Смертная чаша весов

Она осторожно села, поправила юбки, стараясь не нагибаться, и добавила:

— И я принесла не легенду о Галахаде. Я подумала, что пока читать ее, наверное, не стоит… Но у меня с собой пара книжек совсем другого рода. Вы не хотите послушать что-нибудь смешное?

— Еще что-нибудь Эдварда Лира?

— Да нет, гораздо более древнее. Не хотите послушать Аристофана?

— Понятия о нем не имею, — ответил Роберт, принужденно улыбаясь. — Звучит как-то тяжеловесно. Вы уверены, что это смешно? Вы сами, когда читали, смеялись?

— О да, — быстро ответила Виктория. — Здесь рассказывается о том, как смешны люди, воспринимающие себя до ужаса серьезно. Мне кажется, что когда мы теряем способность смеяться над собой, то утрачиваем душевное равновесие.

— Вы так думаете? — как будто удивился Олленхайм. — Мне всегда казалось, что в смехе есть нечто фривольное и что это способ бежать от скучной, но такой реальной действительности.

— О, вовсе нет! — горячо возразила Стэнхоуп. — Иногда со смехом говорят о самых важных реальностях жизни.

— Значит, вы считаете, что чем абсурднее, тем реальнее? — Теперь в голосе ее собеседника звучал не скепсис, а удивление.

— Нет, я не это имею в виду, — объяснила Виктория. — Я имею в виду не саркастический смех, принижающий и обесценивающий, а смех комический, который помогает нам понять, что мы такие же люди, как все остальные, ничуть не более важные и значительные для мироздания. Смешно, когда случается что-нибудь неожиданное, выходящее за рамки. Мы смеемся, потому что все получается не так, как мы думали, и перед нами выявляется вся несуразность ситуации. Разве такой смех — это не проявление душевного здоровья?

— Я никогда не думал об этом в таком ракурсе… — Роберт повернулся к ней с очень сосредоточенным видом. — Да, это, наверное, лучший вид смеха. Как вы додумались до этого? Или кто-нибудь вам подсказал?

— Я сама много об этом думала. У меня было немало времени для чтения и размышлений над прочитанным. В книгах есть нечто магическое. Как будто слышишь голоса величайших людей, когда-то живших повсюду, в разных странах, при разных цивилизациях… Можно сравнивать, в чем между ними различия, и понимать то, о чем раньше и не подозревала.

Мисс Стэнхоуп говорила убежденно и взволнованно, и Эстер могла разглядеть в дверную щель, что она наклонилась к постели и молодой человек улыбался, глядя на нее.

— Так читайте же мне вашего Аристофана, — сказал он мягко. — Перенесите меня ненадолго в Грецию и заставьте смеяться!

Гостья откинулась на спинку стула и открыла книгу.

Эстер взялась за шитье и вскоре услышала, как Роберт громко рассмеялся. Через минуту его смех раздался опять.





* * *


Вскоре Олленхайм-младший окреп, стал меньше нуждаться в постоянном уходе, и его сиделка получила возможность покидать Хилл-стрит. При первой же возможности она написала Оливеру Рэтбоуну и осведомилась, нельзя ли ей навестить его в конторе на Вер-стрит.

Адвокат ответил, что рад будет с ней увидеться, но встреча должна быть ограничена временем ланча, из-за того что он очень много работает над делом, которое сейчас готовит к судебному процессу.

Поэтому Эстер явилась к нему в полдень. Он шагал по кабинету взад-вперед, и его лицо носило печать усталости и непривычной тревоги.

— Как приятно вас видеть! — сказал Оливер с улыбкой, когда клерк ввел девушку в кабинет и закрыл за ней дверь. — Вы хорошо выглядите.

Это было ничего не значащее замечание, простая любезность, не требующая непременно искреннего ответа.

— А вы — плохо, — сказала Эстер и покачала головой.

Ее друг резко остановился. Не такого приветствия он ожидал. Замечание было бестактным даже для мисс Лэттерли.

— Вас беспокоит дело графини фон Рюстов, — сказала она, чуть заметно улыбнувшись.

— Да, оно представляет некоторую сложность, — сдержанно ответил Рэтбоун. — А как вы узнали о нем? — И сразу же с уверенностью предположил: — От Монка, полагаю!

— Нет. — Теперь медсестра улыбалась, причем несколько натянуто. Она не виделась с частным сыщиком уже некоторое время. Их отношения всегда были трудными, за исключением критических моментов, когда обоюдная антипатия вдруг уступала место дружескому чувству, основанному на инстинктивном доверии друг другу, более сильном, чем доводы рассудка. — Нет, мне рассказала Калландра, — призналась девушка.

