Сердце мастера

– Санкционные подарки? – оживился Боря, перехватывая презент.

Раиса тут же стреножила его взглядом.

– Ну, расскажи же, девочка моя, как ты там в Парижах своих живешь? И какими к нам судьбами?..

Из душных Раисиных объятий Оливии удалось вырваться лишь затемно. Заполучив ключи от бабушкиного жилища, она на прощание расцеловала хозяев, пообещав, что еще обязательно к ним зайдет, и вытолкала свой чемодан на лестничную клетку. Боря закрыл за ней дверь, щелкнув двойным замком. Глухим отголоском из недр квартиры послышался начальственный голос Раисы:

– Боря, ну что ты стоишь! Вынеси этот сыр на балкон! А то ведь пахнет, как в прозекторской…





VIII

Встреча




Войдя в темную квартиру, Оливия щелкнула выключателем, который с трудом нащупала рядом со входом. Прихожую залил теплый яблочный свет от настенных светильников. На вешалке темнела позабытая кем-то шляпа, а на консоли с зеркалом пылились старые газеты с телепрограммой и телефонная книжка с Московским Кремлем на обложке.

С облегчением скинув неудобные ботинки, Оливия обошла квартиру, в которой не была так много лет. В ней мало что изменилось: ремонт после бабушкиной смерти мама не затевала, последующие жильцы ничего в обстановке не меняли. Все те же стены в разводах, несколько старых фотографий – мама маленькая в коляске, мама-школьница с несуразными капроновыми бантами, вся семья на отдыхе в Сочи. Рядом репродукция Айвазовского в рамке, отрывной календарь-«лечебник», чей отсчет закончился 12 июля 2007 года…

На журнальном столике – любимое бабушкино «Домоводство».

Оливия взяла в руки тяжелый фолиант – он пахнул пылью и крыжовенным вареньем. Вместо закладок – пищевая этикетка с надписью «Концентрат кваса» и газетная вырезка с рецептом моченых яблок.

В кухонном шкафу обнаружилась пачка индийского чая и несколько кусков сахара. Усевшись за квадратный стол, Оливия достала из дорожной сумки пирожки, купленные на выходе из метро в круглосуточном магазинчике с загадочной неоновой вывеской «Выпечка & Ксерокопия».

Отхлебывая из чашки дымящийся чай, она смотрела в окно.

Снежило. Огромный сугроб под окном рассекали тени фонарей – он был похож на свадебный торт, небрежно разрезанный рукой подвыпившего гостя. Неподалеку блуждающим огоньком мерцала чья-то сигарета, с громким лаем носилась пятнистая собака, ревела снегоочистительная машина, медленно ползущая по запорошенной улице…

Насыщенный день катился к концу.

Достав смартфон, Оливия написала: «Добралась, любимый. Москва ошеломляет… Как ты там без меня?»

Родион тут же перезвонил, и они проговорили целый час, будто бы он не провожал ее сегодня на московский рейс, будто бы не виделись вечность.

Утром она проснулась рано: всю ночь в непродутых батареях клокотала вода, а на рассвете вдобавок заскрежетала дворницкая лопата. Дворником оказалась румяная женщина в оранжевом жилете и ватных штанах. Умело орудуя своим инвентарем, она энергично что-то напевала, раскидывая нападавший за ночь снег. Позавидовав ее бодрости, Оливия зевнула и поплелась в душ.

Ровно в девять раздался телефонный звонок: ассистент господина Волошина подтвердил, что встреча состоится в оговоренное время, но не в офисе на Маросейке, а у него дома.

Такого поворота Оливия не ожидала…

Но, с другой стороны, побывать в гостях у русского коллекционера ей вряд ли когда-нибудь еще доведется!

Судя по карте, Волошин жил недалеко от Садовой-Каретной, куда можно было добраться на «букашке» – так мама называла троллейбус «Б», следовавший по Садовому кольцу. Теперь «букашка» стала автобусом, но ехать в нем по-прежнему было интересно.

Все вокруг казалось ей необычным: и ширина мощеных тротуаров, на обочине которых то и дело мелькали остовы пустующих скамеек, и призывный блеск все еще украшенных по-праздничному магазинных витрин, и многолитровая мощь стоящих в пробке автомобилей, и феерическая пряничная иллюминация. Словом, поражал размах, имперское величие города, в котором жителю европейской столицы было трудно не почувствовать себя провинциалом.

Выйдя из автобуса, Оливия пересекла «окружную» по подземному переходу и вынырнула возле памятника мужчине с автоматом – им оказался Калашников, известный изобретатель массового стрелкового оружия. Через несколько минут рокочущая магистральная улица осталась позади, и Оливия углубилась в тихие переулки. Деревья в скверах и во дворах были облеплены белоснежной сахарной ватой, покров газонов размечен пунктиром чьих-то лап, а по замерзшему пруду бродил одинокий человек в униформе, расчищая лопатой лед – видимо, на этом месте замышлялся детский каток.

Оглядевшись, Оливия достала телефон и сверилась с маршрутом: до дома Волошина оставалась минута ходьбы.

