Сердце Стужи

Женщина снова поклонилась и поспешила дальше, а снежные маги проводили ее взглядом.

— Бренн возьмет ровно столько, сколько сила потребует, Сизар. Чем больше помощь, тем плата выше. Он ей жизнь спас, выходит, должен самое дорогое взамен спросить. Если не спросит, сила без выбора возьмет, но он всегда людям выбор дает.





Глава 3

О СЕСТРИНСКОЙ ПРИВЯЗАННОСТИ




Как-то прежде не приходилось задумываться, насколько человеку в жизни покой дорог. Дар казался очень важным и нужным, о любви сестренки и говорить нечего. Искренняя и чистая, только она у меня и осталась, отношение всех прочих теперь вовсе беспокоить перестало. Не было мне больше горя, что не по сердцу я им, а их мнение, напротив, переменилось.

Вот только покой я дорогой монетой не мерила. Даже не думала, как хорошо каждый вечер спокойно на лавке голову преклонять, всю ночь сны мирные видеть, а утром легко подниматься. Не было мне горя, не сжимала тоска сердце, не пыталась всю душу вынуть. А сны… О снах и говорить невозможно.

И всегда они разные были, но яркие, словно наяву. И каждый раз я в них Сердце Стужи видела, только звала его иначе. Нежно и ласково Бренном величала. И молила его, и плакала, а норой даже кричала, а все потому, что коснуться не могла. Каждый раз ускользал. Во сне твердо знала, стоит дотронуться, и уйдет тоска, перестанет меня и днем и ночью мучить, а вот дотянуться не выходило.

В одну из ночей вот такое пригрезилось: шла по заснеженному лесу и холод ощущала. Было и одиноко и тягостно среди высоких под самое небо сосен. Так муторно на душе лишь в худшие моменты жизни становилось, когда наказывали без вины, когда за то корили, что отец мать в жены не взял, отворачивались и отталкивали, а душу, что к ним тянулась, в грязь втаптывали. И во сне точно такое же чувство. Ноет и ноет, сердце рвет, но куда-то упорно бреду, иду, утопая в снегу. Надсаживаясь, рвусь вперед, порой и по горло проваливаюсь, а попыток выйти из леса не оставляю. И когда там, во сне, точно вечность минула, когда уже и в мыслях одно лишь желание билось — не идти больше, здесь остаться, — мелькнула полянка среди ветвей. И к ней, точно к спасению, рванулась из последних сил. Как только не надорвалась?

Выползла, загребая горстями снег, упала на твердую землю, стараясь отдышаться, ощутила на лице горячие слезы, но тут же почувствовала, как сдувает их ласковый ветер. Иссушив, проходится легким прохладным прикосновением по щеке, и тогда я вскинула глаза и увидела, что неподалеку стоит Он и улыбается. Такой родной, такой желанный, самый лучший, самый нужный на свете.

— Добралась? — спрашивает.

И улыбка, и голос — все как наяву.

И подскочила я тут же, позабыв про усталость, что к земле склонила. Побежала к нему, чтобы преодолеть всего несколько шагов, и вдруг развернулась поляна между нами непроходимым бесконечным полем. Вьюга начала кружить и стонать, и снова холод, снова тоска, но я знала, если только доберусь, если подхватит, прижмет к груди, то закончится эта мука.

Но никогда, ни единого раза не могла я дойти.

Сколько раз просыпалась в слезах, часто до восхода солнца, когда лишь темень во дворе, но снова уснуть не выходило. Поднималась с лавки, которую теперь из холодной и узкой комнатки без окна, что больше на чулан походила, к Снежинке моей перенесли, и принималась из угла в угол ходить. На цыпочках, стараясь, чтобы половица не скрипнула, сон детский не потревожила. А иногда и вовсе во двор выбиралась и там же, на крыльце сидя, кутаясь в отданный насовсем полушубок, встречала рассвет.

Мне казалось, я хорошо эту тоску скрываю, умело притворяюсь, что вот теперь, когда меня не иначе как чародейкой огненной величать стали, когда косые взгляды улыбками приветливыми сменились, а я будто и правда позабыла о прежнем отношении, точно никто не догадается о занозе, поселившейся в сердце. Но тот, кто искренне любит, без лишних догадок способен почувствовать. Ведь о спасении своем, о Сердце Стужи лишь одному человеку я поведала — сестренке. Точно знала, она никому и слова не скажет. А самой на сердце эту тайну таить, никому о Нем не рассказывать, совсем не под силу оказалось. Хоть иногда, хоть парой фраз, но нужно было снежного мага коснуться, иначе чувства будто с ума сходили.

Вот и в одну из ночей поднялась с лавки, принялась из угла в угол тихонько ходить, когда Снежа моя привстала вдруг с подушки, сонно потерла кулачками глаза и приметила меня, замершую в уголке. Луна яркая в окошко светила, оттого сестренка сразу углядела.

