Рыцарь умер дважды

– Вождь! ― Бесшумный Лис вдруг сдергивает маску. Под ней мужчина лет сорока, тоже краснокожий, с выбритыми висками, длинной косой и подкрашенным в рыжий хохолком. ― Подумай, насколько нам повезло. Заклинательница! Она обладает даром, не говоря о том, что у нее можно вызнать об убежищах этих… этих…

– Этих несчастных созданий, которых мы истребляем не хуже, чем белые истребляли наших предков, а наши предки ― друг друга?

Готова поклясться: Мэчитехьо улыбается. Улыбается, поглядывая на соратника исподлобья и постукивая кончиками пальцев по рукояти ножа, покоящегося в ножнах. Бесшумный Лис облизывает губы, возможно, чуя неладное, но тем не менее настаивает на своем:

– Этих дикарей, которые не слушают никаких…

– Теперь они точно ничего не станут слушать, ― перебивает Мэчитехьо. В тоне впервые слышно раздражение. ― Теперь я сам не уверен, что готов говорить. Мы оказались по одну сторону лжи, оставшись по разные стороны войны. Забавно, правда?

– Быстро ты меняешь решения, ― повышает голос и Бесшумный Лис. ― Бои за Форт. Потом ― немыслимые милости и поблажки дикарям. Ныне ― поиски призрака. Что дальше?..

Двое смотрят друг на друга. Взгляд Мэчитехьо горит, Бесшумный Лис настороженно щурится. Наконец вождь, явно сделав какое-то душевное усилие, размыкает губы первым.

– Поиски не бессмысленны. И если они не кончатся удачей, ты не получишь ответа на вопрос. Потому что без этой вещи…

– Ее может и не существовать, пойми! ― Бесшумный Лис выкрикивает это так, что Белая Сойка вздрагивает. ― У здешних жителей много легенд. И я не понимаю…

– Не перебивай меня. Саркофаг есть. Если его не найду я, найдут те, кто рыщет в подземельях Форта. Там много древних реликвий…

Кьори больше не плачет, только цепляется за мое запястье и бормочет: «Нет. Нет…».

– Может, докажешь это? Пора бы, учитывая, сколько полегло в тщетных поисках, скольких убили повстанцы.

Мэчитехьо, вопреки моему ожиданию, даже не хмурится. Ладонь ложится Бесшумному Лису на плечо, а речь становится почти мягкой.

– Непременно. Вот только если не вспомнишь, кто из нас вождь, докажу уже не тебе. Помни: все мои советники рано или поздно умирают. Что выберешь ― «рано» или «поздно»?

Пальцы, поначалу расслабленные, сжимаются. Жилы выступают так, что ясно: мне хватка сломала бы ключицу. Бесшумный Лис тихо вскрикивает, дергается, но не опускает головы. Вождь мирно напоминает:

– У нас мало времени. Вещь нужна чем скорее, тем лучше. По сути, поздно уже сейчас.

Мэчитехьо опять потирает лоб. Разворачивается к человеку по имени Белая Сойка, касается одного из перышек, украшающих его волосы. Перо окутывается светом.

– Теперь ты.

Но едва он тянет руку к такому же перу за ухом Бесшумного Лиса, тот отступает.

– А девчонка? Если спешишь, оставь меня тут! Я осмотрюсь, я…

– Станешь добычей змей, брат? ― Вождь криво усмехается. ― Они проснутся, едва я улечу. Их бессмысленно убивать, они лишь множатся. Мне проще… ― глаза сужаются, ― убить тебя самому, чтобы не мучился. Все-таки ты был мне славной опорой.

Но слова, дышащие затаенным гневом, не предостерегают. Бесшумный Лис отвечает таким же насмешливым оскалом и приподнимает подбородок.

– Благодарю за заботу, вождь. Позволь-ка отплатить за нее ценным советом. Даже тремя, я давно берегу их для особого случая. Видимо, пора.

Мэчитехьо, явно заинтересованный, подступает и кивает, складывая руки на груди. Поза мирная; в ней есть кое-что общее с позой мертвой… спящей обезьяны на Саркофаге ― иллюзия вечной недвижности. Но я не спешу верить, я уже знаю: изваяние может проснуться. И я совсем не хочу знать, что сделает вождь, устав от пустого спора. И от споров столь же пустых, но случившихся раньше, чем трое оказались в Лощине, ― а они явно были.

– Так вот. ― Соратник не видит угрозы. ― Оставь поиски. Сбрось остатки зеленой падали с краев мира. И главное ― сбрось недостойные оковы. Ты понимаешь, что творишь?

– Бесшумный Лис! ― взывает из-за спины вождя Белая Сойка. ― Будь же благоразумен!

– Ты сам увел людей сюда! ― Его не слышат. ― Отрекся от прежнего дома! О, молись, молись, чтобы слухи, которые ширятся в последнее время, были правдой! Это смилостивились духи, спасли твое сердце, очистили твое имя! Это…

– Замолчи, ― ровно просит Мэчитехьо. ― Довольно. Ты не знаешь, о чем судишь.

