Смертная чаша весов

Харвестер не мог бы написать лучше, если б вздумал это сделать.

Рэтбоун сложил газету, чувствуя, как понемногу трезвеет. Он только начал свою защиту. Он сделал лишь первый шаг, не более.

Адвокат принялся за завтрак в состоянии полного недовольства собой. С утренней почтой он получил также короткое письмецо от лорда-канцлера.

Дорогой сэр Оливер!

Хочу поблагодарить вас за такт, с которым вы начали это трудное, полное испытаний дело. Будем надеяться, что под тяжестью доказательств ваша несчастная подзащитная согласится наконец снять свое обвинение.

По просьбе некоторых лиц во дворце, серьезно заинтересованных в продолжении дружеских связей с Европой и особенно с нашими кузенами в Германии, еще раз прошу вас помнить о деликатности ситуации. Я уверен, что вы сделаете все, дабы не допустить, чтобы ваша подзащитная затронула хотя бы намеком честь и достоинство правящей династии Фельцбурга. Разумеется, я ответил заинтересованному высокому лицу, что подобные опасения лишены основания.

Желаю вам всяческих успехов в решении этого прискорбного дела.

Ваш…

Лорд-канцлер подписался только именем, не указывая своего титула и звания.

Рэтбоун положил письмо на стол. Пальцы его дрожали. Есть ему расхотелось.





* * *


Харвестер начал день в суде с того, что пригласил в качестве свидетеля доктора Галлахера. Оливер гадал, сделал бы он это, если б в суде не возникло подозрение об убийстве. Возможно, Эшли, предвидя реакцию прессы, решил подстраховаться. Взглянув на него, Рэтбоун, однако, не заметил, чтобы его соперник особо волновался. Хотя Харвестер был отличным актером…

Доктор Галлахер, наоборот, выглядел очень растерянным. Взбираясь на свидетельское место, он споткнулся на последней ступеньке и удержался на ногах, лишь ухватившись за край трибуны. Представ перед присяжными, врач откашлялся и произнес присягу. Рэтбоуну невольно стало жалко его. Он представил себе, как бедняга нервничал, когда лечил такую высокую особу, как принц. Это был тяжелый случай, и Галлахер, видимо, знал, что потеряет своего пациента и его будут винить в том, что он не сотворил чуда. Его, должно быть, окружали растерянные и испуганные люди, и рядом не было коллег, с которыми он мог бы посоветоваться, как это было бы в больнице. Теперь же он, должно быть, и принял всю ответственность на себя, а если речь пойдет о вине, то примет и ее тоже.

Медик был бледен, и лоб его покрыла испарина.

— Доктор Галлахер, — начал весьма решительным и серьезным видом Харвестер, выходя вперед. — Мне очень жаль, сэр, что пришлось потревожить вас, но вы, очевидно, знаете о том обвинении, которое касается причин смерти принца Фридриха, выдвинутом то ли по злому умыслу, то ли в результате искреннего заблуждения. Поскольку обвинение было предъявлено публично, мы не можем не ответить на него. Мы должны узнать правду, и в этом нам помогут ваши чистосердечные показания.

Галлахер, начав было говорить, вдруг сильно раскашлялся. Вынув белоснежный носовой платок, он прикрыл им рот и с трудом подавил кашель, и даже после этого продолжил держать платок в руке.

— Бедняга, — неожиданно прошептала Зора Рэтбоуну. Это были первые слова, которые она позволила себе сказать о свидетелях.

— Да, сэр, я понимаю, — ответил доктор Харвестеру. Вид у него был несчастный. — Я сделаю все, что в моих силах.

— Я уверен, что вы это сделаете. — Эшли стоял перед ним, заложив руки за спину; Оливер еще накануне заметил эту его привычку. — Я должен вернуть вас назад, к тому дню, когда с принцем произошел несчастный случай. Вас позвали к нему. — Он констатировал это как факт и словно бы не требовал подтверждения. — Где вы его нашли, когда приехали, и в каком он был состоянии?

