свидетеля все же перекрыл беспорядочные выкрики и шум в зале:

— Однако отец ребенка воспротивился и пригрозил в случае аборта предать все гласности. Он пообещал, что если она оставит ребенка и тот родится живым, он заберет его и вырастит со всей отцовской любовью.

На галерке слышались приглушенные рыдания. Даже лица присяжных казались побледневшими.

— Она родила сына, — продолжал Рольф, — и отец забрал его к себе. В течение года он сам занимался воспитанием ребенка, а затем встретил достойную женщину и, полюбив ее, женился на ней. Его жена была благородной и доброй женщиной, любившей мальчика, как собственного сына. И, разумеется, мальчик не знал, что он ей не родной.

Рэтбоун не сразу снова обрел голос — ему пришлось долго откашливаться.

— Вы можете доказать это, граф Лансдорф? Все, что вы здесь рассказали, просто ужасно! — воскликнул он наконец.

— Конечно, могу, — ответил граф с горькой усмешкой. — Я не вышел бы на эту трибуну, если б не имел доказательств. Зора фон Рюстов, возможно, глупа, — но себя я таковым не считаю!

Он немного помолчал, а потом продолжил ледяным тоном:

— Второму ребенку Гизелы Беренц не повезло. Это был ребенок принца Фридриха. Ей удалось устроить выкидыш. Она, без сомнения, хорошо знала свойства многих трав. Женщины нередко проявляют к ним интерес: одни лечатся ими, другие используют травы в косметических целях и во многих других случаях… А еще из трав можно приготовить приворотное зелье или средство для выкидыша, как было в данном случае. После него Беренц долго болела и какое-то время пользовалась врачебной помощью. Не знаю, захочет ли ее врач дать показания, но под присягой он скажет правду. Этот случай чрезвычайно его огорчил. — Лицо графа исказила страдальческая гримаса. — Если же профессиональная этика заставит его хранить врачебную тайну, тогда допросите Флорента Барберини. Под присягой он расскажет все, что знает, если на него нажать. Он не связан никакими обязательствами. — На этом Рольф умолк.

У Рэтбоуна не оставалось выбора. Зал суда затаил дыхание.

— Ребенок, о котором вы говорили, — сын Гизелы? Это можно доказать? — еще раз уточнил адвокат.

Свидетель с надеждой посмотрел на судью. На лице председателя суда было сочувствие, но он остался непреклонным.

— Сожалею, граф Лансдорф, но ваше обвинение настолько серьезно, что доказательства просто необходимы. Если это в ваших возможностях, ответьте на вопрос адвоката, — потребовал судья.

— Связь была с бароном Берндом Олленхаймом, — хриплым голосом произнес Рольф. — Он забрал у нее ребенка, а когда женился, его жена полюбила мальчика, как своего родного сына.

Больше ему нечего было сказать, да и волнение в зале едва ли позволило бы сделать это. Так же неожиданно, как удар грома среди ясного неба, восхищение Гизелой превратилось в ненависть к ней.

У Харвестера был вид человека, присутствующего при роковом несчастном случае. Кровь отхлынула от его лица. Он попытался сделать какое-то движение, но остановился, потом собрался сказать что-то, но тоже передумал — открыл было рот, но не произнес ни слова.

Гизела сидела, как каменное изваяние. Что бы она ни испытывала в данный момент, ее лицо оставалось непроницаемым. Впрочем, о каком-либо раскаянии или сожалении не могло быть и речи. Она ни разу не повернулась, чтобы посмотреть на Бернда Олленхайма или хотя бы убедиться, он ли это. Хотя принцесса едва ли осознавала, что он был в зале суда, даже несмотря на полные сочувствия взгляды, дружно обращенные на него, и на всеобщее любопытство по отношению к этому человеку.

Рэтбоун взглянул на Зору. Заметила ли она, что он смотрит на нее? Неужели она предвидела все это и знала, что скажет граф, надеялась и ждала, когда это произойдет?


Но по тому удивлению, которое адвокат увидел на ее лице, он вынужден был признать, что для нее, как для всех остальных — кроме, разумеется, Гизелы, — все это оказалось полной неожиданностью.

Прошли секунды, потом минуты, и шум в зале наконец стих. Можно было продолжать допрос свидетеля.

— Благодарю вас, граф Лансдорф, — начал Оливер. — Мы признательны вам за то, что вы, как ни тяжело это было для вас, открыли нам многое и способствовали защите невиновного. Сказанное вами объясняет нам непримиримость герцогини Ульрики и ее неприязнь к Гизеле… — Сам не замечая, юрист тоже опустил ее титул. — Нам теперь понятна причина того, почему герцогиня Ульрика ни при каких обстоятельствах не хотела допустить возвращения супруги принца в Фельцбург и не мыслила себе, что та когда-нибудь будет призвана коронованной принцессой и будущей правительницей герцогства. Если б этот скандал разразился раньше, то последствия его могли бы стать роковыми и привести к падению династии и трона. Герцогиня не могла этого допустить.

Отступив на шаг назад, Рэтбоун снова повернулся лицом к свидетелю.

— Граф Лансдорф, знал ли принц Фридрих обо всем этом и о существовании сына Гизелы?

— Конечно, знал, — мрачно промолвил Рольф. — Мы рассказали ему об этом, как только он решил на ней жениться. Но он пренебрег нашими словами. У него была способность не видеть того, чего ему не хотелось видеть.

