Серафина

– Я хочу, чтобы этот ребенок знал тебя, – говорю я.

– Меня не интересует твое отродье, – отвечает он, изучая свои ногти. – И с твоим жалким мужем после твоей смерти поддерживать контакты я не буду.

Я плачу, не могу остановиться, но стыжусь, что он увидит, как рушится мой самоконтроль. Он сглатывает, и его губы кривятся, словно желчь подкатывается к его рту. В его глазах я чудовищна, я знаю, но я люблю его. Это может быть наш последний шанс поговорить.

– Я оставлю ребенку несколько воспоминаний, – говорю я.

Орма наконец смотрит на меня, его темные глаза далеки.

– Ты можешь это сделать?

Я точно не знаю, и у меня нет сил обсуждать это. Я пытаюсь пошевелиться под простынями, чтобы облегчить режущую боль внизу живота. И говорю:

– Я собираюсь оставить своему ребенку воспоминание-жемчужину.

Орма почесывает худощавую шею.

– Как я понимаю, жемчужина будет содержать воспоминания обо мне. Поэтому ты мне об этом рассказываешь. Что их высвободит?

– Взгляд на твой настоящий облик, – говорю я, тяжело дыша, потому что боль только нарастает.

Он фыркает, словно лошадь.

– При каких таких обстоятельствах ребенок увидит меня в моем естественном облике?

– Тебе решать, когда будешь готов признать, что ты дядя дитя. – Я резко втягиваю воздух, когда невыносимая боль пронизывает мой живот. Времени едва хватит на создание жемчужины воспоминаний. Я даже не уверена, что у меня хватит сил, чтобы достаточно сосредоточиться. Я говорю Орме так спокойно, как только могу:

– Позови Клода. Сейчас. Пожалуйста.

Прости меня, дитя, за эту боль. Нет времени приглушить ее.



Мои глаза распахнулись, боль пронзила голову. Я лежала на руках Маурицио, словно ребенок. Старый Карал, в нескольких шагах от нас, танцевал странную джигу на снегу. Рыцарь нашел древко оружия и махал им перед драконом, отгоняя его прочь. Существо отошло на другую сторону площади к своим братьям.

Нет, не существо. Он. Это был Орма, мой…

Я даже не могла об этом думать.

Озабоченное лицо Маурицио то появлялось, то исчезало из поля моего зрения. Прежде чем провалиться в сон, я умудрилась произнести:

– Дом Домбег, рядом со Святой Фионнуалой.

Я пришла в себя, только когда Маурицио передал меня в руки отца. Папа помог мне подняться наверх, и я упала на кровать.

Пока я то приходила в себя, то теряла сознание, я слышала, как отец орет на кого-то. Когда я очнулась, Орма сидел рядом со мной и говорил, словно уже считал меня проснувшейся.

– …Материнская память в капсуле. Не знаю, что именно она открыла тебе, только знаю, что она собиралась рассказать тебе правду обо мне и о себе.

Он был драконом и братом моей матери. Я еще не решалась принять, кем она была, но Орма заставил меня прийти к этому выводу. Я свесилась с края кровати, и меня стошнило. Орма чистил зубы ногтем, уставившись на лужу на полу, словно она могла рассказать ему, что я знаю.

– Я не ожидал, что ты придешь на процессию. Я не хотел, чтобы ты узнала об этом сейчас – или когда-либо. Мы с твоим отцом пришли к соглашению по этому поводу, – сказал он. – Но я не мог позволить толпе задавить тебя. Я даже не знаю почему.

Только это объяснение я и услышала, потому что на меня снова нахлынуло видение.

Это не было еще одно воспоминание моей матери. Я оставалась собой, хоть и бестелесной, смотрела вниз на оживленный портовый город, укрывшийся между прибрежными горами. Я не просто его видела: я чувствовала запахи рыбного рынка и рынка специй, ощущала соленое дыхание океана на своем бестелесном лице. Я парила в идеально голубом небе, словно жаворонок, кружила над куполами и шпилями, летала над оживленными доками. Меня привлек богатый храмовый сад, полный смеющихся фонтанов и цветущих лимонных деревьев. Там было что-то, что мне нужно было увидеть.

Нет, кто-то. Маленький мальчик, возможно, лет шести, свисающий вниз головой, словно фрукт, с тонкого фигового дерева. Его кожа была коричневой, словно вспаханное поле, а волосы похожими на пушистое темное облако, глаза – живыми и яркими. Он ел апельсин, дольку за долькой, и выглядел абсолютно довольным собой. У него был умный взгляд, но он смотрел прямо сквозь меня, словно я была невидимой.