Бесшумный Лис делает к нему шаг, заглядывает в лицо. Он чуть ниже вождя ― и привстает на носки, коротким движением отбрасывает за плечо косу. Глаза сверкают.

– О нет, хватит! Знаю! Все знаю… ― Он вдруг перестает кричать, переходит почти на шепот, но шепот отлично слышен. ― Знаю, а также помню, вождь: о тебе ходят легенды. Много легенд. И… ты так хочешь новую? О твоей грязной, мерзкой, смердящей дочери…

Бесшумный Лис не успевает закончить.

Одно движение ― запылавшая рука устремляется к нему. Одно движение ― пробивает грудь, словно бумагу. Бесшумный Лис охает сквозь зубы; расширяются его глаза, потом закатываются, и по телу пробегает быстрая судорога боли. Мэчитехьо подается ближе. Склоняется так низко, что почти прислоняется лбом к покрытому смертной испариной лбу оседающего на колени советника. Глаза-угли вспыхивают от едва уловимой улыбки, полной дружеского участия. Тем более искреннего, чем глубже рука погружается в раздробленное месиво плоти и костей.

– Молись, друг мой. Молись и прихвати с собой свои мудрые советы.

Я чувствую: там, внутри, пальцы сжимаются. Когда Мэчитехьо наконец выдергивает их, они покрыты кровью. В ладони ком мяса в обрывках каких-то жил. И я готова поклясться: выдранное сердце, прежде чем на него упал первый луч дневного света, успело сделать удар.

Наконец происходит то, что должно было произойти уже не раз. Меня рвет, и я торопливо подаюсь назад, чтобы только не вывалиться из проклятых зарослей ничком. Трясет. По горлу расползается горечь. Сквозь пелену вижу, с какой брезгливостью вождь бросает сердце рядом с трупом. Затем Мэчитехьо как ни в чем не бывало разворачивается к молодому индейцу.

– Ну… а ты-то веришь мне, Белая Сойка? ― Это звучит устало. ― В последнее время наш брат все равно стал излишне дерзок, и я перестал чувствовать его душу как свою. Это плохо кончается. Рано или поздно… что ж, он выбрал «рано». Я не неволю своих людей в выборе.

– Да, вождь, ― торопливо откликается юноша, поправляет маску подрагивающей рукой. ― Да, я… верю тебе. Я знаю, ничего и никогда ты не делал без смысла.

– Верно. ― Мэчитехьо приближается. Он будто пытается заглянуть за прорези маски. ― Верно… и я прощаю тебе твой страх. И пусть это тело, ― кивок на советника, ― станет подношением здешним змеям, которых мы потревожили. Ненавижу змей, Белая Сойка, более всего на свете ненавижу змей, но с ними лучше дружить.


Все время, что вождь говорит, я наблюдаю за его рукой. Она расслабленно опущена, красна от крови. В какой-то миг ее вдруг снова окутывает пламя: кожа стремительно обугливается, лопается, но не источает ни запаха, ни дыма. Осыпается пепел. Рука сгорает до костей. Остается черный остов, на который неторопливо нарастают свежая плоть и мышцы, следом ― кожа. Эта медно-смуглая кисть с длинными сильными пальцами уже не окровавлена, и она почти ласково поправляет перо за ухом молодого экилана.

– Ты прав, вождь. ― Больше Белая Сойка не произносит ничего. Он все еще дрожит.

– Тогда летим. Хватит тратить время. Я чувствую… пора искать в Форте.

Мэчитехьо отступает. Его ноги просто отрываются от земли, он плавно взмывает. Одновременно наливается светом перо в волосах Белой Сойки, но экилан не следует за вождем. Упрямо стоя на месте, он поднимает голову.

– Позволь задать вопрос, Злое Сердце. За мою верность. Я ведь все сделаю ради тебя…

– Все ― сильное слово. ― Мэчитехьо чуть опускается. ― Задавай. Обещаю сохранить тебе жизнь, ведь ты так молод, и я еще не устал от тебя.

Меня подобные слова повергли бы в ужас, юноша же, ободренный, встает прямее.

– Скажи, для чего мы ищем эту вещь? Советник был дерзок и глуп, но вопрос тревожит и меня. Для чего тебе Саркофаг Творения? Мы сильны, но не уподобимся богам, даже чужим.

Мэчитехьо кивает.

– Не уподобимся. И не нужно. Но у саркофагов есть иные свойства.

– Какие?

Вождь недолго колеблется, но, опустившись еще чуть-чуть, поясняет:

– Придавать сил. Продлевать годы. Они насыщены древней магией, и, даже чуждая нам, она живительна. ― Он подается навстречу юноше. ― Посмотри на меня. Я словно болен, правда? Так знай же: мне тяжело. Защищать и врачевать вас, взывать к предкам, раз за разом давать такую мелочь, как… ― снова пальцы касаются пера за ухом юноши, ― полет. Я хочу жить, Белая Сойка, жить, а не угасать. И вы должны помочь мне разыскать Саркофаг. Иначе в следующем сражении я пожалею желтого пламени, и более никогда вы не почувствуете себя птицами. Будете как повстанцы, ползать в грязи. Ты понял меня?

