Руны смерти, руны любви

Утащить так, чтобы это не вызвало никаких подозрений…

Утащить туда, откуда внезапно уйти не получится…

Вариант с приглашением к себе домой и бурным сексом, переходящим в оргию, Рикке отвергла окончательно и бесповоротно. Это Хенрика можно приглашать домой безбоязненно, а вероятным серийным убийцам у нее дома делать нечего.

Рикке обратилась за помощью к поисковикам. Полчаса лихорадочных перескоков с сайта на сайт убедили ее в том, что нет ничего лучше выставки современного дизайна в Тострупе.[118] Во-первых, она проходит до пятницы, то есть — поездка в выходные отпадает, во-вторых, Нильс обожает потрепаться на тему искусства и дизайна в том числе, в-третьих, изображая восхищение, Рикке может задержаться на выставке до самого закрытия… Решено — надо ехать в Тоструп!

— А почему не в Эсбьерг?[119] — поинтересовался Нильс, в ответ на предложение «интересно провести время». — А можно махнуть в Гамбург…

— Потому что моя подруга Миа очень хвалила выставку в Тострупе, — пояснила Рикке.

Переложив телефон из правой руки в левую, она записала в блокноте «Миа — подруга — дизайн в Т.». Если уж придумываешь себе подруг, то путаться в них нельзя. Особенно в разговоре с Нильсом.

— Там интересно! Давай съездим прямо завтра! Я заберу тебя из дома после работы и привезу обратно…

Забрать Нильса из дома около половины шестого и привезти обратно не раньше девяти, а то и в половину десятого — это то, что надо. Оле хватит времени.

— Нет уж, я предпочитаю ездить далеко на своем автомобиле, — заявил Нильс.

Предпочитаешь — так предпочитай. Рикке немного расстроилась, что Оле не сможет познакомиться поближе с «туарегом» Нильса. Но вряд ли Нильс возит с собой что-то такое, что может его скомпрометировать. Главное, что он согласился.

Договорились на четверг. Нильс хотел забрать Рикке с работы, но это было невозможно, потому что она до сих пор не говорила ему о том, что работает в управлении полиции. Поэтому Рикке усомнилась (и совершенно резонно) в целесообразности делания крюка по центру Копенгагена в час пик и предложила Нильсу встретить ее в пять часов вечера возле станции метро Флинтхольм. Нильс согласился.

С Оле Рикке договорилась о том, что сев в машину Нильса отправит ему сообщение с одним восклицательным знаком (Нильс даже если и заметит краем глаза, то ничего не поймет), а если Нильс соберется вернуться домой раньше девяти, Рикке пришлет сигнал тревоги — три восклицательных знака. Если заранее забить сообщения в папку с черновиками, то их можно отправлять, не вынимая телефона из сумки. Оле, закончив обыск, напишет Рикке «Спокойной ночи», если ничего не найдет или «позвоню позже», если ему будет о чем рассказать. Только перезванивать станет не он, а Рикке.

На тот случай, если выставка по каким-то причинам окажется закрытой, Рикке приготовила запасной вариант — предложение поужинать в каком-нибудь тихом ресторанчике Тострупа. Жажда новых впечатлений, утомленность столичной суетой и все такое.

На взгляд Рикке выставка была никакой, то есть бестолковой. Современный дизайн — слишком широкая тема, чтобы представлять ее на двухстах квадратных метрах, не выделяя никаких направлений. Макеты домов с лужайками, настенные светильники, предметы декора, посуда… Какая-то пицца — всего понемногу, отовсюду по кусочку.

Но, зато, эта выставка как нельзя лучше подходила для долгого обсуждения, а стайка девиц, слушавшая Нильса чуть ли не с благоговением, побуждала его к длинным, пространным сентенциям с частым употреблением французских выражений вроде «Ça a ni queue ni tête».[120] Рикке требовалось немного — слушать, время от времени подогревать красноречие очередным вопросом, да поглядывать на часы.

Долгие речи возбуждают аппетит не хуже долгих прогулок, поэтому зайти куда-нибудь поужинать предложил Нильс, да еще добавил, что ужинать он намерен в Тострупе.