Я вернулась в себя, чтобы восстановить дыхание, прежде чем друг за другом на меня нахлынули другие видения. Я видела мускулистого горца из Самсама, играющего на волынке на крыше церкви, а потом беспокойную старую женщину в толстых очках, ругающую повара за то, что тот положил слишком много кориандра в жаркое. Каждое новое видение усиливало мою головную боль, мой выжатый желудок больше ничего не мог отдать.

Неделю я не вставала с постели. Видений было очень много, и они сменялись так быстро, что если я пыталась встать, то падала под их весом. Я видела гротескных и деформированных людей: мужчин с усами, как у рыб, и когтями, женщин с рудиментарными крыльями и огромных, похожих на слизней существ, баламутивших грязь в болоте. Я кричала до хрипоты при виде их, размахивая руками и ногами на своей пропитанной потом кровати, пугая мачеху.

Моя левая рука и грудь чесались, горели и покрылись странными сухими кусочками. Я свирепо сдирала их и этим делала только хуже.

У меня была лихорадка, я не могла удерживать в себе еду. Орма оставался рядом со мной все это время, и я страдала от иллюзии, что под его кожей – под кожей всех – находилось пустое ничто, чернильная темная пустота. Он закатал рукав, чтобы осмотреть мою руку, и я закричала, уверенная, что он начнет сдирать с меня кожу и увидит пустоту под ней.

К концу недели жуткая сыпь на коже затвердела и начала сходить, открывая взору линию бледной круглой чешуи, мягкой, как у малыша змеи. Она бежала от внутренней части запястья до внешней части локтя. Полоса пошире опоясывала мою талию, словно кушак. При виде чешуи я плакала, пока мне не стало плохо. Орма очень тихо сидел у моей кровати, обдумывая непостижимые мысли драконов. Его глаза не мигали.





– Что мне с тобой делать, Серафина? – спросил мой отец. Он сидел за столом, нервно пролистывая документы. Я расположилась напротив него на стуле без спинки. В этот день, когда мне стало лучше, я смогла покинуть комнату. Орма занимал стул, вырезанный из дуба, перед окном, и серый утренний свет подсвечивал его непричесанные волосы. Эн-Мари принесла нам чай и сбежала, но только я взяла чашку. Чай в ней остыл.


– Что ты вообще собирался со мной делать? – спросила я с горечью, потирая край чашки большим пальцем.

Папа пожал узкими плечами, а взгляд его серых глаз с морским оттенком был где-то далеко.

– Я надеялся выдать тебя замуж, пока эти жуткие проявления не появились на твоих руках и твоей… – Он жестом показал на мое тело, сверху вниз.

Я постаралась сжаться. Я испытывала отвращение до самой глубины души – если она у меня вообще была. Моя мама была драконом. Теперь я уже ни в чем не уверена.

– Я понимаю, почему ты не хотел, чтобы я знала, – пробормотала я в свою чашку голосом, дрожащим от стыда. – До этого… этого происшествия я не чувствовала необходимости в тайне, я могла поделиться своей ношей с кем-то из служанок или… – У меня никогда не было друзей. – Поверь, теперь я вижу необходимость.

– О, видишь, не так ли? – произнес папа, строго глядя на меня. – Твое знание о договоре и законе не заставило тебя молчать, а уродство объяснило тебе все?

– Нужно было думать о договоре и законе до того, как женился на ней, – сказала я.

– Я не знал! – закричал папа. Он покачал головой и произнес более спокойно: – Она так и не рассказала мне. Она умерла при родах, истекая серебром в кровати, и меня бросили в глубокие морские воды, где не было женщины, которую я любил больше жизни и которая помогла бы мне.

Папа пробежался рукой по редеющим волосам:

– Меня могли бы изгнать или казнить, в зависимости от настроения королевы, но могла решать и не она. Немного случаев сожительства с драконами дошли до суда, обычно обвиняемых разрывала толпа, их заживо сжигали в домах, или они просто исчезали, прежде чем дело доходило до суда.

Мое горло пересохло, и я не могла говорить. Я глотнула чай. Он был горьким.

– Чт-что происходило с детьми?

– Нет записей о том, что у них были дети, – сказал папа, – но не думай, что горожане растерялись бы, узнай они о тебе. Для решительных действий им нужно лишь обратиться к писанию!