— Веснуша, а что ты не спишь? — Сама уселась, одеяло пушистое на плечи натянула.

— Пробудилась что-то, ты ложись, Снежа, ложись. Отдыхай. Если хочешь, сказку тебе расскажу.

— Про него расскажи, — попросила сестренка, укладывая темноволосую голову на подушку.

— Про него… — Я губу закусила, но спорить не стала и вида не подала, как самой в этот миг хотелось хоть немного о Нем поговорить.

— Расскажи, какой он.

— А я ведь рассказывала. Точно ледяной великан.

— А еще его снег слушается.

— И снег, и ветер, и каждая льдинка.

— Весса, — сестренка вдруг снова привстала на локотке и обратилась ко мне, не назвав привычно ласковым прозвищем, — если он тебя спас, почему ты из-за него плачешь?

Сердце сжалось в груди от прямого вопроса, слишком взрослого для ребенка.

— Разве плачу, Снежинка?

— Я раньше думала — он плохой, не зря ведь никто по имени не зовет, и все его боятся. А он тебя спас.

— Он вовсе не плохой, просто не такой, как мы — люди. Силой великой обладает, а ведь с ней нужно управляться. Пожалуй, суждено меняться всем, кто подобной наделен, а иначе и быть не может.

Я вот собственной магией не овладела пока, кроме как согреваться, ничему не научилась. Не могла столько огня призывать, сколько в присутствии Бренна выходило. Сейчас по его совету копила силу. Ведь нынче отказа в одежде и иных просьбах не было, а потому не приходилось саму себя отогревать.

— Если он неплохой, можно мне его позвать?

Ох, как напугала сестра меня в тот миг.

— Что ты! Не смей! — выпалила, прежде чем подумать успела. Еще и сорвалась к ней, обняла крепко, к себе прижала, чтобы и правда ненароком не услышал, не пришел, не забрал. — Не нужно, слышишь, никогда не нужно его звать. Обещай мне!

— Я для тебя позвать хотела, — сестренка уткнулась в мое плечо, — чтобы ты больше не плакала.




Удивительно, как жизнь переменилась. Ко мне теперь не то что братья, мачеха ласковой сделалась. Все Вессочка да Весенка. Прежде указания раздавала, а теперь просила с улыбкой: «Не поможешь ли по хозяйству?» А один раз я их разговор с отцом услышала, и обсуждали не что иное, как женихов будущих.

— Теперь и к Вессе придут. Думали, младшую выдадим, а, не ровен час, старшую вперед сведут.

— Только если поторопятся. О младшей уже уговор существует еще с лета. Купец-то наш как раз к зиме прибыть обещался.

— Так скоро будут гости?

Меня тогда, помню, даже не то поразило, что теперь вдруг старшей величать вздумали. Ведь, как и прежде, оставалась непризнанной дочерью. Поздно было имя отца давать, раз при рождении перед богами от подкидыша отрекся. Оглушило, что Снежку мою сговорили. Это какой такой купец? Откуда взялся? Ведь не из наших, коли прибыть обещался. И с момента, как узнала, очень неспокойно на душе сделалось.

То, что девочек с ранних лет за жениха сговаривали, о большом почете свидетельствовало. Так ценили отца и род, что дочку еще маленькой к себе забирали. Она в той семье росла и воспитывалась, к порядкам постепенно привыкала, ну а после, как достигала возраста брачного, так и играли свадьбу.

Замаячила на горизонте разлука, но не она сильнее беспокоила, а тревога, чтобы попался человек добрый и понимающий. Моя Снежинка только в надежной и заботливой руке не растает, но таким ли окажется ее будущий муж?

К тоске моей нескончаемой еще и это беспокойство привязалось. В итоге даже мачеха заметила: «Похудела ты больно, Весенка. Печаль какая тревожит? А может, на сердце кто поселился?» И улыбка понимающая на лице. Она ведь на днях видела, как я через забор с соседом нашим переговаривалась.

— Адриан недавно на дороге попался, спрашивал, отпущу ли на солнечные гулянья.

День Зимнего солнца у нас традиционно, начиная с полудня и до следующей зари, на очищенной от снега поляне проводился. После этого праздника день уже прирастал, а люди тепла ожидали. Бывало, на самой заре парни с девушками обеты друг другу давали, а после приходили будущие мужья в дом невесты предложение делать.

Прежде Адриан не раз меня красивой называл, он же и был тем, кто поцеловал впервые, только раньше на этот праздник ни разу не звал. И не сказать, чтобы словам мачехи я очень обрадовалась. Просто был недавно случай один.

Столкнулась я с Адрианом поутру, как раз после ночи бессонной и тоскливой. Парень в лес с отцом собирался, а я как раз оделась потеплее, чтобы на опушке хвороста набрать на растопку, тесто на хлеб завести, пока все еще спят. Вот и поехала с охотниками на санях.

