Секта в доме моей бабушки

Да, я была постоянно голодной, но знаете, мне кажется, это вообще нормально – быть постоянно голодным, особенно для ребенка, который растет и много двигается. Проблема не в том, ощущаешь ты голод или нет. Особенно сейчас, когда вокруг такое изобилие еды и стоит она копейки, люди переедают, не знают меры; они боятся чувства голода и постоянно его заедают, причем им это почти ничего не стоит. Но в том-то и проблема: некачественная еда стоит копейки, ее легко купить и ею легко забить чувство голода. Да и голод ли это? Может, это скука?

Поэтому жаловаться на то, что я в детстве постоянно испытывала голод, я не стану. Каш и макарон у нас было завались – ешь не хочу. На завтрак каша, на обед каша, на ужин каша. На стол вываливался хлеб. Брали по совести. Вот карамельки обычно считали и говорили, по сколько брать. А когда невозможно было посчитать, как, например, с хлебом, говорили: «По совести!» Но так как никакого «измерителя» совести у нас не было, эта сторона нашей жизни тоже предоставляла простор для травли. Любого можно было схватить за руку и обвинить в отсутствии совести.



Именно так строятся тоталитарные режимы: правила и законы прописаны нечетко, и любого в любой момент можно «подвести под статью».



Когда люди живут с априорным чувством вины, ими проще манипулировать. Ты всегда можешь взять их на понт – если, конечно, тебе повезло и ты в числе избранных.



Еда наша была скудной. Как я уже сказала, супы из пакетиков, консервы и каши. По праздникам макароны по-флотски. Поэтому если я находила на земле конфету, у меня никогда не было сомнений в том, чтобы подобрать ее и запихать в рот. А бананы! Я подбирала банановые кожурки и объедала мякоть с внутренней стороны. Настоящий праздник.

Да, мы не голодали. Но мы не наслаждались едой – мы набивали животы, чтобы двигаться. Один «наш мужик» (кстати, сын жены Главного) в шутку говорил: «Зачем эта дурацкая смена блюд, все равно в желудке все перемешается», – и демонстративно соединял в одной тарелке первое и второе, туда же выливал компот, разбалтывал все это ложкой и съедал. Мне он тогда казался просто героем.



Сейчас я понимаю, как важна культура еды и как важно обучать этому детей. И насколько трудно изменить пищевые привычки, если ты уже привык питаться, как поросенок. Еда напрямую влияет и на качество жизни, и на ее продолжительность. Это чуть ли не самый важный фактор. Мы работаем ради еды, мы принимаем пищу каждый божий день по нескольку раз. Ничего в жизни мы не делаем чаще. И, конечно, то, что нас приучали придавать еде минимальное значение, в корне неправильно. Даже убийственно.

То же было и в вопросах гигиены. Никто никогда не мыл ни овощи, ни фрукты, ни руки. Просто это не считалось важным и нужным. С картошки сбивались куски глины и все. Считалось, что чем больше грязи, тем лучше для психики и полезнее для иммунитета.





В ресторан надо идти сытым




Как-то, когда я уже жила в Швейцарии, к нам приехали гости из Канады, и мы с мужем думали, как их развлечь. Решили поехать с ними в ресторан в Лихтенштейн. Это час езды от нашего кантона. И вот они у нас дома, мы планируем выйти через полчаса, и я бросаюсь на кухню. Муж спрашивает: «Ты куда? Мы же едем ужинать». Я не знаю, как объяснить ему ход своей мысли, и просто говорю: «Да, я знаю. Но я должна сначала поесть. Я не могу ехать в ресторан голодной». Наши гости, которые слышали наш с мужем диалог, очень удивились и даже подумали, что я шучу. Но я не шутила. У меня где-то в подкорке сидел страх, что или мы не найдем ресторан, или нас что-то задержит в пути, или там будет очередь…

Словом, я всегда готовлюсь к препятствиям и заранее продумываю стратегию выживания. Это мой жизненно важный навык. Быть готовой ко всему. Кстати, мой муж-норвежец с большим уважением к этому относится.



А моим первым в жизни рестораном был «Макдоналдс» в Москве, где ожидание в очередях достигало пяти часов стояния на холоде и ветру. Вот и попробуй приди туда, заранее не поев, – прямо в очереди упадешь в голодный обморок.

Наши партнеры-канадцы до сих пор вспоминают меня как человека, который ест перед походом в ресторан.