Орма, который смотрел в пустоту, теперь сосредоточил взгляд на нас.

– У святого Огдо есть особые рекомендации, если память мне не изменяет, – сказал он, потягивая себя за бороду. – Если саары-черви осквернят ваших женщин, появится на свет бесформенная межрасовая мерзость, не позволяйте такому жуткому отродью остаться в живых. Разломите череп ребенка трижды благословенным топором до того, как его родничок станет сталью. Отрежьте чешуйчатые конечности и сожгите их в разных кострах, чтобы они не вернулись ночью обратно, ползущие, словно черви, чтобы убить праведных людей. Разрежьте живот чудовища, помочитесь на его внутренности и подожгите. Полукровки рождаются беременными: если похороните живот нетронутым, еще двадцать вырвутся из земли…

– Хватит, саар, – сказал папа. Взгляд глаз цвета штормовой воды пробежался по моему лицу. Я таращилась в ужасе, плотно закрыв рот, чтобы не заплакать. Отец избегал религии, потому что сами святые требовали убить его ребенка? Гореддийцы все так же ненавидят драконов спустя тридцать пять лет мира, потому Небеса этого требуют?

Орма не заметил моего страха.

– Мне интересно, святой Огдо и остальные, выказывающие подобное отвращение – святой Витт, святой Мунн, многие другие, – имели опыт с полукровками. Не потому, что Серафина похожа на описание, очевидно нет, а потому, что они вообще предполагают такое. В великой библиотеке Танамут нет зафиксированных случаев скрещивания, а это уже удивительно само по себе. Можно подумать, что почти за тысячелетие кто-то специально попробовал это.

– Нет, – сказал папа. – Я так не думаю. Только аморальный дракон подумал бы об этом.

– Именно, – сказал Орма, не обижаясь. – Аморальный дракон подумал бы, попробовал…

– Что, силой? – Губы отца скривились, словно от этой мысли желчь подступила к горлу.

Подразумеваемое не волновало Орму.

– …И записал бы результаты эксперимента. Возможно, мы не такой аморальный вид, как обычно считают в Южных землях.

Я больше не могла сдерживать слезы. Я ощущала головокружение, пустоту, холодный сквозняк под дверью заставил меня покачнуться. У меня всё забрали: мою человеческую маму, мою собственную человечность и надежду покинуть отцовский дом.

Я увидела пустоту под поверхностью мира, и она угрожала утянуть меня вниз.

Даже Орма заметил мою боль. Он склонил голову, смущенный.

– Поручи ее образование мне, Клод, – сказал он, откидываясь назад и собирая пальцем конденсат с бриллиантовых панелей маленького окна. Он попробовал капли на вкус.

– Тебе, – огрызнулся отец, – и что ты с ней сделаешь? Она и два часа не может прожить без приступов от этих видений.

– Мы бы могли над этим поработать, для начала. У нас саарантраи есть техника для укрощения бунтующего мозга. – Орма постучал по лбу и потом снова повторил, словно ощущение заинтриговало его.

Почему я никогда не замечала, насколько он необычный?

– Ты будешь учить ее музыке, – сказал отец, его золотой голос поднялся на слишком высокую октаву. Я видела борьбу в выражении его лица так же ясно, словно его кожа была стеклянной. Он никогда не защищал меня одну, он защищал свое разбитое сердце.

– Папа, пожалуйста. – Я открыла ладони словно просящий перед святыми. – У меня ничего не осталось.

Отец сжался на стуле, сморгнув слезы.

– Не позволяй мне слушать тебя.

Два дня спустя в дом доставили спинет[4]. Отец попросил поставить его в кладовой в самой дальней части дома, подальше от своего кабинета. Там не было места для стула, поэтому я сидела на сундуке. Орма прислал книгу фантазий[5] композитора по имени Виридиус. Я раньше никогда не видела нот, но они показались мне знакомыми, как и речь драконов. Я сидела там, пока свет в окне не начал блекнуть, читая музыку, словно книгу.

Я ничего не знала о спинетах, но решила открыть крышку. Внутренняя часть была украшена пасторальной сценкой: котята играли в патио[6], крестьяне заготавливали сено в полях позади них. У одного из котят – того, что агрессивно нападал на клубок голубой шерсти, – был необычный стеклянный глаз. Я сощурилась, глядя на него в темноте, затем постучала пальцем.

– О, вот и ты, – раздался глубокий голос. Необъяснимым образом, словно заговорил нарисованный котенок.