Секта в доме моей бабушки

Дремлет притихший северный город,

Низкое небо над головой.

Что тебе снится, крейсер Аврора,

В час, когда солнце встает над Невой?





Вылазки на волю




Сейчас моей дочке пятнадцать, и я часто мысленно примеряю на нее свое детство: смогла бы она вынести такой же образ жизни, как бы она восприняла ту промывку мозгов, которую испытала я. И понимаю: конечно, смогла бы. У детей огромные физические резервы и немалый запас прочности. Конечно, и идеологию бы впитала. Дети впитывают что угодно. Особенно в условиях полного отсутствия диалога и свободного времени, ведь именно когда ребенок ничем не занят и взрослые не ждут от него никаких результатов, он развивает свою фантазию, учится прислушиваться к себе, вести внутренний диалог.

В те годы в коллективе я была полностью лишена такой возможности, хотя и пыталась использовать любой шанс вырваться на свободу.



Мои вылазки на волю были почти криминальными, и я никому о них не рассказывала. Из того, что я успевала заметить «на воле», следовал вывод: мы живем странно.



С годами у меня стали возникать сомнения в том, что мы особенные и спасем весь мир. Иногда я думала, что ему и без нас отлично живется.

Вылазки на волю были спонтанными, да и речь-то всего-навсего о паре визитов к школьным приятельницам. Они приглашали меня в гости. У одной я просто пару минут постояла в коридоре квартиры, пока она что-то брала в своей комнате. Я издалека увидела кухню, домашние занавесочки, сахарницу на столе, в коридоре на вешалке висела какая-то одежда, и от всего этого пахло домом и семьей. Там был порядок. Чистота. Стабильность. Безопасность. Предсказуемость…

А другая моя подружка жила в деревянном бараке, отапливаемом дровяной печкой; там была общая кухня и туалет на улице, а люди жили в махоньких комнатках вдоль длинного коридора. Барак и общая кухня не были для меня чем-то удивительным, а вот то, что у девочки семья, мама и даже папа, а на общей кухне свой столик, и своя конфорка на общей плите, и своя еда на столе, меня поразило. Я завидовала ей. Так хотелось чего-то своего.

Хотя грех жаловаться: у каждого ребенка в коллективе была своя маленькая собственность, личные вещи. Моей собственностью была коробочка с семейными фото. Я очень ими гордилась, часто пересматривала и сейчас понимаю, что с каждым разом каждая фотография обрастала моими фантазиями о том, какие у меня замечательные родственники, какие они знаменитые и как они меня любят.

Надежда действительно умирает последней, особенно у детей.



– Была злоба сегодня?

– Да, на 3.

– Точно?

– Не знаю.

– Все равно все ясно будет. Давай руку. 10 точек справа. Злобная ты. Сейчас собьем агрессию тебе.





Хор




Практически все свободное от учебы время мы репетировали. Ставили всё новые спектакли. Жили мы всегда на последнем издыхании. Репетиции, как и беседы, могли продолжаться сутками.

Кроме театра у нас был еще и хор. С дирижером и аккомпаниатором. Дирижером была тетя Оля, та самая, наша соседка, солистка Таджикского оперного театра, которая пела партию Кармен. Секта для нее стала спасением. Она даже потом вышла замуж за другого члена коллектива; он, между прочим, был членом Союза композиторов – и нашим аккомпаниатором.



В коллективе вообще было много ярких, талантливых людей. Они тянулись к нам, как мотыльки на свет: в нас била энергия, а наше учение было ясно как день.



Репертуар нашего хора составляли «Марш энтузиастов», «Комсомольцы-добровольцы», «Журавли» и т. п. Словом, такой советский репертуар. Но мы также исполняли на разные голоса и очень красивые оперные арии. Тетя Оля и мой родной дядя как эксперты по операм эту часть курировали.

Мы гастролировали и в Душанбе, и по всей стране, в том числе, в Москве и Ленинграде, порой на лучших сценах. Вход всегда был бесплатным. Зрителей, как правило, собиралось много. Со сцены было видно, что представление публику захватывает, а то и трогает до слез. Нас всегда учили, что самое главное на сцене – искренность. И мы все очень старались петь от души. Многие во время пения даже плакали. Такие слезы очень поощрялись педагогами, поэтому кое-кто из детей часто выдавливал их из себя. Я, например, чтобы заплакать, придумала представлять себе маму в гробу. Или как умирают дети. Главный часто рассказывал, что дети по всему миру гибнут, а мы должны их спасать. Вот я и представляла это себе.