Кино, телевизор и радио




Мы вообще не смотрели телевизор. Обожаемые мной в детстве, до попадания в коллектив, «Спокойной ночи, малыши», «В гостях у сказки», «АБВГДейка», на которых росли все дети Советского Союза, закончились для меня навсегда. Вместо этого мы репетировали, пели хором, сидя у костра или в КамАЗах, слушали беседы. Иногда нам устраивали просмотры кинофильмов, но обязательно патриотических, типа «Коммуниста» или «Как закалялась сталь».

Когда я вышла из секты, мне уже исполнилось тринадцать. Было довольно сложно встраиваться в обычную жизнь тогдашних подростков, в культурном бэкграунде которых были такие культовые советские фильмы, как «Белый Бим Черное ухо», «Приключения Электроника» или «Гостья из будущего». Нам не показывали даже их, так как считалось, что все это фантазии шизофреников. В нашем коллективе, к примеру, постоянно жил и лечился сын автора «Электроника».

А вот произведения Эдуарда Успенского были у нас в почете и не считались бредом сумасшедшего. Он поддерживал секту до конца своих дней, а она поддерживала его. Музыка Владимира Шаинского тоже шла на «ура»; он часто приходил на наши выступления, сидел в зале, умильно улыбался и хлопал. А меня часто подводили к таким знаменитостям: «Вот наша Анечка, она внучка Дины Михайловны, очень хорошая девочка». Все кругом умилялись и гордились тем, что я внучка той самой Дины Михайловны, главного академического двигателя новой науки, которая скоро решит все проблемы в этом жутком мире.

Ролан Быков, семья Санаевых и Бондарчуков, Ольга Кучкина, чьи пьесы мы ставили… Много у нас было таких мятущихся представителей советской творческой интеллигенции, тех, которые искали чего-то нового и альтернативного советской пропаганде и потому вливались в коллектив целыми семьями. В этих кругах сарафанное радио работало отлично, разнося весть о «спасителе человечества».



Да и должно быть рациональное зерно в любом, тем более оппозиционном, движении, иначе невозможно заручиться поддержкой даже самых недалеких людей.



В то время в каждой семье, в каждой квартире, на каждой кухне всего огромного Советского Союза всегда было включено радио: все население страны вставало, проводило день и засыпало под государственную пропаганду. Звук радио людям был так привычен, что они даже не замечали его – это было как дышать, как летом слышать шелест листьев, осенью – звук дождя, зимой – скрип снега, а весной – пение птиц. Радио не только развлекало мелодиями, но и нашептывало – что делать, как делать, как чувствовать, как жить, о чем мечтать…



Мы же в коммуне не слушали даже государственного радио. У нас было свое расписание, свой распорядок, свои понятия и свое «радио» в виде многочасовых бесед.




В Швейцарии, на шестой год моего пребывания здесь, я немного расслабилась и стала смотреть на свою прошлую жизнь в России как-то отстраненно, без сильных переживаний; мне стало легче и оттого интересней вспоминать. Муж и подрастающая дочка часто спрашивают меня про Россию, про СССР и мою прошлую жизнь. И это заставляет меня не просто вспоминать, но и анализировать, и рефлексировать, и устанавливать причинно-следственные связи: что было раньше, что теперь и почему. Я начала смотреть российские фильмы о прошлом, и в одном из них – это был фильм «Похороните меня за плинтусом» – мое внимание зацепилось за специфическое звуковое сопровождение: все действие происходило на фоне непрерывно работающего радио. Этот звук перенес меня в те времена, когда я ушла из секты и начала жить с мамой в Ленинграде. Моя жизнь без коллектива сразу опустела, я была очень одинока, и радио на кухне стало моим единственным другом и собеседником. Тогда постоянно «крутили» то классику, то Пугачеву, то «Вернисаж» с Леонтьевым и Вайкуле, то «Валенки» Зыкиной.

Моя жизнь в секте проходила под звуки бесед, а моя постсектантская жизнь проходила под звуки радио… А что мне было еще слушать? Родители всегда на работе, с учителями скучно, а друзей еще поди найди. Да и те, что нашлись, – разве мудрость от них услышишь? Они были такими же бестолковыми подростками, как и я.

Но давайте все по порядку. Вернемся в секту.





Тюрьма для вундеркиндов. Мой третий класс




На окраине Советского Союза, в Душанбе, мы оставались на протяжении двух лет; там я окончила второй и третий классы. Мы переезжали из квартиры в квартиру, из дома в дом, а иногда жили прямо там, где репетировали. Второй класс я проучилась в самой обычной школе, но мой третий класс прошел весьма необычно.