— О! — обрадовался Рэтбоун. — Вы составите мне компанию за ланчем? Жаль, что я могу уделить вам так мало времени, но меня ждут довольно спешные дела по улаживанию некоторых проблем защиты в процессе, который, я уверен, привлечет очень широкое внимание публики.

— Конечно, я буду очень рада.

— Хорошо.

Юрист вывел мисс Лэттерли из кабинета. Они прошли через другую комнату, мимо клерков в опрятных, доверху застегнутых сюртуках, склонившихся над своими гроссбухами с перьями в руках, и вышли на улицу.

По дороге Оливер и Эстер говорили о разных обыденных мелочах, пока не сели за столик в укромном уголке ресторана и не заказали картофельный пирог с мясом, овощи и соленья.

— Я сейчас ухаживаю за Робертом Олленхаймом, — сказала женщина, проглотив первый кусок пирога.

— Неужели? — Рэтбоун не выказал никакого особенного интереса, и мисс Лэттерли поняла, что прежде он не слышал этой фамилии и она ничего ему не говорит.

— Олленхаймы близко знали принца Фридриха, — объяснила сиделка и взяла еще один соленый огурчик. — И разумеется, Гизелу, а также графиню фон Рюстов.


— О! Понимаю. — Теперь Эстер завладела вниманием адвоката, и он слегка покраснел от сознания, что она так легко читает его мысли. Наклонившись над тарелкой, Рэтбоун сосредоточенно занялся пирогом, избегая взгляда Эстер.

— Извините. Может быть, я несколько перетрудился. Найти доказательства для защиты оказалось труднее, чем я предполагал. — Он быстро взглянул на собеседницу и грустно улыбнулся.

Мимо прошла пышнотелая дама, задев юбками их стулья.

— А вы уже получили какое-нибудь сообщение от Монка? — спросила Лэттерли.

Оливер покачал головой.

— Нет, до сих пор он ничего мне не сообщал.

— А где он? В Германии?

— Нет, в Беркшире.

— Почему? Это там умер… или был убит Фридрих?

У адвоката был полон рот, и он только взглянул на девушку, не беспокоя себя более утвердительным ответом.

— Вы не думаете, что эта смерть вызвана политическими причинами? — поинтересовалась Эстер, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно проще, словно эта мысль только что пришла ей в голову. — И что это преступление скорее связано с идеей объединения Германии, чем с какими-то личными обстоятельствами. Если это, конечно, преступление…

— Очень возможно, — ответил юрист, все еще очень занятый пирогом. — Если бы принц вернулся на родину, чтобы возглавить борьбу против насильственного объединения, он с наибольшей вероятностью должен был бы оставить Гизелу, хотя очень может быть, что прежде он и не допускал об этом мысли, и вот этого она как раз и опасалась.

— Но ведь Гизела его очень любила, и в этом никто и никогда, кроме Зоры, не сомневался, — возразила медичка. Она старалась не говорить тоном гувернантки, поучающей несообразительного ребенка, но тем не менее голос ее звучал нетерпеливо и дикция была чуть-чуть отчетливее, чем надо. — Предположим даже, что Фридрих вернулся бы без нее и одержал бы победу в борьбе за независимость. Ведь в награду за это он мог бы потребовать возвращения для Гизелы, как его законной жены, и, следовательно, герцогиня и все остальные не смогли бы ему отказать. Разве нельзя предположить — по крайней мере, с той же степенью вероятности, — что его убил кто-то другой с целью предотвратить его возвращение, то есть некто из сторонников объединения?

— Вы имеете в виду кого-то, кто состоял на платной службе в одном из германских княжеств? — спросил Рэтбоун, размышляя над этим вопросом.

— Да, ведь это вполне вероятно. И не могла ли графиня фон Рюстов выступить с обвинением по воле человека, который полагал, что знает кое-что, еще неизвестное ей, что обнаружится на судебном процессе?

Адвокат опять задумался на несколько секунд и подвинул к себе бокал с вином.

— Сомневаюсь, — ответил он наконец, — хотя бы потому, что графиня не похожа на человека, действующего по чьему-то указанию.

— А что вам известно о других гостях, приехавших тогда в Беркшир?

Оливер подлил Эстер немного вина.

— Пока очень мало. Монк старается узнать все, что возможно. Большинство из них опять собрались в беркширской усадьбе — полагаю, для того, чтобы сообща выработать тактику защиты против обвинения. Любой честолюбивой светской хозяйке очень не по вкусу такая убийственная, в полном смысле слова, известность о ее приемах. — Быстрая, как молния, сардоническая усмешка мелькнула на его лице. — Но графине фон Рюстов это обстоятельство не может помочь в защите.