— А о последнем аборте он тоже знал? Видимо, из-за этого у них потом не было детей?

— Вы правы. Сейчас она уже не может иметь детей. Сомневаюсь, чтобы доктор подтвердил это, но это правда.

— Знал ли принц Фридрих, что его дитя было убито во чреве матери?

Зал застыл. На галерке всхлипнула женщина. У присяжных был вид, будто они присутствуют при публичной казни.

Лансдорф побледнел еще больше.

— Я этого не знаю. Лично я ему ничего об этом не говорил, хотя мне все было известно. Сомневаюсь, чтобы она сказала об этом мужу. Это мог бы сделать Барберини, но не похоже, чтобы так было.

— Вы не пробовали использовать это для того, чтобы убедить принца оставить жену? Признаюсь, я бы этим воспользовался.

— Я бы тоже сделал это, сэр Оливер, — печально согласился граф. — Но лишь в крайнем случае. Однако мне не нужен был поверженный и морально убитый человек. А потом у меня уже не было такой возможности: после несчастного случая это было бы жестоко и могло убить его. Сказал бы я ему все позже, если б он выздоровел, я сейчас утверждать не могу. Просто не знаю.

— Благодарю вас, граф Лансдорф. У меня больше нет вопросов. Прошу вас остаться; возможно, вопросы будут у мистера Харвестера.

Эшли, поднявшись, чуть пошатнулся, словно от порыва шквального ветра, и откашлялся.

— Я… я полагаю, граф Лансдорф, что вы сможете, если потребуется, представить суду доказательства этой чудовищной истории, которую вы нам поведали. — Адвокат Гизелы хотел казаться уверенным и даже бравировал, но получалось это у него плохо. Он был потрясен услышанным не меньше, чем все присутствующие. Харвестер был хорошим семьянином, достаточно преданным жене и дочерям, и ему нелегко было скрывать, какой удар был нанесен по его представлению о порядочности.

— Разумеется, смогу, — сухо ответил Рольф.

— Вам, возможно, придется сделать это. Но прежде я переговорю со своей подзащитной.

Харвестер пока не мог ни опровергнуть выдвинутые против нее обвинения, ни заявить, что все сказанное не имеет отношения к клеветническому обвинению Зоры фон Рюстов. Но теперь это уже никого не интересовало. Его почти не слушали. Адвокат обвинения сел на свое место совсем другим человеком.

Судья снова вопросительно посмотрел на Рэтбоуна. Тот выглядел огорченным.

— Сэр Оливер, сожалею, но вам лучше представить суду все имеющиеся у вас доказательства, — сказал судья. — Мы не собираемся опровергать показания лорда Лансдорфа, но это всего лишь его слова. Я думаю, будет правильно, если мы, по возможности, исчерпаем эту тему сегодня.

Рэтбоун кивком выразил свое согласие.

— Я приглашаю в качестве свидетеля барона Бернда Олленхайма, — объявил он.

— Барон Бернд Олленхайм! — громко повторил имя следующего свидетеля судебный пристав.

Барон медленно поднялся, прошел в зал и направился по проходу к свидетельскому месту. Поднявшись на него, он выпрямился и посмотрел в конец зала. Олленхайм был бледен, во взгляде его застыло страдание. Когда же он взглянул в сторону принцессы Гизелы, боль в его глазах сменилась презрением и брезгливостью.

— Не хотите ли выпить воды, сэр? — заботливо справился у него обеспокоенный его состоянием судья. — Я распоряжусь, чтобы вам принесли.

Но Бернд взял себя в руки.

— Нет… нет, благодарю вас, все будет хорошо.

— Если вам нужна помощь, скажите, и мы всё сделаем, — заверил его председатель суда.

Рэтбоун чувствовал себя человеком, который приготовился прилюдно раздеть другого и выставить его всем напоказ. Но он вынужден был пойти на это, чтобы получить ответ на главный вопрос, — это надо было сделать сейчас или никогда.

— Барон Олленхайм, я не задержу вас. — Оливер сделал глубокий вдох. — Сожалею, что вынужден вызвать вас в качестве свидетеля. Я всего лишь хочу, чтобы вы подтвердили или опровергли показания графа Лансдорфа, касающиеся вашего сына. Он также является сыном Гизелы Беренц?

Барону трудно было говорить — его горло сжала судорога. Он с усилием пытался сделать глубокий вдох и побороть охватившее его волнение.

Зал, сопереживая, молчал.

— Да, — наконец смог произнести свидетель. — Он — ее сын. Но моя жена… моя жена всегда любила его… не только ради меня, но и ради него самого… — Он задыхался, и его лицо исказили боль и страх за жену. — Ни одна женщина не могла бы любить ребенка так, как она любила его…

— Мы в этом не сомневаемся, сэр, — тихо промолвил Рэтбоун. — Как не сомневаемся и в тех страданиях, которые выпали на вашу долю тогда и теперь. Верно ли, что Гизела Беренц намеревалась уничтожить ребенка в чреве, как это сказал нам граф Лансдорф? — Он намеренно повторил слово «уничтожить», так как теперь смотрел на Олленхайма глазами Эстер. — Но вы заставили ее родить?

В зале стояла тишина.

— Да, — почти прошептал барон.