Довезли меня до опушки, парень еще вызвался с хворостом помочь, пока отец его вперед направился ловушки проверить. Быстро домчал обратно до дома с крепко обвязанной охапкой. Хоть и торопился поскорее в лес вернуться, но прежде этого с саней меня снял, вязанку сам к крыльцу оттащил, а после склонился и глаза даже прикрыл. Поцелуя за помощь ждал, не иначе. Да и почему бы не ждать, коли случались уже поцелуи, и точно ведал, как сильно нравился мне в прежнюю пору. Это ведь я знала, что не он теперь по ночам снится. Но из протеста, из желания хоть силком, но вытащить проклятую занозу, поцеловала его.

Здесь мне ни пенька не требовалось, ни на носочки вставать, только голову запрокинуть и руками плечи, пусть не столь широкие, но сильные и крепкие обвить.

Поцеловались.

Он раскраснелся, разулыбался, когда отстранилась, шапку даже стянул, видимо, очень уж жарко стало. А я… Что я? Когда Сердцу Стужи тепло отдавала, думала Адриана представить и вообразить, будто не белоснежные волосы в ладонях сжимаю, а черные кудри пропускаю меж пальцами. Однако не вышло у меня в ту пору ни о ком другом помечтать, зато сейчас безо всякого желания иные губы представила. Потому, видимо, и воодушевился парень. Вот только, несмотря на обман, не вознесся вокруг меня огонь ледяной. Обман он обман и есть, другого проведешь, а про себя всегда правду знать будешь.

Адриан уехал счастливый, будто что ему пообещала, а теперь вон и к мачехе с вопросом подошел. Показать хотел, у него серьезно все. Только почему он прежде не показывал? Отчего не вышел тогда на крыльцо, когда меня на санях в лес увозили? Почему не он, другой, от духа защитил и почти насмерть замерзшую отогрел? Все по той же причине, по которой и отец мою мать замуж не взял.

До леса, до духа не было у меня семьи, за человека вовсе не считали, а за невесту тем более.



— Веснуша! — Непоседливая моя Снежка забралась на колени, смахнула с них ненароком рубашку, которую я только зашить приготовилась. — Ты слышала?

Схватила меня за волосы, в пушистые косы заплетенные, и склонила ниже голову, я только успела руку с острой иглой отвести, чтобы ее не кольнуть ненароком, а сестренка на ухо громко прошептала:

— Меня скоро от тебя увезут.

Я молча на нее во все глаза глядела. Продолжения ждала. Если мачеха рассказала, значит, и правда со дня на день ожидают.

— Как думаешь, какой он? Похож на твоего Бренна?

Я шикнула на непоседу, хоть и произнесла она имя, от которого сердце вздрагивало, вполголоса.

— Если похож, я тогда даже плакать не буду, что уезжаю. А еще его попрошу тебя к нам забрать.



Ледяной дворец опустел. Просторные и светлые комнаты, наполненные кристальным морозным воздухом, светились сине-зелеными бликами прозрачного льда. Свет играл на ровных гранях гладких стен, преломлялся в роскошных люстрах и плясал на ледяной кладке каминов, никогда не знавших настоящего печного огня.

Высокий мужчина с волосами цвета красного золота миновал одну комнату за другой, оглядывая снежную роскошь и белые морозные украшения, узорчато вившиеся на всех окружающих предметах и превращавшие их в изумительно красивые, но неизменно холодные образцы тончайшего искусства.

Вот он прошел все комнаты, так и не встретив ни одной души, и достиг главного и самого роскошного зала с огромным ледяным троном в центре. Равнодушно окинув взглядом невероятной работы царское кресло, мужчина повернулся к ледяному кругу, на котором светились и играли алыми красками сотни кристаллов. Он подошел ближе, негромко пробормотав: «А их стало больше», — и после внимательно присмотрелся к одному, самому крупному, находившемуся точно в середине удивительной кристальной композиции.

Свет скользил по граням, разбивался на осколки и вновь собирался в центре, распадался, раскалывался, а затем опять сползался в общий алый сноп, бивший из сердцевины безусловно красивого, как и все во дворце, но будто собранного из разрозненных частей кристалла. Словно алая кровь капала и застывала, оплавляясь неправильной формой, после чего эту самую форму обточили с краев, придав вид строгий и красивый. Мужчина качнул головой и уже хотел отвернуться, как вдруг опять вгляделся в кристалл и слегка нахмурился.

— Ах ты, негодник! — шепнули за спиной, и, резко обернувшись, он успел ухватить за белоснежную прядь невысокую стройную девушку в ярко-голубом наряде.

— Стужа!

— Яр!

Она выдернула из его ладони тугую, перевитую голубыми лентами косу и уперла руки в бока.

— Я-то недоумеваю, куда подевались все ледяные сущности. А они от тебя попрятались. Просила ведь, не являйся вот так во дворец, что стоило предупредить?

Яр прищурил глаза и прямо взглянул на сестру, не обманываясь этой скромной внешностью беспечной девушки, наделенной пусть идеальной, но, без сомнения, холодной красотой.