— Принц был в своей спальне в поместье Уэллборо, — ответил Галлахер, глядя в зал. — Он лежал на досках, которые специально принесли, потому что все боялись положить его на мягкую кровать, опасаясь, что сломанные кости могут сдвинуться. Несчастный был в сознании и поэтому испытывал страшную боль. Мне кажется, он сам винил себя во всем.

Рэтбоун оглянулся на Зору и увидел, что та искренне сопереживает мучениям принца, словно они были еще живы в ее памяти. Он почему-то приготовился увидеть раскаяние на ее лице, но ничего подобного не заметил.

Тогда адвокат посмотрел на принцессу и был поражен тем, что на ее неподвижном лице не было и тени волнения. Оно было безжизненным, будто все чувства в ней иссякли, а душа была мертва.

— Возможно, — печально произнес Харвестер. — Ужасная беда… Каков же был ваш диагноз, доктор Галлахер, когда вы осмотрели его?

— Множественные переломы ребер, — отметил свидетель. — Правая нога сломана в трех местах, и переломы очень серьезные. Как и перелом правой ключицы.

— А внутренние повреждения? — Адвокат Гизелы помрачнел, словно боль и страх тех мгновений перенеслись в зал суда. На галерке сочувственно и испуганно перешептывались.

Рэтбоун остро ощущал присутствие Зоры рядом, слышал, как при каждом движении шуршит тугой шелк ее платья, и чувствовал ее напряженность, чувствовал, как она ловила слова свидетеля, испытывая при этом ужас и смятение тех дней. Сэр Оливер не хотел смотреть на нее, но все-таки не удержался — и был поражен, как нахлынувшие чувства изменили ее лицо. Некоторое время он не мог оторвать взгляда от ее излишне длинного гордого носа, зеленых глаз под опущенными ресницами и полуоткрытого от волнения рта.

Рэтбоун до сих пор не знал, насколько она осведомлена обо всем, а также — любила ли она Фридриха или просто жалела его за его страдания. Зора все еще оставалась загадкой для Оливера, какой показалась в первый день их знакомства. Порой эта женщина приводила его в отчаяние, в ней было что-то похожее на одержимость или безумство, — и все же он не считал ее злодейкой и не испытывал к ней неприязни. Насколько все было бы проще, если б Оливер невзлюбил ее! Тогда бы он с чистой совестью отказался от ее защиты. Теперь же ему приходилось переживать за нее, хотя она одна была виновата в том, что затеяла…

Галлахер тем временем пытался предположить, какими могли быть внутренние травмы бедного принца, насколько это позволял ему его опыт врача.

— Это нельзя утверждать со всей уверенностью, — смущенно оговаривался он. — Казалось, что он поправляется — во всяком случае, его общее состояние улучшилось… Но, боюсь, он на всю жизнь остался бы калекой. — Доктор печально вздохнул. — Теперь же мне кажется, что я что-то пропустил: возможно, лопнул сосуд, когда больной каким-то образом нарушил спокойный режим или сильно раскашлялся. Иногда в таких случаях простое чихание может кончиться бедой.

Харвестер кивнул.

— Но симптомы, которые вы наблюдали, подтверждали, что причина смерти — увечья, полученные во время опасного падения с лошади?

— Я… в то время я был убежден в этом. — Галлахер беспокойно заерзал на стуле и завертел шеей, пытаясь ослабить воротничок, который душил его; руки доктора по-прежнему сжимали край трибуны. — Я с чистой совестью подписал свидетельство о смерти. Конечно… — Он умолк, и теперь его волнение было очевидно каждому из присутствующих в зале.

Эшли помрачнел.

— Теперь вы сомневаетесь, доктор Галлахер? Ваши сомнения начались после того, как вы прочитали в газетах о предположениях сэра Оливера, высказанных им на вчерашних слушаниях, или начали сомневаться до этого?