Юноша не перебивает. Едва вождь замолкает, он торопливо кивает, после чего тоже отрывается от земли.

Мэчитехьо слабо усмехается, уступая дорогу.

– Что, наперегонки? Может, наконец победишь?

Две фигуры стремительно улетают. В тишине остаемся лишь мы и распростертый среди осоки мертвец.

– Нет… нет! ― как одержимая повторяет Кьори.

Забыв осторожность, она вылезает на поляну. Цьяши тянет ее за юбку назад и отрывает клок подола, состоящего из сшитых листочков. Жрица не замечает этого. С трудом распрямившись, она начинает причитать:

– Он ищет Саркофаг! Собирается лишить нас надежды! Если Эйриш попадет к нему в плен, если он вытащит его тело, если… если надругается над ним?..

– Так! ― обрывает Цьяши. Мы с ней тоже, переступая через змей, покидаем убежище. Гибкая Лоза подходит к подруге и снова хватает за юбку. ― Так! Для начала не ищет, а искал! И если тут он ничего не нашел, то не вернется.

– Это место осквернено! ― Кьори кивает на труп. ― Он оставил здесь…

– Ах да! ― Гибкая Лоза выпускает клинки, которые все это время волокла за собой, и они падают в мох. ― Славные… какое там слово ты подцепила от Жанны… жанталманы… оставили подарок. Надо поскорее его забрать, пока не проснулись змеи!

И Цьяши деловито отправляется обирать труп. По пути она пихает меня локтем чуть выше колена, буркнув: «Утешь ее, неженка». Вздохнув, я подступаю к Кьори.

Чуткое Сердце потерянно стоит посреди поляны и озирается, что-то бормоча, возможно, молитву. Не высохли дорожки ее горьких слез. Я снова испытываю жалость, вдруг осознав: обычно эту девушку ― бесценную жрицу ― защищают в путешествиях либо воины… либо моя Джейн. Наверное, Кьори так же напугана, как была я, едва попав в Агир-Шуакк. Еще недавно… почему кажется, что немыслимо давно? И почему весь мой страх сжался до комочка и даже почти не мешает дышать? Впрочем, наверное, обычное дело. От доктора Адамса я не раз слышала фразу: «Человек ко всему привыкает». Значит, если страх срастается с тобой и становится твоим вечным спутником, рано или поздно ты просто перестаешь его замечать.

– Цьяши права. ― Произносить это так же странно, как не дрожать от ужаса, и я неловко улыбаюсь. ― Все, кто бывал на войне, говорят: нет места надежнее того, где враг только что искал. Мэ… ― прикидываю «расстояние стрелы» и на всякий случай поправляюсь, ― вождь не нашел светоча. А возможно…

– А возможно, он ищет вовсе не меня, моя глупенькая жрица, ведь древних саркофагов были десятки. Утри слезы. О Звезды, как тут стало грязно…

Страх возвращается, ведь с нами говорит земля. Пока я, переведя взор вниз, осмысливаю, что происходит, Кьори оживает: упав на колени, почти прижимается ко мху губами.

– Эйриш! ― лихорадочно шепчет она. ― Эйриш, ты здесь? Почему я не слышала зов?..

Земля смеется: мох нежно дрожит. По нему бежит волна.

– Зачем мне звать тебя? Ты и так здесь.

…Вскоре каменная обезьяна вновь встает из земли. Она взмывает и замирает ― величественная, темная, древняя. На этот раз ее веки подняты; в глазницах горит зеленое небо. Я теряюсь там. Я стараюсь глядеть куда угодно, но не в эту мерцающую звездами глубину.

– Здравствуй, жрица. ― Губы не шевелятся, но голос ― мелодичный, мощный и молодой, ― слышен отчетливо. ― Здравствуй, маленькая воровка Цьяши, стоящая ко мне задом. И… ― чудится, будто я улавливаю, как там, в могиле, мертвец поворачивает голову. ― Эмма. Здравствуй. Ты оказалась храбрее, чем мог ждать я… и тем более она, ведь она так тебя берегла.

В тишине Кьори бормочет ответное приветствие и потупляет взор, видимо, опасаясь вмешиваться. Цьяши продолжает сосредоточенно обирать экилана; ее запасы уже пополнились ножом, перышками, парой колец и очередным самострелом.

– Здравствуйте, мистер, ― наконец, сглотнув, отзываюсь я. ― Я не была храброй, и не пыталась. Единственное, зачем я здесь, ― сказать, что моя сестра умерла. Впрочем, наверное, вы…

– Знаю, ― отзывается светоч. ― Знаю, и это страшная смерть.

– Может… ― само слетает с губ, ― вы знаете, кто это сделал? Это мучает меня. Мучает сильнее всех секретов.