Шоу безликих

Я не помню свою мать. Но всякий раз, когда думаю о ней, внутри меня возникает нежное, теплое чувство. Такое сладкое и воздушное, как сахарная вата, которой торгуют в цирке.

Когда меня отняли у нее, пустоту заполнила Амина. Все эти годы она была мне доброй матерью, мудрой старшей сестрой и лучшим другом. Да что там, всем на свете! Так что теперь мне хочется одного: свернуться клубочком и умереть. Я рыданиями вгоняю себя в забытье.

Вернее, пытаюсь, но не могу. Меня неотступно преследует одна мысль. Поначалу это едва слышный шепот, но с каждым мгновением он делается все громче и громче, пока не переходит в истошный вопль, как будто в моей голове воет сирена. Грета.

Грета будет следующей.

Сильвио знает, как я ее люблю. Это знает весь цирк. Я должна сосредоточиться на Грете. Должна взять эту жуткую боль, что терзает меня изнутри, и похоронить ее. Да-да, отбросить ее и вернуться к ней позже.

Впервые я поднимаю глаза и оглядываюсь по сторонам. Где я?

В какой-то большой полутемной комнате. Вдоль стен тянутся ряды полок. Я вижу очертания каких-то странных предметов. Рядом с дверью есть выключатель, я нажимаю его. Комнату тотчас заливает холодный больничный свет старомодных флуоресцентных ламп, укрепленных над каждым рядом полок.

Как Сильвио назвал это место?

Комната утилизации.

Передо мной, цепью прикованная к столу, лежит огромная книга. На вид ужасно дорогая. Я читаю ее заглавие: «Книга инвентарного учета. Вносить записи имеет право лишь уполномоченный персонал». Я провожу пальцами по обложке. Она переплетена каким-то очень мягким легким материалом. Это не сафьян и не мех, но и не хлопок. Она почти теплая на ощупь.

Это немного похоже на кожу. Человеческую кожу.

Я машинально отдергиваю руку.

Это надо же подумать такое! Смех, да и только.

Я медленно бреду вдоль первого ряда. По обеим сторонам с тихим гудением тянутся большие морозильные камеры. Я останавливаюсь. Над одной из них красуется надпись: «Материал для исследований». Мне даже страшно представить, что там внутри. Когда Сильвио запирал меня здесь, его глаза светились странным возбуждением. Я заметила это даже несмотря на боль.

Осторожно приоткрыв крышку, я заглядываю внутрь. Камера до отказа заполнена прозрачными мешками с непонятным содержимым. Я с опаской вытаскиваю один мешок. Он тяжелый, внутри — замороженная багровая масса. На мешке этикетка. Я поднимаю его ближе к свету, чтобы прочесть.

«Печень, легкие, сердце. Славянин. 20/3/2045». Я в ужасе бросаю пакет. Он с глухим шлепком падает на другие.

Я делаю глубокий вдох и заставляю себя взять пакет из другой секции морозильника. «Почки. Южная Азия. 16/2/2045», гласит этикетка. Я вздрагиваю и осторожно кладу его на прежнее место. И просто смотрю на остальные пакеты. Я не могу заставить себя взять в руки еще хотя бы один. Только в одной камере их, должно быть, не меньше пятидесяти.

Захлопываю крышку.

Я больше не хочу это видеть. Не хочу идти дальше, но я должна. Я должна знать, что еще здесь есть, в этом темном брюхе цирка.

На следующей морозилке другая надпись. «Корм для животных/Отбросов: мышечная масса».

Рядом с ней я долго не задерживаюсь. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что представляет собой содержимое. Все те же прозрачные пакеты, туго набитые кубиками рубленого мяса.

Весь этот ряд состоит из таких морозильников. Я пересчитываю их. Десять.

Десять камер, набитых мясом для животных, набитых мясом для нас. Кровавая пища. Откуда она взялась? Мой мозг криком отвечает мне. Я отключаю его. Делаю вдох, с трудом, но все же. Иду дальше вдоль длинного коридора. Оказавшись в конце, поворачиваю и шагаю вдоль второго ряда.

Здесь нет морозильников, только полки, уставленные банками. Банками, в которых что-то плавает. Я не хочу смотреть, но должна.

Осторожно поднимаю первую. Этикетка на ней совершенно не нужна. Плавая в растворе уксуса, на меня смотрят десятки глазных яблок.

Я роняю банку на пол, ее содержимое выплескивается мне на ноги. Часть глазных яблок рассыпается под прилавки, но большая из них остается лежать под ногами, глядя на меня скользкой обвиняющей кучей. Я шепчу слова извинения и перешагиваю через них.

На полках стоит еще много банок, по меньшей мере штук двадцать. Полные глазных яблок. Отрубленных пальцев, навсегда отделенных от рук. Длинных отрезанных языков.

Интересно, что со всем этим делают?

Здесь также есть коробки. Я снимаю одну из них с надписью «Костный материал». Когда я беру ее в руки, она гремит. Открываю крышку. Там куча зубов. Крупных, коричневых, гнилых. Крошечных, белых, молочных. Я захлопываю крышку.

Дальше идет новая секция. Массивные горизонтальные шкафы-ячейки тянутся по обеим сторонам прохода. Я пытаюсь открыть один такой шкаф.