Теперь у медика был вид загнанного в угол человека. Он не сводил взгляда с Харвестера, словно опасался, что, сделав это, тут же увидит глаза принцессы Гизелы.


— Да… пожалуй… главным образом после того, как я прочел это в газетах… — пробормотал он. — Хотя вопросы частного детектива, который говорил со мной до этого, уже тогда встревожили меня, но в то время я не придал им большого значения.

— Итак, ваши сомнения возникли под влиянием чужих подозрений и слов? Кстати, этот агент нанят сэром Оливером и его подзащитной, не так ли? — Эшли указал рукой на Зору.

— Я… — Врач покачал головой. — Не знаю. Правда, он дал мне понять, что защищает доброе имя принцессы, а также лорда и леди Уэллборо…

В зале послышался недовольный шум. Один из присяжных неодобрительно поджал губы.

— Он так и сказал? Неужели? — насмешливо переспросил Харвестер. — Что ж, такое может быть, но заверяю вас, доктор, этот агент не имеет никакого отношения к принцессе Гизеле, и я буду удивлен, если окажется, что он действовал от имени лорда и леди Уэллборо. Их репутации ничто не угрожает и не может угрожать.

Галлахер промолчал.

— По зрелым размышлениям, доктор, — продолжал защитник Гизелы, сделав несколько шагов перед свидетельским местом и вернувшись обратно, — вы по-прежнему считаете, что ваше первое заключение о причине смерти принца было верным? Он умер от внутреннего кровотечения в результате увечий от несчастного случая, осложненного, возможно, разрывом сосуда, в чем мог, как вы полагаете, быть повинен внезапный чих или кашель?

— Не могу утверждать. Без вскрытия нельзя с уверенностью назвать причину смерти, — ответил медик.

По залу пробежал ропот. На галерке вскрикнула женщина, а среди присяжных началось волнение, словно вскрытие должно было состояться прямо сейчас и они должны были при этом присутствовать.

— Можно ли доказать, доктор Галлахер, что смерть наступила не от травм, а по любой другой причине? — спросил Харвестер.

— Конечно, нет! Если б это было возможно, я не подписал бы заключение.

— Значит, нельзя, — удовлетворенно согласился Эшли, разведя руками. — Еще один вопрос. Вы навещали принца регулярно, когда он начал выздоравливать?

— Разумеется. Я навещал его ежедневно. А в первую неделю после несчастья я бывал там дважды в день, до тех пор, пока ему не стало лучше и не упала температура.

— Как скоро после несчастного случая он умер?

— Через восемь дней.

— Кто все это время ухаживал за ним?

— Каждый раз, когда я навещал его, я видел с ним принцессу. Кажется, это она ухаживала за ним и выполняла все его желания.

Харвестер, чуть понизив голос, стал уточнять подробности:

— Она ухаживала за ним как медсестра, доктор, или также готовила ему еду?

В зале суда стало так тихо, что каждый слышал, как кровь стучит у него в ушах. Зал суда был переполнен: все скамьи были заняты так, что люди сидели вплотную друг к другу — рукав габардинового сюртука прижимался к шелковому рукаву соседки. Однако в данную минуту вся эта масса людей, застыв, походила скорее на музей восковых фигур.

— Нет, — на этот раз уверенно ответил медик. — Принцесса не готовила принцу еду. Как я понял, она не умела стряпать. А поскольку она принцесса, никто от нее этого и не требовал. Я слышал, что она ни разу за это время не спускалась в кухню. Мне даже сказали, что она не покидала их с принцем комнат с тех пор, как произошло несчастье… и до самой его кончины… и даже несколько дней после его смерти, так она была убита горем.