Также считалось, что если человек во время пения в хоре лишается чувств, значит, он полностью расслабился и принял коррекцию. Главный радовался и говорил, что это очень хорошо.


Во время выступления в Устинове я симулировала обморок, чтобы немного побыть одной и отдохнуть. Никто тогда не понял, что я притворялась, а даже наоборот, отнеслись с уважением к моей якобы позитивной реакции на комсомольские песни. Пока все были на сцене, я сидела за кулисами на каких-то досках и радовалась одиночеству.

Как-то летом в Ленинграде мы выступали с хором в нашей же клинике перед больными, и я была очень воодушевлена. Главный сидел в зале, как обычно оценивая, как мы поем: кто поддается коррекции, а кто нет. Когда выступление закончилось, он вышел на авансцену и сказал, указывая на меня: «Вот из нее выйдет настоящий коммунист! А ты, – сказал он моей маме, которая тоже сидела в зале в качестве зрителя, – фашистка! Ты не любишь свою дочь и в подметки ей не годишься!» Меня распирало от гордости, так как хвалили меня очень редко, да практически никогда. Обычно меня называли «говном», «блядью» или «жопой».

Долгое пение в хоре научило меня хорошо слышать и чувствовать мелодию, у меня развился музыкальный слух. Но сейчас, спустя много лет, я думаю, что оно того не стоило, по крайней мере, такой ценой.



– Опять сегодня сопротивлялась словам?

– Как это? Ах да, конечно. На 7.

– Давай слоиться.

– Да, конечно. Большое спасибо.





Письмо от тети Иры



Аня, здравствуй!

Получила твое поздравление с днем рождения. Спасибо тебе большое. Мы очень рады за тебя, что ты в таком замечательном коллективе. Надеемся, что ты успешно закончишь этот учебный год. Это очень здорово, что вы живете насыщенной и интересной жизнью. Я часто вспоминаю ваш хор, который нельзя слушать без волнения, и даже вспоминать.

Аня, у меня к тебе просьба. Если у тебя будет время, напиши, пожалуйста, слова песни про маленького трубача. Нам очень нравятся песни, которые вы поете.

Дома у нас все нормально.

Дедушка Ваня, бабушка Нина и я работаем.

Пиши, Аня, о своих делах и о коллективе. Привет всем, до встречи в Душанбе.

Здесь сейчас, как и везде, весна в разгаре. Все зелено, цветет, город стал нарядным.

До свидания, целую.

Тетя Ира





Тетя Ира потом тоже примкнула к нам. Вероятно, в то время, к которому относится письмо, она к секте уже присматривалась. Про остальных родственников по этой линии, упомянутых в письме, я больше никогда в жизни даже и не слышала. Хотя, будучи ребенком, берегла их фотографии в своей коробочке.





«Быть тебе… цыганкой!»




Главный всегда сам распределял, кому с кем дружить, кому на ком жениться и даже кто какой национальности будет. Были у нас мордва, удмурты, чуваши, эстонцы, украинцы, молдаване, башкиры, литовцы, татары, таджики, узбеки. Были даже англичане, но их недолюбливали, говорили, что они спесивы.





В моем случае было решено, что я по национальности цыганка. Бабушка рассказывала, будто кто-то из наших предков, чуть ли не ее отец, был цыганом, что он даже выкрал ее маму и женился на ней. Мне все это казалось очень романтичным, и я любила фантазировать, что когда-нибудь и меня выкрадет мой будущий муж. Поскольку и Кармен была цыганкой, такой сценарий моей жизни мне очень подходил.

Мне жутко нравилось все, что связано с цыганами. И танцы, и пение, и яркие цветастые юбки, и шали, и платки, и монисто. Мне казалось, что носить спутанные черные волосы или косы – это очень по-цыгански, и что моя чумазость и даже вшивость – тоже нечто цыганское. Мне хотелось усвоить цыганскую хватку, уметь элегантно воровать. Хотелось научиться обращению с картами и предсказывать судьбу. В заветной коробочке с «сокровищами» я хранила самодельное монисто.

Поскольку все женщины в секте летом носили на голове косынки, а зимой платки, я с удовольствием тоже их носила – ведь и цыганки всегда в платках. Летом я находила красивые цветы и вставляла их свои косички, воображая, что я Кармен. Обожала длинные широкие юбки, чтобы в танце раскручивать их солнцем вокруг себя. Мне хотелось уметь мелко трясти грудью, чтобы звенело монисто.

Так я приближала свою мечту о Кармен.