Увы, похоже, для этого требуется немалая сила. В конце концов дверца резко открывается, чуть не сбив с ног.

На меня щерятся десятки человеческих черепов.

Кто они? Знала ли их я?

Наверняка знала.

Я думаю о моих друзьях, которых потеряла здесь за эти годы. Петра. Микаэла. Андрэ. Пол. Радж. Передо мной проплывают десятки лиц. Неужели это то, что осталось от них?

В соседнем проходе висят мешки. На одном надпись — «каштановые». На другом — «черные». На третьем — «светлые». Сняв первый, я тяну за шнурки, чтобы открыть его, после чего осторожно запускаю в него руку. Мои пальцы тотчас касаются чего-то, похожего на большое мягкое гнездо. Я в ужасе отдергиваю руку. Волосы. Мешок полон волос. Зачем? Для чего это?

В последнем проходе над полками красуется большая пластмассовая табличка; такие же есть с обеих сторон. Надпись на ней сделана жирными черными заглавными буквами на красном фоне.






ЦИРКОВЫЕ ТРУПЫ.



ДЛЯ АУКЦИОНА.



НЕ ТРОГАТЬ.




На верхней полке что-то есть, но, увы, слишком высоко. Мне не видно, что это. Я хватаю из угла стремянку и залезаю наверх. Там огромная банка. Я придвигаю ее к себе.

В жидкости плавает отрубленная голова.

Этикетка гласит: «Насильственная смерть. Не при исполнении номера. Ориентировочная стоимость: 45–50 тыс.».

Следующая сфера больше. В нее сумели запихнуть целое тело. Стоило мне увидеть рваные раны, как я тотчас понимаю, кто это. Это Сара: партнерша Эммануила. «Для аукциона, — гласит этикетка. — Смерть во время исполнения номера. Текущая ставка: 300 тыс.».

Рядом с ней другой резервуар. В нем плавают два тела. Им хватает места, потому что от них мало что осталось. Астрид и Луна, вернее, их части.

Их тела — два красных обрубка. По какой-то причине акулы пощадили их лица, и они остались нетронутыми. Они разместились рядом, даже после смерти зеркально отражая друг друга. Так они начали жизнь, бок о бок, плавая в жидкости материнского чрева. Так и закончили, погрузившись в воду, когда акулы рвали их на куски.

Следующий резервуар пуст. Я поворачиваю его, чтобы прочесть этикетку. Чернила еще влажные: должно быть, надпись сделана совсем недавно. «Смерть через повешение. Ветеран Цирка. Не при исполнении».

Этот резервуар для Амины.

Я отталкиваю его, кое-как спускаюсь со стремянки и падаю на четвереньки. Меня рвет, и тогда я замечаю это. Кто-то побывал здесь, пока я бродила между рядов. Прямо передо мной, в дверном проеме, глядя на меня одним озорным глазом, лежит отрубленная голова куклы Греты. Только голова, из которой торчит набивка. Рядом — кусочки тела. Руки, ноги, туловище, все по отдельности, аккуратной кучкой.

Мне все ясно. Яснее не бывает.

Я кричу. Стоит начать, как я не могу остановиться. Я бегу по проходам, стаскивая с полок банки и коробки, выхватывая пакеты из морозильных ларей. Я швыряю их о стены, бросаю на пол, все, что только попадется мне под руку. Я топчу и давлю их.

Я уничтожу все, что есть в этой комнате. Я не позволю им заработать и пенса на людях, которых они убили.

Дверь открывается, и в комнату вбегают три охранника. Рядом со мной стремянка. Я быстро карабкаюсь вверх. Охранники со всех ног бегут ко мне.

Я хватаю с полки самый большой резервуар, открываю крышку и выплескиваю на них содержимое. С них ручьем стекает раствор уксуса; отрубленная голова задевает одного верзилу и с влажным шлепком падает на пол.

Они хватают меня и волокут прочь. Втроем. Я лягаюсь, царапаюсь, кусаюсь. Дикая, обезумевшая Кошка.





Бен




Мы еще раз проверяем детали: что я должен сказать, чего говорить не стоит, как все это время я должен смотреть в камеру и как должен говорить. Джек хочет написать сценарий, но я отказываюсь. Этак недолго и переусердствовать; как говорит моя мать — заученные наизусть слова звучат неискренне.

Забавно, что я следую совету женщины, которую я собираюсь предать.

Я делаю глубокий вдох.

— Ну, все. Я готов. Давай заканчивать.

— Ты действительно думаешь, что у тебя получится?

— Если только ее код не изменился за последние два дня.

Джек нажимает кнопку выхода в Интернет. Как я и предполагал, все новостные каналы наперебой кричат о нашей истории. Экран разделен на две половинки: на одной мое лицо, на другой — лицо Хошико. Правда, оно совсем не похоже на лицо настоящей Хоши. Да и я тоже не похож на себя.

Она хмуро смотрит в камеру, как будто хочет убить кого-то. Такое выражение лица у нее было в тот момент, когда она заявила, что ненавидит Чистых. Да, вид у нее и впрямь грозный.

Затем на экране возникает мое фото в возрасте лет четырех. Такой милый, славный ребенок. Другое фото: я в школьной форме невинно улыбаюсь в камеру.