В глубине этого обычного московского района, застроенного кирпичными высотками, скрывалась тополиная аллея, по четной стороне густо усаженная особняками: коралловым с конусовидным флигельком, терракотовым с монограммой на фасаде, имбирным с четырьмя колоннами, и под конец – дымчато-серым, деревянным, отстроенным в классическом русском стиле. По тому, как тщательно были подобраны детали в его оформлении – черная ажурная ограда, белые резные наличники, грозового цвета сруб – и по отсутствию номерной таблички, Оливия поняла: ей – сюда!

Собравшись с духом, она нажала на кнопку звонка.

На крыльцо вышла круглолицая женщина средних лет в форменном платье горничной. Приветственно улыбнувшись, она провела Оливию в дом. В просторной прихожей стояла лишь чугунная подставка для зонтиков и деревянная скамья с нижним сундуком.

– У нас отапливаемые полы, – произнесла женщина. – Но, если желаете, можете остаться в обуви…

Взглянув на инкрустированный паркет, Оливия разулась, отдала горничной свое пальто, натянутое по-парижски поверх легкой пуховой куртки, и по коридору прошла в гостиную.



Это был удивительный дом – в нем царила какая-то спокойная, разнеженная атмосфера, которая сразу обволакивала пришедшего, но уже через мгновение, не давая опомниться, обрушивала на него цвета, ароматы, звуки…

Посреди небольшой сдвоенной гостиной стояла голландская печь, в которой потрескивали поленья. Напротив нее вальяжно раскинулся велюровый диван, к нему примыкал столик с зеленой лампой на бронзовом цоколе. Сквозь окно, исчерченное морозными изразцами, проникали лучи бледного солнца, отражавшиеся в лакированной крышке рояля «Vogel». Распахнутые смежные двери вели в столовую и на кухню.

Там что-то шкворчало, ворочалось, звенела посуда, шумел закипающий чайник.


Оливия опустилась в одно из кресел, стоявших у окна гостиной. Сквозь небольшую проталину на заиндевевшем стекле проглядывал зимний сад: всего несколько разрозненных, выбеленных снегом и известью яблонь. К стволу одного из деревьев была приделана птичья кормушка, которую чистил садовник в овчинном тулупе и вязаной камуфляжной шапке с надписью «ФСО».

«Интересно, где же хозяин», – вздохнула Оливия, взглянув на часы. Впрочем, запаздывал он всего на несколько минут. В дверях появилась горничная.

– Ной Яковлевич сейчас подойдет, – пропела она, словно подслушав ее мысли. – Может быть, принести вам пока чаю или кофе?

В эту минуту где-то хлопнула дверь, впустив в дом струю сладковатого морозного воздуха. Стягивая на ходу тяжелый овчинный полушубок, из кармана которого торчала знакомая камуфляжная шапка, в комнату вошел мужчина, ради встречи с которым Оливия проделала весь этот путь.

В том, что перед ней стоит именно Ной Волошин, она не сомневалась.

Он был тщательно выбритым, загорелым и абсолютно лысым. Его сильная шея с выпирающим кадыком утопала в горловине белого вязаного свитера, на широком запястье поблескивали массивные командирские часы.

Вопреки брутальности облика в его блестящих, как ртуть, глазах царили покой и безмятежность. Он смотрел на Оливию с мягкой доброжелательностью – так смотрит на непросветленного паломника буддийский монах, уже познавший обманчивую природу реальности.

– Добрый день, господин Волошин. Спасибо, что…

– Очень рад, что вам удалось отыскать мою берлогу. Простите, что задержался… Оливия. Я могу вас так называть? Завелись, знаете ли, у нас снегири. И до того хороши птахи, что я им даже кормушку обустроил!

С этого отстраненного пассажа Волошин начал беседу, которая продолжалась несколько часов. Размеренностью речи, взвешенностью суждений и сдержанным дружелюбием, в котором не было ни грамма фамильярности, он настолько расположил к себе Оливию, что уже через несколько минут она перестала думать о своем акценте и тщательно подбирать слова – разговор потек искрометно и стремительно, как весенний ручей.

После вежливого обмена формальностями – об общественных волнениях в Париже и о рекордных снегопадах в Москве – Волошин пригласил Оливию к столу: подходило время обеда. Она несколько смутилась, но отказываться было неудобно…

Большую часть комнаты, прилегавшей к гостиной, занимал овальный стол, накрытый отглаженной скатертью. Сервирован он был безупречно. Посередине, в хрустальной вазочке, окруженной кусочками колотого льда, лежала черная икра, в плетеной корзинке – овальные ломтики хлеба, а рядом, в масленке из мутного стекла – сливочно-желтое деревенское масло. С краю стояли бутылки с минеральной водой и запотевший граненый штоф с серебряной пробкой.

Не успела Оливия расстелить у себя на коленях накрахмаленную салфетку, как в комнату вошла горничная с подносом. На нем возвышалась супница, в которой дымились зеленые щи. К ним прилагались вареные яйца, сметана и ватрушки. В дополнение прибыли грибные «жульены» с оплывающей сырной коркой, паштет из куриной печени, украшенный завитками подмороженного масла, пирог с капустой и сложный русский салат, носивший имя простого французского соуса – «винегрет». В качестве горячего были заявлены щучьи котлеты с картофельным пюре и соленьями, но до них добраться Оливия уже не рассчитывала – ей хотелось поскорее оказаться в деловой обстановке кабинета или гостиной, чтобы начать интервью.