— Благодарю вас, доктор Галлахер. — Харвестер был очень любезен. — Вы многое прояснили. Пока это все, что я хотел у вас спросить. Без сомнения, у сэра Оливера есть к вам вопросы, если вы будете так любезны и останетесь на свидетельской трибуне.

Врач повернулся к Рэтбоуну, когда тот встал и подошел к нему. Монк упомянул о тисовых деревьях в парке поместья Уэллборо-холл, и адвокат графини фон Рюстов постарался разузнать все, что только можно, об этом виде деревьев. Но ему пока не следовало пугать свидетеля, если он хотел во всем разобраться. А пуще всего не стоило интересоваться сейчас неожиданным поведением Зоры, которая так и подалась вперед, жадно вслушиваясь в каждое слово доктора и не сводя с него глаз.

— Мы все отлично понимаем то сложное положение, доктор Галлахер, в котором вы оказались, — начал Рэтбоун, успокаивающе улыбаясь. — У вас не могло быть оснований сомневаться в том, что все было именно так, как вам казалось и как вы нам рассказали. Кто мог предполагать, что в таком доме с королевской особой могло случиться нечто подобное, вызвавшее потом столько осложнений? Этого никто не мог ожидать. Вас справедливо обвинили бы в неуважении и бессердечии, если б вы, как врач, действовали иначе. Но теперь, когда нам в какой-то степени стала известна политическая ситуация, мы можем по-иному взглянуть на то, что вам удалось увидеть и услышать, и проверить, можно ли и дальше оставаться при прежнем мнении на происшедшее.

Юрист нахмурился, как бы извиняясь перед свидетелем, и продолжил еще более мягким тоном:

— Мне очень жаль, но я должен поступить так, даже если это будет мучительно неприятно присутствующим здесь лицам. Но я уверен, что вы поймете, сколь это необходимо, чтобы узнать правду. Если совершено убийство, то это требуется доказать, а те, кто в нем повинен, должны понести наказание.

Говоря это, адвокат намеренно смотрел на присяжных, но затем перевел взгляд на Гизелу, спокойно сидевшую рядом со своим защитником. Лицо ее ничего не выражало.

— Если же преступления не было и перед нами человеческая трагедия, мы и это должны доказать, чтобы покончить со злонамеренными слухами, которые расползлись по всей Европе. Невиновные ждут от нас защиты, и мы должны оправдать их доверие, — добавил сэр Оливер.

Затем он снова повернулся лицом к свидетелю, чтобы не дать коллеге Харвестеру возможности заявить, что вместо допроса здесь произносятся речи.

— Доктор Галлахер, что за симптомы вы заметили у принца Фридриха в последние часы перед смертью? — поспешил спросить Рэтбоун. — Я хотел бы пощадить чувства всех, если б мог, а, главное, чувства вдовы, — но вынужден спросить вас об этом.

Медик ответил не сразу. Казалось, он приводит в порядок свои мысли, прежде чем что-то сказать.

— Возможно, вам надо свериться с вашими записями, доктор Галлахер? — спросил судья.

— Нет, благодарю вас, милорд. Это случай, который я никогда не забуду. — Врач сделал глубокий вдох и прочистил горло. — В этот день принцу стало хуже. За мной прислали раньше, чем я обычно приходил к нему. Лакей из поместья Уэллборо-холл явился ко мне и попросил немедленно приехать, поскольку принцу Фридриху очень плохо. Я спросил, что с ним, и лакей пояснил, что у принца горячка, сильно болит голова, началась рвота и боли в желудке. Разумеется, я немедленно поехал к нему.

— У вас были в это время другие пациенты? — спросил Оливер.

— Был один. Пожилой джентльмен с приступом подагры. Хронически больной человек, которому я мог помочь лишь советом не пить портвейн. Мой совет он отверг.

Нервный шепот пробежал по галерке, а затем снова наступила тишина.

— Каким вы нашли принца Фридриха, когда приехали, доктор Галлахер? — продолжил расспросы Рэтбоун.