Эстер внимательно смотрела на Рэтбоуна, желая разобраться в сложности испытываемых им чувств. Лицо его, как всегда, выражало быстрый ум, находчивость и самоуверенность, что одновременно и делало его привлекательным в глазах девушки, и вызывало у нее раздражение. Она также распознала в его взгляде тень не только беспокойства, связанного с трудностью дела, но и сомнения, правильно ли он вообще поступил, взявшись за него.

— Возможно, графиня знает, что действительно было совершено убийство, но она обвинила не того человека, — уже вслух заметила Лэттерли, наблюдая за Оливером с нежностью, удивившей ее саму. — Она, может быть, невиновна в злом умысле и навете, но просто не понимает всей сложности ситуации. И не может ли оказаться так, что Гизела дала Фридриху яд, не подозревая об этом? Она, возможно, просто технический исполнитель убийства, а не виновница с моральной точки зрения. — Эстер так увлеклась предположениями, что даже забыла про пирог, от которого, правда, остался лишь кусочек. — И когда это будет доказано, графиня отзовет свое обвинение и публично извинится, а Гизела будет достаточно удовлетворена и не станет требовать возмещения ущерба или наказания графини, раз правда установлена.

Некоторое время Рэтбоун молчал. Медсестра опять принялась за еду. Она действительно проголодалась.

— Это, конечно, возможно, но, если б вы познакомились с Зорой фон Рюстов, вы бы не сомневались ни в ее проницательности, ни в нравственности, — сказал ей адвокат.

И внезапно Эстер озарило! Правда, полной уверенности у нее не было, но все же… Графиня явно произвела на Рэтбоуна настолько глубокое впечатление, что его обычная осторожность ослабла. Девушке очень захотелось узнать побольше о графине. Вполне вероятно, что она была даже несколько уязвлена отношением Оливера к Зоре. Он говорил о ней с таким большим воодушевлением…

Но, с другой стороны, это свидетельствовало и о его человеческой уязвимости, чего мисс Лэттерли прежде за ним не замечала, — о слабом месте в его обычной непробиваемой невозмутимости. Она рассердилась — зачем он так наивен? — и испугалась, что Рэтбоун более раним, чем она предполагала. А потом она удивилась еще и самой себе и ощутила, как с каждой минутой в ней возрастает по отношению к сидящему рядом человеку покровительственное чувство.

Оливер, по-видимому, не понимал, насколько горячо воспринимало любовную историю Фридриха и Гизелы общественное сознание и как много мечтаний и надежд вселяла она в людей, совершенно непричастных к этой любви. Рэтбоун жил в странно обособленном, защищенном от подобных чувств мире: богатый удобный дом, превосходное воспитание, самый лучший, закрытый для чужаков университет, выучка в лучшей юридической конторе, прежде чем он сам получил звание адвоката… Оливер знал юриспруденцию, как мало кто еще знает, и наверняка уже не раз сталкивался с преступлениями, совершенными из-за страсти и порочности. Но имеет ли он представление о том, как сложна и многообразна жизнь обычного человека, как она ненадежна, запутана, как много в ней кажущихся и явных противоречий?

«Нет, не имеет», — решила медичка, и эта мысль испугала ее. Она опасалась за Оливера.

— Вам надо бы побольше узнать о политической стороне ситуации, — откровенно заявила Эстер.

— Благодарю вас! — В глазах юриста сверкнула насмешливая искорка. — Я об этом уже подумал.

— А каковы политические взгляды графини? — поинтересовалась его подруга. — Она за объединение или за независимость? Что вам известно о ее семейных связях? Откуда у нее деньги? Есть ли у нее любимый человек?

По лицу Оливера Эстер поняла, что, по крайней мере, о последнем тот и не думал. Во взгляде его мелькнуло удивление, которое он сразу же погасил.

— Наверное, нет никаких шансов на то, что она снимет обвинение до суда? — спросила Лэттерли без особой надежды. Рэтбоун уже, конечно, испробовал все средства, чтобы убедить ее.

— Никаких, — мрачно ответил адвокат. — Она твердо намерена сделать все, что в интересах справедливости, чего бы ей самой это ни стоило, и я предупредил графиню, что цена может быть очень высока.

— Значит, вы сделали все, что в ваших силах? — уточнила Эстер, пытаясь улыбнуться. — Я поговорила об этом с бароном и баронессой Олленхайм при первой же возможности. Баронесса рассматривает всю историю в высшей степени романтически. А ее муж сохраняет более практический взгляд на вещи, и у меня создалось впечатление, что он не поклонник Гизелы. Но оба они убеждены, что Гизела и Фридрих обожали друг друга, что принц и помыслить не мог о возвращении без нее, даже если его страна исчезнет как таковая в процессе объединения.

Эстер отпила глоток вина, глядя на Рэтбоуна поверх бокала, и добавила:

— Но если вы докажете, что Фридрих убит, значит, убийца кто-то другой, не Гизела.