— Если потратился на бензин, то надо сэкономить на еде, — хохотнул он, намекая на относительную дешевизну местных заведений в сравнении со столичными.

Как и положено истинным скандинавам, Нильс экономил на всем, на чем только можно было сэкономить. Но при этом он ездил на чрезвычайно прожорливой машине. Зачем искусствоведу, живущему в Копенгагене, и большую часть времени разъезжающему на такси или на транспорте, огромный мощный внедорожник? Мальчик не наигрался с машинками в детстве? Или компенсирует таким образом чувство собственной неполноценности? Или же дело в том, что в багажнике «туарега» без проблем помещаются люди или трупы? Странный вы датчанин, господин Лёвквист-Мортен.

Рикке тоже была датчанкой. Чистокровной или не очень — неизвестно, потому что, не зная отца и его корней, утверждать подобное невозможно. Но судя по ее внешности, отец все же был потомком викингов, а не янычар. Мать Рикке приехала в Копенгаген из Еллинга,[121] этой легендарной колыбели датчан. Рикке была датчанкой до мозга костей, но не сильно жаловала своих соотечественников. Ей больше импонировали итальянцы, испанцы, латиноамериканцы — живые, раскрепощенные, естественные в проявлениях эмоций. Эмоции — одна из главных составляющих нашего «я». Нельзя постоянно их обуздывать, это чревато проблемами. Не обуздывать тоже нельзя, но не стоит впадать из одной крайности в другую, ибо все хорошо в меру.

Напротив галереи находилось заведение, обещавшее своим клиентам лучшие гамбугеры в Дании. Нильс не преминул сыронизировать насчет того, что великая культура смёрребрёдов, национальное, можно сказать, достояние, катится в пропасть, но, тем не менее, потащил Рикке пробовать гамбургеры.

Гамбургеры оказались если не самыми лучшими, то, во всяком случае, самыми крупными в Дании, потому что их края выступали за пределы немаленьких тарелок. Запивали их пивом. Нильс дисциплинированно заказал себе безалкогольное, проворчав, что его доблестные предки вели свои корабли в Северную Америку будучи сильно навеселе и ничего, доплывали, куда нужно. Рикке сказала, что тогда движение в Атлантическом океане было не таким интенсивным, как сейчас на дорогах, но Нильс возразил, что все дело не в движении, а в свободе.

— Свобода — это краеугольный камень нашего бытия, — завелся он. — И в то же время она — одна из величайших наших иллюзий…

Часы показывали без четверти девять. Оле еще не прислал сообщение, поэтому Рикке не оставалось ничего другого, как медленно есть и слушать своего собеседника. Нильс промочил горло и красноречие вернулось к нему.

Терпение Рикке было вознаграждено — от свободы вообще, Нильс перешел к свободе в сексе и разговор принял настолько интересный оборот, что Рикке даже не обратила внимания на то, как ровно в девять пискнул ее телефон, оповещая о новом сообщении.

— В постели свобода часто бывает лишней, она только мешает получать удовольствие. Только полностью подчинившись своему партнеру, можно наслаждаться тем, что он дает тебе, тем, что он с тобой делает…

«Тем, что он с тобой делает» звучит расплывчато. Мало ли что он захочет с тобой сделать. Рикке на секунду представила, как Нильс лежит связанный по рукам и ногам, а она засовывает ему в задний проход бутылку из-под вина. Сможет ли Нильс этим наслаждаться?

— Я вижу, что ты не понимаешь меня, — Нильс оборвал себя на полуслове и едва заметно улыбнулся. — Словами не все можно объяснить. Даже что такое кетчуп невозможно понять, пока не попробуешь. Тебя когда-нибудь связывали в постели?

Рот у Рикке был набит, поэтому она ограничилась тем, что отрицательно покачала головой. Слукавила, потому что не имела ничего против связывания, как элемента сексуальной игры, но хотелось послушать, что дальше скажет Нильс. И как он это скажет.

— Несвобода так обостряет чувственность! — Нильс закатил глаза. — У всех обостряет — и у того, кого связали, и у его партнера. Один упивается своей властью, другой — своей беспомощностью и это настолько восхитительно, что тебе стоит попробовать!