– Итак, вашему визиту я обязан тем обстоятельством, что вы исследуете французское искусство начала XX века и, в частности, творчество Октава Монтравеля? – от рассуждений о видах осетровых рыб Волошин перешел, наконец, к делу.

– Да. И из конфиденциальных источников, – Оливия покраснела, – я узнала, что большая часть его работ, принадлежавших Доре Валери, была выкуплена вами…

– Ну, это не такой уж секрет, не смущайтесь, – улыбнулся Волошин, оголив зубы, белизна которых никак не соответствовала предполагаемому возрасту их обладателя – с виду Ною было около пятидесяти. – Я действительно много лет собираю работы этого мастера. Просто все сделки проводит мой агент. Поэтому, за исключением юридических документов, мое имя почти нигде не фигурирует.

– Вы, наверное, обладатель самой обширной коллекции его работ?

– Насколько мне известно, среди частных лиц – да. Мне не достались лишь те работы, которые Дора передала государству еще при жизни, и кое-что из того, что прикарманили родственники ее мужа: несколько картин, десяток скульптур и наброски к его последнему творению, «Итее».

– Если честно, именно «Итея» меня к вам и привела.

– Да, вы что-то такое упоминали в вашем письме… Если разрешите, я предложу вам паштет. Лара, моя домработница, делает его сама, и должен сказать, что в сочетании с гренками, деревенским маслом и рюмочкой «Гималайской Столичной» – это настоящий гастрономический экстаз!

– Приехать зимой в Россию и не выпить водки, конечно, было бы упущением, – отшутилась Оливия. – Но, с вашего позволения, это будет моя единственная рюмка – нам еще предстоит интервью.

– Как скажете! Хотя у вас должна быть врожденная переносимость к крепкому алкоголю…

Оливия взглянула на него вопросительно.

– Не удивляйтесь: я, естественно, навел о вас справки, иначе эта встреча просто бы не состоялась. Мне известно, что ваша мама родом из России, в середине девяностых она вышла замуж за известного афинского хирурга и перебралась в Грецию. Ну, а вы семь лет назад оказались по учебе во Франции, что и объясняет ваш очаровательный акцент…

– Это так… А я о вас почти ничего не знаю, – Оливия зажмурилась, поднося рюмку ко рту.

На мгновение ей показалось, что внутри нее вспыхнул синий огонь и тут же погас…

Она взглянула на Волошина, чьи рубленые черты лица теперь казались ей менее резкими – наверное, от того, что она сама уже чувствовала себя иначе. После охлажденной «Столичной» по телу толчками расходилось тепло, мысли двигались в элегическом ритме. Казалось, даже сердце сбавило обороты, перейдя с квикстепа на медленный фокстрот…

– О себе я нечасто рассказываю. Вырос в Ленинграде, поступил в Репинский институт живописи и скульптуры… но с академизмом мы не подружились. Дело было в самом начале девяностых – в то время трудно было оставаться в стороне от предпринимательства. В общем, институт я не окончил, доучивался в других «университетах». Зато теперь, как видите, могу позволить себе коллекционерство. А искусство… Оно живет во мне – для этого дипломы не нужны.

Обед был завершен, и они перебрались в кабинет Волошина – угловую комнату с тяжелыми горчичными портьерами, массивным столом и роскошной библиотекой во всю стену. К ней была придвинута приставная лесенка. На нижней полке в качестве декора стояла черная печатная машинка «Ремингтон», слева от нее расположились две фотографии в рамках. На них была снята красивая женщина без признаков возраста и два хмурых мальчика-подростка. Стол был пуст – на нем лишь торчала лампа с патинированным под бронзу плафоном и светился надкушенным яблоком серебристый ноутбук. Рядом с окном вальяжно раскинулось «гостевое» кожаное кресло с выгнутой спинкой и стеганым сиденьем. За ним, в самом углу, примостился торшер.

Приготовив диктофон, Оливия опустилась в это заманчивое кресло и огляделась.

– Наверное, прозвучит нескромно, но я все же полюбопытствую: в вашем доме я не увидела ни одного предмета искусства…

– Вы очень наблюдательны, Оливия. Это городская резиденция – я здесь иногда остаюсь ночевать, но не живу. Для моей коллекции нужно гораздо больше места, не держать же мне всех «Итей» под замком в тесной комнате – им нужен «воздух», правильное освещение, перспектива… Кроме того, необходима круглосуточная охрана.

– Кстати, об «Итее». Хотела вам ее показать…

– Вы привезли с собой оригинал?!

– Нет, что вы, только снимок.

– Разумно, – похвалил ее Волошин.

Он взглянул на протянутую Оливией фотографию.

– Заочно экспертизу не произведу, я не специалист, но по авторскому стилю очень похоже… Откуда она у вас?