В начале нового учебного года нас, детей, переселили в интернат строгого режима, где содержались малолетние преступники. Директор интерната выделил для нас отдельное крыло. Мы жили за высокими стенами, в тюремном здании с решетками. И каждое утро и каждый вечер могли наблюдать, как бритые наголо мальчики в одинаковых серых костюмах выходили во двор на построение и перекличку.

С нами же Главный поставил эксперимент: за один учебный год, то есть за девять календарных месяцев, мы должны были с помощью его лечения пройти программу трех-четырех классов. Например, весь курс математики за третий класс я должна была освоить за одну неделю и сдать экзамен. Так же и со всеми другими предметами.

Мы сутками сидели в четырех стенах и зубрили. У нас не было ни классов, ни даже парт со стульями. Мы учились прямо на кроватях, где спали. Там же нас стучали и слоили. Сквозь решетки был виден только плац, где маршировали бритые мальчишки. Наши педагоги нас контролировали и вели СЧО (страница, час, отметка), то есть назначали нам время, за которое мы должны выучить определенное количество страниц, решить определенное количество примеров и т. д., потом проверяли нас и ставили оценку. Когда весь предмет был «выучен», нас отправляли на экзамен к преподавателям интерната. Только во время экзамена я и видела обычный школьный класс с партами и учебными материалами на стенах. Иногда нас выводили на прогулку за пределы интерната; я помню, как радовалась солнышку, цветам и зелени, но и там мы сидели на скамейках, погрузившись в учебники.

Питались мы вместе с мальчиками в их столовой. Мы сидели на одной половине зала, они – на другой, и все с любопытством друг друга рассматривали.

Такой невкусной пищи я больше никогда не едала. До сих пор ненавижу гороховую и перловую каши, которыми нас (с куском подтухшей несоленой вареной рыбы) потчевали каждый день. Не доедать у нас было нельзя. Считалось, что человек с плохим аппетитом – злой (с повышенной агрессией), а с хорошим – добрый и психически здоровый. Но разрешалось отдать кому-нибудь свою порцию. С нами там были еще два моих двоюродных брата, которые в силу своего телосложения и возраста (быстро растущие организмы) много ели, и мы все с вечера занимали очередь, кто первый отдаст им свою порцию. Кстати, братья с удовольствием вспоминают те времена, хотя их тоже нещадно били. Объясняют они это тем, что если бы не попали в коллектив, то точно оказались бы в тюрьме для малолетних, а там было бы намного хуже.

Выходит, коллектив для некоторых из нас на тот момент оказался лучшим решением.



– Что сегодня было в голове? Тебе нравится учиться?

– Да, очень.

– А почему не выучила все главы, как у тебя было в плане?

– ….

– На сколько баллов сопротивление?

– …

– Отвечай!

– Наверное, на 10.

– Давай руку измерять пульс.





Интеллект взамен любви




Наверное, одна из самых сложных задач для ребенка, пока он маленького роста, пока у него короткие ручки и маленькие пальчики, – самому застилать кровать. Если взрослому для этого требуется буквально несколько взмахов, то ребенку потребуется намного больше времени и много-много мыслей: как же все сделать. Я поняла это, уже сама будучи взрослой, когда передо мной как перед матерью встала задача воспитать ребенка, не избаловав его.



Судя по всему, именно такую задачу ставили перед собой и мои родители. Как растить ребенка без добра, заботы и любви, но чтобы он при этом вырос добрым, заботливым и любящим?



Занимаясь своим ребенком, я поняла, что никак. Это невозможно. Невозможно ожидать от ребенка заботы и любви, если ты сам ему не давал этого и даже специально его лишал этого, чтобы он, не дай бог, не избаловался. Это утопия.



Сколько заботы и любви мы в ребенка вкладываем, ровно столько в нем их и будет.



Меня с самых малых лет заставляли полностью обслуживать себя, в том числе застилать свою кровать. В секте у меня редко была собственная кровать. Обычно мы спали вповалку то на нарах, то на полу, то в палатках. Потому и вопроса о застилании кровати не возникало. Но в тюрьме для малолетних преступников, где мы временно жили во время постановки эксперимента над нами, как ни странно, у меня появилась моя, и только моя, кровать, и даже с бельем, которое надо было менять раз в неделю. Неслыханная, почти буржуазная роскошь!