«Прямо вот сейчас!», подумала Рикке и спросила:

— Тебя часто связывают?

Нильс оскалил зубы и подмигнул ей, давая понять, что оценил ее шутку по достоинству.

— Я отношусь к тем, кто получает удовольствие от власти над партнером, — ответил он после недолгой паузы. — Это не означает, что я считаю себя лучше или выше других, просто я так устроен…

Если кто-то говорит, что «это не означает, что я считаю себя лучше или выше других», то именно так он и считает. В смысле, что он лучше и выше. Азы психологии. Мы есть то, от чего мы так рьяно открещиваемся, что так усердно отрицаем. Именно так и никак иначе.

— Природа позаботилась разбить людей на пары, — продолжал Нильс. — Вот тебе, насколько я заметил, нравится подчиняться…

Он говорил по обыкновению долго и пространно. До тех пор, пока не был прерван официантом, который подошел для того, чтобы уточнить — все ли в порядке с гамбургером Нильса.


— Все о-кей, — успокоил его Нильс. — Я просто жду, когда он остынет.

— Возможно, что ты прав, — ответила Рикке, когда официант отошел, — только мне не хочется, чтобы меня связывали. Меня никогда не привлекала эта идея.

На самом деле ее не привлекала идея быть связанной Татуировщиком. Вот уж радость, так радость!

— Почему? — заинтересовался Нильс. — Мы же не можем понять до тех пор, пока не попробуем.

На свой гамбургер он по прежнему не обращал внимания, только пиво прихлебывал по глоточку.

— Можем, — возразила Рикке. — Вынужденное положение тела — это неприятно. Веревки причиняют боль…

— Боль бывает разной и связать можно по разному или использовать специальные силиконовые наручники. У тебя немного… ограниченные понятия, Рикке. Если захочешь, я мог бы помочь тебе расширить кругозор.

Интересно, до каких пределов может дойти это самое расширение?

— Спасибо, но не стоит беспокоиться, — вежливо отказалась Рикке. — Я скорее склонна получать удовольствие от осознанного подчинения, а не от вынужденного. Если хочешь, мы можем поиграть в господина и рабыню, только без веревок и наручников. Мое кредо — дисциплина, а не бондаж…

Пока еще рано прекращать общение, тем более что ей нечего боятся — ее видели с Нильсом и в Копенгаене, и в Троступе, да и черный «туарег» — довольно приметная машина. К тому же Нильс так восхитительно груб, что ей будет его не хватать, когда… Почему до сих пор молчит Оле?

Рикке полезла за телефоном. «Спокойной ночи», написал Оле. Он ничего не нашел. Значит, она ошибалась в отношении Нильса… Ошиблась? О, стоит только послушать, как он разглагольствует о связывании и наслаждении для того, чтобы подозрения усилились. Уверенности нет, потому что главные улики не найдены. Но психологически этот одинокий мужчина со своими пристрастиями и своей манерой рисования, очень хорошо вписывается в образ Татуировщика. Можно предположить, что он устроил у себя дома очень искусный тайник, который Оле не смог найти.

Для того чтобы обвинить, нужны неопровержимые улики, абсолютная уверенность в виновности. Для того чтобы перестать подозревать нужна абсолютная уверенность в невиновности. Пока сомневаешься — продолжаешь подозревать.

«Объективна ли я?», подумала Рикке, слушая рассуждения Нильса о японском искусстве сибари.

— Женская грудь привлекает меня сама по себе, но если ее художественно обвязать веревками, то она превращается в нечто такое… — Нильс закатил глаза. — Это уже не объект вожделения, а нечто гораздо большее — шедевр, эталон! Грудь в веревочном обрамлении японцы поэтично называют «жемчужиной»…

Ой, как интересно! Татуировщик, если уж обвязывал кого из жертв, то непременно обрамлял грудь. А как японцы назвали труп с татуировкой на животе? Тоже, как-нибудь поэтично? Рикке попыталась придумать подходящее название в японском стиле, но ничего подходящего ей в голову так и не пришло. Но обсуждаемая тема, близость Нильса, его сочные губы, его сильные руки и весь исходящий от него животный магнетизм, сделали свое дело. С каждой минутой Рикке все больше и больше хотелось секса. Судя по плотоядному взгляду Нильса он тоже постепенно распалялся. Когда же он протянул через стол руку и погладил Рикке по щеке, она указала взглядом на его нетронутый гамбургер и сказала:

— Ешь быстрей!

— Да, в самом деле! — спохватился Нильс и в два счета умял все подчистую, даже капли кетчупа с тарелки собрал кусочком булки.

От предложенного официантом кофе, Нильс отказался, даже не спросив мнения Рикке.

— Гамбургер и хороший кофе несовместимы, — сказал он, будто извиняясь. — Кофе можно будет выпить у меня дома. И вообще — у какого-то народа на Ближнем Востоке, не помню только у какого, не принято пить кофе там же, где и ужинали.

— Только никакого связывания! — предупредила Рикке.

— Как хочешь, — ответил Нильс. — Но ты дашь мне возможность, почувствовать себя властелином, не прибегая к наручникам?

— Как будет угодно господину, — Рикке сложила ладони перед собой и, не вставая, изобразила нечто вроде поклона.

Это как игра со зверем, которого считаешь прирученным. Неизвестно, чем закончится, но играть приятно и ты надеешься на лучшее. Люди всегда надеются на лучшее.

На улице два подростка сосредоточенно выводили на стене дома мелками слово, в котором по трем первым буквам угадывалось «fisse».[122] Буквы были огромными, парни старались.

— Эй! — крикнул им Нильс, открыв дверь «туарега». — Попробуйте краску в баллончике — это быстрее и не смывается.

Подростки испугались и убежали куда-то за угол.

— Не люблю недоконченных слов, — прокомментировал Нильс, сев в машину. — Вообще не люблю ничего недоконченного. Прямо хоть вылезай и дописывай то, что они не дописали.

— Ты станешь легендой этого городка, — поддела Рикке. — Взрослый мужик, пишущий похабности мелом на стене — это круто! И непременно нарисуй рядом влагалище, ты же художник!

— Не соблазняй, — Нильс тронул машину с места. — А то я им весь квартал изрисую. Послушай, Рикке, у меня к тебе профессиональный вопрос. Можно?

— Можно, — разрешила Рикке, моментально напрягшись.

— Есть такой старый фильм: «Никогда не разговаривай с незнакомцами».[123] «Основной инстинкт»[124] помнят все, а эту картину — только единицы.

— В «Незнакомцах» нет ни одной звезды, разве что кроме Бандераса, но он тогда был не на пике славы, видимо поэтому их и не помнят. Но я ее помню.

— Возможно, — согласился Нильс. — Несправедливо, конечно. Но оставим в стороне звезд… Сюжет напомнить?

— Не надо, я пока что не жалуюсь на память.

— И что — так может быть на самом деле? Чтобы человек убил свою мать и не помнил об этом? Чтобы он преследовал себя сам и не понимал этого? Нет ли здесь художественного преувеличения? А может быть весь сюжет — выдумка сценариста, не слишком хорошо разбиравшегося в психологии?

— В кинобизнесе в психологии разбираются только продюсеры, — пошутила Рикке. — А если говорить серьезно, то такое вполне возможно. Могу ли я узнать, почему ты вдруг вспомнил про старые фильмы?

— Так, — Нильс пожал плечами. — Пересматривал недавно, вот и решил спросить.

В мысленном блокноте Рикке появился очередной знак вопроса. Почему решил спросить? Интересует тема или же от кого-то узнал, что Рикке работает в полиции и так вот издалека заводит разговор? А от кого мог узнать? Ведь кроме Хенрика в этих кругах никто не в курсе насчет места работы Рикке, а Хенрик не из болтливых, к тому же он понимает, почему Рикке вынуждена скрывать свою причастность к полицейскому управлению. Милый Хенрик. Хенрик и Рикке, Хенрик и Рикке, Хенрикке, Хенрикке, Хенрикке…